Пока неизвестны весомые доказательства в пользу того, что в Белом движении на Юге России, как утверждал С.В. Волков, участвовали порядка 115 тысяч офицеров, из которых до 30 тысяч погибли и еще от 5 до 10 тысяч умерли от болезней[375]. Определенные сомнения в том, что подобные цифры в принципе возможны, присутствуют и в работах других исследователей[376]. Даже с учетом тыловых офицеров, реальных потерь, ротации кадров, производств непосредственно в белом лагере эти данные представляются существенно завышенными и опровергаются самой документацией белых. Действительно, в 1918 г. офицерский характер армии еще ощущался. В период 1-го Кубанского похода даже некоторые генералы с академическим образованием, как, например, Б.И. Казанович, ходили в атаки с винтовкой в руках в качестве рядовых. Такое отношение к представителям военной элиты невозможно ничем оправдать. Однако, после того как ВСЮР в 1919 г. стали массовой армией, офицерская составляющая растворилась в общей численности войск. Как уже отмечалось, к 5 (18) июля 1919 г. во ВСЮР из 244 890 солдат и офицеров, включая и нестроевых, насчитывалось только 16 765 офицеров[377]. В боевом составе Добровольческой армии из 44 807 бойцов числились 3884 офицера, в Донской – из 43 033 бойцов было 2106 офицеров, в Кавказской – из 18 544 бойцов – 1120 офицеров, а всего в боевом составе ВСЮР – лишь 10 050 офицеров[378]. Разумеется, в период дальнейшего наступления с июля по октябрь 1919 г. с занятием Украины и Новороссии (в особенности таких крупных военных и культурных центров, как Киев и Одесса, где концентрировались десятки тысяч офицеров), а также части центральных губерний белые смогли мобилизовать еще некоторое количество офицеров. Однако если такие пополнения происходили, то, очевидно, не в боевом составе. Так, боевой состав ВСЮР на упомянутую выше дату 5 (18) июля 1919 г., по данным Ставки, насчитывал 136 779 человек, а на пике численности к 5 (18) октября 1919 г. – только 158 469 человек[379]. Таким образом, с июля по октябрь он вырос лишь на 21 690 человек. Что можно сказать о характере этого пополнения? Речь шла прежде всего о пополнении пехотных частей (83,6 % пополнений). Очевидно, что офицеры не могли составлять ни всю эту цифру, ни даже боUльшую ее часть. В силу сословной замкнутости казачества не могла заметно пополняться офицерами на занятых территориях и Донская армия. Насколько можно судить, в этот период белые не несли масштабных потерь, сказывавшихся на общей численности боевого состава, либо же потери компенсировались пополнениями. Во всяком случае, численность конницы и инженерных частей менялась мало, а численность пехотных частей возрастала. После октября 1919 г. общая численность на фоне неудач белых стала падать, поток добровольцев и пленных практически иссяк и единичные офицерские пополнения поступали в основном из-за рубежа (например, с разгромленного красными Восточного фронта белых). Можно допустить существенный рост численности зарегистрированных офицеров, которые оставались в тылу и не рвались на фронт (непомерная раздутость тыла являлась подлинным бичом белых армий) либо же постановка которых в строй затягивалась длительными проверками (о чем будет сказано ниже). Подобная ситуация сложилась в Киеве и в Одессе и не свидетельствует в пользу налаженности мобилизационного аппарата белых, что в конечном счете и стало одной из причин их поражения. Известно, что из 37–45 тысяч офицеров, зарегистрированных в Одессе, в период эвакуации города белыми в 1920 г. угрозами расстрела удалось поставить в строй не более тысячи человек[380]. Десятки тысяч таких зарегистрированных офицеров по документам могли значиться состоявшими во ВСЮР, но по факту их пребывание в армии являлось номинальным. Что касается качественного состава, то вполне показательны данные о том, что в 1920 г. 93,3 % офицеров Добровольческой армии являлись офицерами военного времени[381]. Причем офицеры военного времени уже встречались даже в чине полковника (например, корниловец М.Н. Левитов и дроздовец А.В. Туркул). Обособленно держались казачьи офицеры, представлявшие Донское, Кубанское, Терское и Астраханское казачьи войска. По данным к 1 мая 1917 г., на Дону числились 3746 офицеров, в большинстве своем – военного времени (многие производились в офицеры за отличия из казаков), к концу 1918 г. Донская армия насчитывала 1282 офицера[382]. По некоторым данным, с 26 февраля по 14 апреля 1918 г. красными были расстреляны из числа донских офицеров 14 генералов, 23 полковника, 292 кадровых офицера[383]. Офицеры участвовали в восстании на Дону весной 1918 г., но кадров (в отличие от изобиловавшей офицерами Добровольческой армии) не хватало. Младшие офицеры, произведенные в годы Перовой мировой войны, обладали слабой теоретической и практической подготовкой. Таким офицерам перед назначением их на должности командиров сотен и рот требовалось пройти повышение квалификации в Донской офицерской школе. Серьезными были и потери. Поэтому уже осенью 1918 г. в развернутой Донской армии во главе полков нередко оказывались обер-офицеры – подъесаулы и даже сотники[384]. Для преодоления кадрового дефицита предпринимались меры по усилению офицерского состава Донской армии. Атаманом П.Н. Красновым был запрещен переход казачьих офицеров в Добровольческую армию, а тем, кто туда убыл ранее, было приказано вернуться. Офицерам до 31 года запрещался выход в отставку, а ранее вышедшие подлежали возвращению на службу[385]. Внутри казачьих частей офицеры чаще всего назначались также из казачьей среды. Такой подход порождал немалые трудности, особенно в связи с некомплектом в некоторых войсках казачьих офицеров. Доминировали фактор землячества и войсковой сословный корпоративизм. Впрочем, в условиях кадрового голода получали назначения и офицеры неказачьего происхождения. Так, технические части Донской армии в 1918 г. были укомплектованы этой категорией офицеров на 60 %[386]. Несмотря на высокий процент офицеров, на белом Юге велась и собственная подготовка офицерских кадров. Особенно необходимы были офицеры казачьим войскам в силу дефицита кадров, обусловленного сословной замкнутостью казачества. В июне 1918 г. открылось Новочеркасское казачье военное училище, рассчитанное на два года обучения и готовившее командные кадры как для казачьей конницы, так и для пехотных частей, артиллерии и инженерных войск. Кроме того, донским командованием была открыта Донская офицерская школа с четырехмесячным курсом для переподготовки офицеров на должности командиров сотен и рот[387]. На Дону также действовали Офицерская артиллерийская школа, Новочеркасские военные курсы, Инженерная школа, Донская военно-автомобильная школа, школа мотористов, кадетский корпус[388]. На белом Юге функционировали и другие военно-учебные заведения – Киевское Константиновское военное училище, Кубанско-Софийское военное училище, Кубанское генерала М.В. Алексеева военное училище, Сергиевское артиллерийское училище, Корниловское военное училище, целый ряд кадетских корпусов. За годы Гражданской войны училища в общей сложности выпустили несколько тысяч офицеров. Отрицательной чертой кадровой политики белых было нерациональное наивно-идеалистическое стремление к «чистоте риз». В результате в армию, в частности, не принимали офицеров, подозревавшихся в сотрудничестве с немцами. Именно такие подозрения не позволили попасть в армию генералу В.Н. фон Дрейеру. На начальном этапе Гражданской войны, когда Красная армия еще строилась по добровольному принципу, пленных военспецов белые нередко расстреливали[389]. Позднее расстрелы касались партийных военспецов. Происходили и случайные убийства военнопленных-офицеров, причем жертвами могли оказаться и подлинные сторонники белых[390]. Офицеры, переходившие из Красной или национальных армий, подвергались преследованиям, разжалованию в рядовые, были вынуждены проходить многомесячные унизительные проверки. Абсурдность ситуации заключалась в том, что многие перебежчики искренне сочувствовали белым и стремились служить им верой и правдой, однако холодный прием пробуждал иные чувства. В ноябре 1918 г. был издан приказ генерала А.И. Деникина с требованием ко всем офицерам под угрозой военно-полевого суда незамедлительно покинуть ряды Красной армии, причем сделать это предписывалось до 1 (14) декабря 1918 г. Однако такой приказ скорее отталкивал сторонников от белых[391]. Генерал В.Н. фон Дрейер свидетельствовал, что «во времена Деникина отношение к этим несчастным людям было самое несправедливое. Теряя при побеге свои семьи, все свое имущество, лишь для того, чтоб под знаменем освобождения пойти против большевиков, они находили в “стане белых” не забвение их прежней подневольной службы, а судебные и военно-следственные комиссии, а в первое время даже пулю в лоб или петлю на шею. В этом отношении многие высшие начальники Добровольческой армии были поразительно бессердечны и безжалостны»[392]. Один из анонимных свидетелей тех событий отмечал: «Не странно ли то, что в то время, как Троцкий употреблял все усилия, чтобы оградить необходимое ему бывшее кадровое офицерство от расправы красноармейцев и своих сочленов из РКП, из ВЦИКа и Реввоенсовета, в то же самое время в белых армиях относились к ним с суровым осуждением и грозили стенкой»[393]. Обычным вердиктом судов была смертная казнь, заменявшаяся освобождением из-под суда, разжалованием или каторжными работами. Это, конечно, отталкивало от белых их потенциальных сторонников и, возможно, даже стало одной из причин поражения белых армий. В частности, по свидетельству протопресвитера Добровольческой армии и флота Г. Шавельского, «в июле этого (1919. – А. Г.) года в Орле двадцать два офицера Генерального штаба, служащие у большевиков, обсуждали вопрос, как им быть, ввиду установившегося в Добровольческой армии отношения к перебежчикам. И решили: доселе мы играли в поддавки, теперь начнем воевать по совести»[394]. Как отмечал анонимный военспец, «когда развивались события на Волге, у Орла, у Гатчины, конечно, мы ждали своего поражения как избавления. Но ждали мы с двойственным чувством, думая: “А что будет с нами, как отнесутся?” А у некоторых, хотя и чуждых идеологически новому режиму, но добровольно или случайно завязших в нем поглубже, уже тогда копошилась мысль: “Еще неизвестно, чья возьмет, еще поборемся. Этак будет надежнее”»[395]. Наибольшую известность приобрел случай с генералом Л.М. Болховитиновым – видным военным ученым и крупным администратором (в Первую мировую – начальник штаба Кавказской армии), разжалованным у белых за службу в Красной армии и вынужденным долгое время служить рядовым. Профессиональная квалификация Болховитинова оказалась невостребованной и была принесена в жертву абстрактным идеалам. При занятии крупных городов (Киев, Одесса) под властью белых оказывались буквально тысячи офицеров. Киев был занят белыми 18 (31) августа 1919 г. Уже 3 (16) сентября главное командование ВСЮР сообщало начальнику 7-й пехотной дивизии генерал-лейтенанту Н.Э. Бредову, что «в Киеве зарегистрировано около двенадцати тысяч офицеров и военных чиновников, оставшихся после ухода большевиков в городе»[396]. Очевидно, такое могло произойти лишь вследствие крайней поспешности ухода красных. Как отмечал генерал В.Н. фон Дрейер, «у всех был высокий подъем духа, все горели желанием служить Родине. Но судебная волокита тянулась месяцами, и первоначальный порыв явившихся постепенно угасал, во время томительного ожидания перед дверями следственных комиссий. А недостаток средств и необходимость кормить семью иногда толкали их искать частную службу, и, таким образом, много хороших боевых офицеров было потеряно для армии»[397]. По свидетельству очевидца, «регистрация происходила во дворе комендантского управления. Когда я пришел туда, там была уже масса военных – полковники, капитаны, поручики, прапорщики; было несколько генералов. Одни ходили уже в форме, другие, меньшинство, – в штатском. Знакомились, делились впечатлениями… Записывали офицеров в алфавитном порядке. До меня очередь в этот день не дошла; около четырех часов все разошлись… На другой день мне удалось наконец, несмотря на еще боUльшую толпу, получить регистрационную карточку. На ней стояло мое имя, фамилия, год рождения, чин и полк, где я служил во время германской войны. С этой карточкой мне надо было явиться в реабилитационную комиссию и представить, кроме того, свое curriculum vitae[398] от начала германской войны до настоящего момента. Для тех, которые у большевиков не служили и имели какие-нибудь старые документы, удостоверявшие их личность, дело кончалось в реабилитационной комиссии: они могли поступать в Добровольческую армию немедленно. В противном же случае дело выходило сложнее; раз в curriculum vitae офицер писал, что он служил у большевиков, реабилитационная комиссия отсылала его дело в контрразведку. Из контрразведки товарищ прокурора отсылал дело со своим заключением в четвертое учреждение – Военную судебно-следственную комиссию. Эта комиссия рассматривала дело окончательно и препровождала его на заключение к коменданту города. Причем, если кто не имел старого послужного списка или других не менее солидных документов, он должен был доказать свою личность при помощи управляющего домом и двух благонадежных свидетелей. Вот что надо было пройти. У меня, как и у большинства офицеров, никаких документов, кроме советских, не было. И вечером, сидя над своей биографией, я задумался – писать или не писать о службе у большевиков? Написать – значит быть канцелярской волоките. Я подумал, поколебался и написал. Может быть, чтобы не краснеть потом и не быть уличенным во лжи. С превеликим трудом кончил я свое curriculum vitae. Лучше было бы, если бы можно было совсем не писать, служил человек или нет – советской власти. Раз люди пришли добровольно, рискуя не только собой, но и своими родными, – какие вопросы могли быть еще. Так думал я, глядя на свою биографию…»[399] Как результат волокиты с реабилитацией, немалая часть офицеров просто предпочла скрыться от нового режима. Между тем десять тысяч офицеров были крупной силой, фактически корпусом, сплоченным, сильным своей высокой выучкой и идейностью, подобная сила под надлежащим контролем вполне могла бы позволить Деникину одержать победу над красными. Однако деникинский режим вместо этого предпочел заниматься бюрократической волокитой. Более того, многие офицеры в Киеве подвергались совершенно незаслуженным преследованиям, арестовывались на основе анонимных доносов. На этом фоне показательны неоднократные приказы председателя РВСР Л.Д. Троцкого о недопустимости расправ с пленными белыми офицерами и солдатами. В приказе по войскам Южного фронта № 126 от 18 июля 1919 г. в связи с предстоящим наступлением Троцкий предупреждал: «Товарищи красноармейцы, командиры, комиссары! Пусть ваш справедливый гнев направляется только против неприятеля с оружием в руках. Щадите пленных, даже если это заведомые негодяи. Среди пленных и перебежчиков будет немало таких, которые по темноте или из-под палки вступили в деникинскую армию. Деникинские генералы распространяют среди насильно мобилизованных ими солдат и младших офицеров лживые слухи, будто красные войска истребляют пленных. Этим путем деникинцы стремятся, с одной стороны, запугать своих солдат и офицеров, чтобы удержать их от перехода на нашу сторону, а с другой стороны – ожесточить свои войска и довести их до зверских погромов над рабочими и крестьянами. Тем важнее для нас показать деникинским солдатам и офицерам, что мы истребляем только врагов. Кто приносит повинную, кто переходит на нашу сторону с чистым намерением или кто попадает к нам в руки как пленник – тому пощада. Приказываю: пленных ни в коем случае не расстреливать, а направлять в тыл по указанию ближайшего командования»[400]. Разумеется, сложно говорить о том, насколько твердо выполнялся этот приказ. Аналогичный приказ Троцкого от 24 октября 1919 г. касался войск 7-й армии, оборонявшей Петроград: «Товарищи красноармейцы, щадите пленных, встречайте по-товарищески перебежчиков. В белогвардейской армии только ничтожное меньшинство состоит из бесчестных, развращенных, продажных врагов трудового народа, подавляющее большинство состоит из одураченных или насильственно мобилизованных. Даже среди белого офицерства значительная часть сражается против Советской России из-под палки или обманутая агентами англо-французских и русских биржевиков и помещиков… Бессмысленная кровожадность чужда Рабоче-крестьянской Красной армии. Перебежчикам не грозит в нашей среде ни малейшей опасности… На Восточном фронте из армии Колчака к нам перебежали многие сотни офицеров, которые прониклись величайшим уважением к организации и сплоченности и героизму Красной армии. Теперь они служат в наших рядах. Нет сомнения, что предстоящий распад армии Юденича толкнет в наши ряды лучшую часть белогвардейских офицеров, которые ныне еще идут на вожжах у Юденича. Всякий, кто искренно и честно хочет служить рабоче-крестьянской власти, найдет место в наших рядах»[401]. Парадокс истории и показатель уровня мышления руководства сторон Гражданской войны: большевики сумели успешно использовать враждебное им офицерство, тогда как белые не смогли в полной мере воспользоваться даже дружественными себе офицерами. Добровольческое офицерство (в основном офицеры военного времени) обладало коллективным мировоззрением, которое иногда называют специфически маргинальным[402]. Отличительными чертами его были непримиримость к врагу, воинствующий национализм, мессианское самовосприятие, фатализм, авантюризм, обесценивание жизни и морали. Эти особенности вели к негативному восприятию носителями подобного мировоззрения даже сторонников белых, которые какое-то время находились на советской территории или служили у красных. В результате белые теряли часть своей социальной базы. О фатализме белых офицеров из окружения генерала Н.С. Тимановского в 1919 г. вспоминал капитан К.Л. Капнин: «Жизнь наша… носила вполне характер Запорожской Сечи. Люди все были молодые, смотревшие бесчисленное число раз в глаза смерти и в глубине души верившие в свою обреченность. Мало из нас действительно осталось в живых. Пули и тиф имели богатую жатву»[403]. Белое офицерство никогда не было единым, представляя собой конгломерат различных групп и группировок, стремившихся к обособлению. Это имело негативные военно-политические последствия для самих белых. На протяжении всего 1918 г. командование Добровольческой армии едва находило общий язык с казачьими атаманами по вопросу совместных действий. С разгромом Германии в ноябре 1918 г. и прекращением ее помощи Дону назрел вопрос об объединении Добровольческой и Донской армий под единым командованием. Объединение двух сил, боровшихся с большевиками, позволило бы равномерно распределить имевшиеся у каждой из сторон ресурсы (рядовой состав, командные кадры, снабжение), но этот процесс протекал очень болезненно. На встрече Деникина с донским атаманом П.Н. Красновым на станции Торговая 26 декабря 1918 г. (8 января 1919 г.) с большим трудом, несмотря на протесты командования Донской армии, удалось достичь соглашения о военном единстве Добровольческой армии, Дона и Кубани. Из добровольческих, донских, кубанских, терских и горских частей были образованы Вооруженные силы на Юге России под командованием Деникина[404]. Штаб главнокомандующего ВСЮР был сформирован из аналогичного штаба Добровольческой армии. Прежняя натянутость отношений с донским командованием сохранилась. Например, Деникин 12 (25) января 1919 г. позволил себе назвать докладывавшего начальника штаба Донской армии и ныне подчиненное Деникину донское командование злейшими врагами Добровольческой армии[405]. Лишь после кадровых перестановок на Дону в феврале 1919 г. отношения нормализовались. Командование Донской армии в эпоху атамана П.Н. Краснова также отличалось неэффективностью. По оценке генерал-майора З.А. Алферова, командующий Донской армией генерал-лейтенант С.В. Денисов «фактически армией не мог командовать, так как, никому не доверяя, всюду видя измену и революцию, в особенности в делах гражданских, ген[ерал] Денисов постарался захватить в свои руки почти всю власть на Дону, принимая без конца посетителей (особенно его осаждали со всякими просьбами дамы), военных чинов и агентов гражданской власти, и на его главное, прямое дело – командование Донской армией – у ген[ерала] Денисова просто на хватало времени. Донская армия фактически оставалась без возглавления. Последствия такого печального факта сами собой понятны»[406]. Полковник В.В. Добрынин отмечал слабость донского командования эпохи атамана П.Н. Краснова, когда «работали люди без всякого опыта на высших командных должностях. Командующий армией лишь отбыл стаж командира полка, начальник штаба армии (и войска) попал на эту должность со скромной должности капитана штаба армии (мировой войны), заведывающего автомобильным делом. Оба они больше интересовались тыловыми делами, интригами и сплетнями. Оперативная часть штаба отягощалась ими вечными сборами данных, служащих оправдательными документами их неудачных стратегических шагов, разоблачаемых постоянно в Круге офицерами Генерального штаба – недругами командующего армией и его начальника штаба. Если у командования не хватало стратегических способностей, зато оно обладало избытком бюрократической важности, напыщенности, недоступности. Этим особенно отличался юный начальник штаба. Обычным правилом его было выдерживать посетителей в приемной, особенно если это было лицо старше его по летам и чинопроизводству. Фронтом командование не интересовалось, в армии никогда не бывало»[407]. Командующий Донской армией генерал С.В. Денисов обладал громадным самолюбием, считал А.И. Деникина себе равным и слишком гордился своей работой. В.В. Добрынин подметил, что «ограниченность донского командования резко проявлялась в моменты совместных заседаний с добровольческим командованием. Конечно, донцы уступали добровольцам, со стороны которых выступали люди со значительным опытом мировой войны. Однако, как это ни странно, старые, убеленные сединами помощники ген[ерала] Деникина, проявляя в спорах свое стратегическое превосходство над юными помощниками атамана Краснова, не умели проявить должного самообладания. В их выпадах проглядывало столько злобы и несдержанности, как и у донского командования»[408]. Кадровые проблемы остро стояли и на нижестоящем уровне. Как отмечал служивший на Дону генерал-майор В.А. Замбржицкий, «в условиях Гражданской войны, за неимением людей, приходится комплектовать и оперативный кадр, что называется, с бору да с сосенки, стало быть, невозможно предъявлять большие требования и подручным; где уж тут искать академиков-специалистов или хотя бы кадровых офицеров? Хватаешь то, что под руки попало, но по собственному опыту на Дону, где я по отзывам начальства вполне успешно справился с[о] сложной работой армейских и корпусных штабов, не имея ни одного подготовленного специалиста, я знаю, что из окружающей среды, а тем более такой богатой воинскими качествами, как казачья, всегда можно найти неоценимых помощников, кои блистательно справятся с возложенной задачей. Я с глубокой благодарностью вспоминаю своих незаметных и безвестных, скромных героев-тружеников, сотрудников по штабу Северного фронта и 2-й Донской армии, войскового старшину Попова, подъесаула Стефанова, сотника Сухарева и иных, кои, будучи людьми штатскими и никогда дотоле не бравшими в руки не только оперативного, но просто военного пера, проявили себя блестящими офицерами Генерального штаба, которые бы составили честь и гордость специалистов этой профессии»[409]. Конфронтация у командования Добровольческой армии сложилась не только с казачьими лидерами. На протяжении многих месяцев 1918 г. продолжался тяжелый конфликт и внутри самой армии. Речь идет о взаимоотношениях командования с полковником М.Г. Дроздовским. Дроздовский присоединился к армии в мае 1918 г. с мощным отрядом, пришедшим с Румынского фронта. Данное обстоятельство позволяло ему претендовать на руководящую роль в белом лагере, положение которого на Юге России до того оставалось неустойчивым. Однако в этом отношении он столкнулся с противоборством продвигавшего своих людей добровольческого командования. Для руководства армии Дроздовский оставался чужаком. Он возглавил 3-ю пехотную дивизию, которая, по свидетельству одного из участников событий, находилась на положении пасынка штаба армии в отношении пополнений людьми и материальной частью. Свою роль в конфронтации играли и политические взгляды Дроздовского, не совпадавшие со взглядами Деникина и Романовского. Есть данные о том, что Дроздовский был одним из руководителей тайной монархической организации в деникинской армии[410], тогда как Деникин и его окружение были республиканцами или конституционными монархистами. После эвакуации остатков врангелевской армии из России уже в лагере в Галлиполи был раскрыт заговор дроздовцев против командования. Во главе заговора якобы стоял полковник П.В. Колтышев[411]. Дроздовский обладал качествами военного вождя периода Гражданской войны, был честолюбивым и самолюбивым человеком. Разумеется, прежнее командование стремилось удержать власть, интегрировать пришедших с Дроздовским в армию, подчинив их общим порядкам. В отношении недавно самостоятельного начальника, своего рода «атамана», при отсутствии у Деникина достаточных сил это было непросто. Возник острый конфликт. Деникин даже объявил Дроздовскому выговор, возмутивший последнего. Любое неосторожное решение могло привести к расколу армии и уходу из нее строптивого начальника. Ситуация разрешилась лишь тогда, когда в конце 1918 г. Дроздовский был тяжело ранен и затем при не выясненных до конца обстоятельствах скончался. Как отмечал генерал Л.М. Болховитинов, «по общему отзыву от него (Дроздовского. – А. Г.) шли с верхами все время крупные трения, он пришелся, как говорят, не ко двору и от него стремились “отделаться”. Теперь это достигнуто…»[412]. По армии поползли слухи, что к смерти Дроздовского причастен генерал Романовский. На этом эпопея не закончилась, так как Романовский в апреле 1920 г. был убит офицером, вероятно мстившим за Дроздовского. Генерал А.К. Келчевский вспоминал о своем приезде в Добровольческую армию в ноябре 1918 г.: «В моем распоряжении была неделя, чтобы ориентироваться, узнать условия борьбы, организацию армии, виды на будущее и пр. Впечатления, полученные мною от ориентировки, из опроса друзей, знакомых офицеров Генерального штаба (большая часть коих – мои бывшие ученики по военной академии) и от всего, что я видел и слышал в Екатеринодаре, были неудовлетворительные. Прежде всего бросалось в глаза, что исполнение не соответствовало широте замысла. Был хаос, чеканка в отделке отсутствовала. Названия не соответствовали действительности, не было продуманности и точного расчета. Все производило впечатление какой-то игры в солдатики, а не серьезного дела. Твердая власть отсутствовала. Творчество было втиснуто в старые отжившие рамки, и вместо широкого полета получались кургузые прыжки»[413]. Невысокая квалификация отдельных представителей белого командования прослеживается по документам. Показателен доклад генерал-квартирмейстера штаба главнокомандующего ВСЮР начальнику штаба, подготовленный в октябре 1919 г. В этом докладе генерал-майор Ю.Н. Плющевский-Плющик откровенно писал о собственной некомпетентности и нераспорядительности в связи с успехами украинских повстанцев Н.И. Махно: «Лично я был уверен, что главный артиллерийский склад у нас в Волновахе, на которую мною и было обращено все внимание. Признаю себя виновным в том, что не отдал распоряжения об эвакуации всех складов района после перехода Махно через Днепр, хотя убежден, что приказ этот был бы платоническим, ибо в период с 22 по 27 сентября при условии перерыва железнодорожного сообщения и бедности нашего морского транспорта задача эта была невыполнима»[414]. Из документа следует, что третий человек в военном руководстве белого Юга толком не знал расположения важнейших артиллерийских складов армии в своем тылу (они располагались не только в Волновахе, но также в занятых махновцами Бердянске и Мариуполе). Не лучше обстояло дело и в нижестоящих штабах. К примеру, сохранилось яркое описание работы штаба 7-й пехотной дивизии генерала Н.Э. Бредова в занятом белыми Киеве. Генерал Бредов часами принимал штатских просителей с благодарностями и абсурдными вопросами (например, ехать ли имяреку лечиться на Минеральные Воды), но не имел времени и сил выслушать важнейший оперативный доклад своего сотрудника, а когда тот приходил докладывать поздно ночью, Бредов засыпал в ходе доклада, а докладчик от изнеможения после многочасовой работы опирался на стену, чтобы не отключиться. Проявлением той же деструктивной тенденции в белом военном администрировании было личное участие генерала Бредова, например, в расцепке вагонов штабного поезда[415]. Бредов игнорировал собственного начальника штаба, не одобряя его образ жизни. При этом Бредов, по отзыву служившего с ним штабного офицера, «понял характер Гражданской “неправильной” войны и, ведя “неправильные” операции, побеждал не менее блестяще, нежели прославленные генералы того периода – Кутепов, Врангель, Май-Маевский, Покровский. Это был человек сильной воли и самых честных офицерских правил – он решительно ничем не пользовался во время войны и ушел в эмиграцию бедняком, чего нельзя было сказать о многих других героях войны. Служить с ним было нелегко – он не щадил себя, но и выжимал все силы из подчиненных, которым доверял. Его недостатком было желание во все вникнуть лично»[416]. Критические отзывы о военном строительстве на белом Юге сохранились в личной переписке опытного генерала Л.М. Болховитинова. 16 (29) декабря 1918 г. он писал жене о том, что Добровольческая армия – это «просто какая-то кочевая банда… И это новая армия?! Подумай только!!! Вы будете, вероятно, читать… “славословия” про здешние дела, но нас, старых воробьев, на мякине не проведешь»[417]. Критикуя порядки, установленные белыми, Болховитинов в своих письмах начала 1919 г. рассуждал о «генеральской сволочи», засевшей в тыловом Екатеринодаре, отмечал, что грабежи белых ничем не лучше лозунга красных «Грабь награбленное», что затягивание Гражданской войны может привести к взаимному истреблению народа и к скорейшей гибели страны. Утрата моральных ориентиров, обесценивание жизни вели к разгулу преступности, в том числе в офицерской среде. Частыми были случаи убийств офицеров своими же товарищами, зафиксировано много случаев самоубийств, расправы над пленными. Неудивительно, что гибель некоторых известных белых военачальников незамедлительно обрастала слухами о том, что они убиты кем-то из своих (например, такие слухи ходили о смерти генералов М.Г. Дроздовского и К.К. Мамантова[418]). Массовый характер приобретали различные аферы, злоупотребления властью, грабежи, «самоснабжение». Получили распространение пьянство, кутежи. Немало вреда белым принес и конфликт фронта и тыла, под воздействием которого фронтовики считали допустимыми любые беззакония по отношению к тыловикам. Неудивительно, что генерал П.Н. Врангель эмоционально писал генералу А.И. Деникину 15 (28) февраля 1920 г.: «Армия, воспитываемая на произволе, в грабежах и пьянстве, ведомая начальниками, примером своим развращавшими войска, такая армия не могла спасти Россию»[419]. Основные причины неудачи белого Юга (и прежде всего Донской армии) в офицерском вопросе обрисовал генерал А.Н. Алексеев в обширном письме генералу П.Н. Врангелю от 2 марта 1921 г. Документ содержал рекомендации по устранению недочетов в целях возобновления борьбы с большевиками. Алексеев, в частности, отметил: «Ненормальные, смехотворные явления в армии должны быть теперь уничтожены раз навсегда. Все эти опереточно-кустарные генералы, полковники обязаны уступить место людям опыта, знания и долга. Нужно призвать на должности опытных кадровых офицеров, умело и храбро сражавшихся в Великую войну. Троцкий понял это и призвал всех, требуя лишь работы, не считаясь с их политическими воззрениями; вот почему такие генералы, как Гутор, Парский, Клембовский, Брусилов, служат в Красной армии, а у нас такой ученый специалист, как генерал Пащенко, сидит без места, торгует в кантине, все ожидая персонального вызова. Русской армии нужны люди, нужно их много, чтобы творить дело. Вундеркиндизм впервые явился с благословения ген[ерала] Краснова, который, подражая Наполеону, стал создавать себе маршалов; они должны были дать ему опору и вес, но маршалы Наполеона завоевали 1/2 мира, а наши маршалы ничего не завоевали, но зато побежденные с валютой расхаживают по Константинополю, Белграду, Парижу. Ген[ерал] Краснов умудрился получить в один день 2 чина, его командующий армией в 3 месяца получил 2 чина, то же проделал и начальник штаба (был только что произведенный подполковник, а через 4 месяца надел генеральские погоны), немудрено, что, благодаря взятому тону, прапорщики 1917 года ныне уже полковники и генералы; так же щедро награждались и те офицеры, которые сидели в канцеляриях, управлениях, обозах и в Войсковом Круге, так, член Войскового Круга, бывший пристав, уволенный в отставку подполковником, сидя в Войсковом Круге, через три месяца был уже генерал-майор. Тон, взятый в Донской армии, нашел отзвук в Добровольческой армии. Вакханалия чинопроизводства и наград дошла до карикатурных размеров. В общем, по тем наградам и чинам, которые давались в Донской армии, можно было думать, что эти высокоталантливые молодые начальники революционного периода не только овладели Москвой, Петербургом, Берлином, Парижем, перебросились к Нью-Йорку, овладели Чикаго, но и победно продвигаются к С[ан-]Франциско, а между тем результаты плачевны: все эти начальники топтались на Дону, Кубани, Крыму, а затем и были выброшены в С[ан-]Стефано. В настоящей нормальной армии никаких чинопроизводств в Гражданскую войну не должно быть или если таковые даются, то весьма ограниченно, так, в междоусобную войну Севера и Юга Америки действительно талантливый полководец полковник Ли был к концу войны произведен в генерал-майоры. Можно оправдывать производство казаков в офицерские чины как прием или средство, усиливающее ряды офицеров. Так же нелепо награждать царскими орденами. Авторитет вундеркиндов ничтожен. Поднявшись на высокую ранговую ступень, не впитав еще службой понятие долга и чести, такой молодой начальник отлично пользуется обстановкой ненаказуемости, перестает быть дисциплинированным и зачастую начинает изощряться во всех способах быстрого обогащения, особенно видя пример своих начальников, таких же революционных героев, быстро проскочивших в дамки. Более хитрые и предусмотрительные сумели вовремя скупить ценности и дома. Сделавшись богатыми, у них интерес к борьбе отошел на задний план; вот почему при отступлении в 1919 году некоторые из таких начальников не только не пожелали исполнить приказ двинуться в тыл Думенко, наступавшему в Новочеркасск, но и заговорили о необходимости мира с большевиками. Нельзя не сознать, что в этот период паника шла сверху, и, наоборот, казаки твердо верили в успех и недоумевали, почему отступление идет так поспешно. В общем, вундеркинды не спасли Россию, а, напротив, довели нас до настоящего тяжелого положения. Мое отрицательное отношение к вундеркиндизму еще не значит, что ими нельзя воспользоваться: я полагаю, что они будут полезны, но только их нужно поставить на настоящее место: теперь вундеркинд командует дивизией, бригадой, полком, а между тем его надлежащее место быть только командиром сотни и самое большее – командиром полка, храбро бросающимся в атаку. Отличительная черта вундеркиндов – недисциплинированность, невыполнение боевых приказов, что пагубно отражается и на казаках[420], и [на] солдат[ах], которые перестают быть послушным орудием своих начальников… Кроме вундеркиндизма отрицательной стороной, возбуждающей неудовольствие, является протекционизм… Привожу характерный случай: в учреждение баронессы Врангель обратился с просьбой о выдаче одежды заслуженный генерал, плохо одетый, ему было княгиней Урусовой отказано. Сейчас же после ухода генерала трем молодым офицерам, заявившим кн. Урусовой, что они – гвардейские офицеры и нуждаются в обмундировании и белье, было все просимое выдано… Впоследствии один из офицеров рассказал, что они обманули княгиню, назвавшись гвардейцами, ибо знали, что только гвардейским офицерам выдавались костюмы, пособия. Разумеется, полученные костюмы были проданы на рынке, а генерал, действительно нуждавшийся в платье, остался без костюма. В Донской армии со времен г[енерала] Краснова офицеры Атаманского полка стали быстрым темпом производиться в генерал-майоры и генерал-лейтенанты и так быстро, что сами стали удивляться, откуда у них обнаружились такие великие таланты…»[421] По мнению генерала П.И. Аверьянова, Деникин отталкивал старшее кадровое офицерство и тяготел «к новому офицерству революционной и добровольческой формации»[422]. 15 (28) декабря 1918 г. Деникиным был выпущен приказ о том, что в Добровольческой армии обер-офицеры служат до 43 лет, штаб-офицеры – до 50 лет[423]. Материальное обеспечение офицерства оставляло желать лучшего. Так, в конце 1918 г. прапорщик получал 450 руб. жалованья, а главнокомандующий – 3000 руб., в конце 1919 г. – 700 и 5000 руб. соответственно[424]. При этом даже 700-рублевый офицерский оклад едва превышал прожиточный минимум. Для сравнения, суточная норма продуктового потребления на человека в Екатеринодаре на 1 ноября 1919 г. оценивалась в 26,16 руб.[425] В 1920 г. ситуация ничуть не улучшилась. В сентябре 1920 г. ежедневный кормовой оклад офицера составлял до 800 руб., тогда как простой обед из трех блюд стоил 5—10 тысяч руб.[426] С марта по октябрь 1920 г. размер прожиточного минимума для семьи из трех человек в Крыму возрос более чем в 23 раза[427]. Никакие оклады не поспевали за столь стремительным ростом цен. Во многих случаях представители белого командования лишь констатировали наличие серьезных недочетов в организации армии, но не пытались их устранить. К примеру, генерал А.И. Деникин писал генералу П.Н. Врангелю 10 (23) августа 1919 г.: «Вопросы снабжения… действительно у нас хромают, и Вы знаете, что вполне наладить это дело при общей разрухе промышленности, при расстройстве транспорта, при самостийности Кубани – выше моих сил»[428]. Таким образом, Деникин просто констатировал факт невозможности наладить снабжение, полагая, что какие-либо особые усилия в этом отношении предпринять нельзя. Думается, если бы большевики рассуждали аналогичным образом, они вряд ли могли бы рассчитывать на победу. Генерал А.К. Келчевский в 1919 г. прямо заявлял своему знакомому генералу: «Силенки у нас мало»[429]. Высшие офицеры белых армий, в отличие от их оппонентов из Красной армии, были вынуждены не только заниматься военными вопросами, но и отвлекаться на сферу гражданского управления. Генерал А.И. Деникин тратил на это значительную часть своего времени, хотя никакого опыта в этом отношении не имел. В результате страдали боевые операции, а вопросы гражданского управления также не получали правильного разрешения. Такой подход нередко провоцировал недовольство местного населения, поскольку крестьяне скептически относились к старому генералитету. Об этом, в частности, докладывал начальник Харьковского разведывательного пункта начальнику разведывательного отделения штаба главнокомандующего ВСЮР 28 октября (10 ноября) 1919 г.[430] Кроме того, военные часто были плохими гражданскими администраторами. Между тем в самой военной сфере у белых хватало проблем. Достаточно отметить, что командование Донской армии только в оперативном отношении, а администрации казачьих войск лишь формально подчинялись Деникину, на деле они нередко проводили свою линию, шедшую вразрез с линией главного командования. Как отмечал британский офицер Х. Уильямсон, «в штабе Донской армии… творились жуткие интриги; и никогда нельзя было различить, кто во что верил по-настоящему»[431]. Другой современник отмечал, что командовавший Донской армией генерал В.И. Сидорин мог игнорировать приказы и Деникина, и донской администрации и «чувствовал себя маленьким царьком»[432]. Интриганством отличался и командовавший Кавказской армией генерал П.Н. Врангель, разногласия которого с Деникиным по военным вопросам переросли в настоящее противоборство группировок в белом руководстве. Стоит отметить, что Деникин и его окружение были представлены в основном армейцами, тогда как в окружении Врангеля заметную роль играли гвардейцы. Как справедливо отмечал командующий советским Южным фронтом А.И. Егоров, «постоянного и неусыпного контроля, немедленного исправления недочетов, реагирования на нужды и запросы боевых частей – со стороны белой ставки не было; то же наблюдалось и в армейских органах. А распущенность и самостийность старших войсковых начальников довершали отрицательную характеристику методов управления.