Известны случаи героического поведения военных специалистов. Некоторые за совершенные подвиги были награждены орденом Красного Знамени. Например, приказ о награждении командира Ударной Огневой бригады 51-й стрелковой дивизии бывшего штабс-капитана И.А. Ринка звучал следующим образом: «Командир Ударной Огневой бригады 51[-й] стрелковой дивизии, тов. Ринк Иван Александрович – за выдающиеся мужество, храбрость и распорядительность в бою на Каховском плацдарме 15 авг[уста] 1920 г. против частей конного корпуса генерала Морозова. В этом упорном бою тов. Ринк, командуя 457[-м] полком, в течение нескольких часов выдерживал ожесточенные атаки более сильного противника, несмотря на страшное утомление и потери полка, изнемогавшего в неравной борьбе. Видя необходимость поддержать передовые части, тов. Ринк, не имея резервов, собрал небольшую группу истомленных жаждой и долгим боем красноармейцев и сам с винтовкой в руках повел их против атакующей кавалерии противника. Хладнокровие и спокойствие начальника воодушевили товарищей красноармейцев, которые продержались до темноты, когда противник вынужден был отступить. По принятии Ударной Огневой бригады, тов. Ринк своими знаниями и преданностью делу значительно содействовал поднятию боеспособности бригады и вместе с ней блестящему выполнению поставленных бригаде боевых задач, благодаря чему был взят Перекопский вал, сломлено упорное сопротивление противника в междуозерном дефиле Перекопского перешейка и отрезан блестящим маневром выход на юг из междуозерных дефиле коннице Барбовича»[241]. Бывший генерал-майор А.П. Николаев, командовавший бригадой 19-й стрелковой дивизии, был взят белыми в плен в мае 1919 г. под Ямбургом. За отказ перейти к белым на службу его повесили[242]. Аналогичный поступок совершил бывший генерал-майор А.В. Станкевич, командовавший 55-й стрелковой дивизией РККА. Попав в плен к белым на Южном фронте в октябре 1919 г., он отказался перейти к ним на службу, за что подвергся жестоким пыткам и был повешен. Позднее Станкевича с воинскими почестями похоронили у Кремлевской стены. Николаев и Станкевич были посмертно награждены орденами Красного Знамени. Тульский губернский военный комиссар Д.П. Оськин вспоминал, что кадровые офицеры «стараются скрыть свое отношение к советской власти. Однако можно заметить, что эта группа чрезвычайно тяготится отсутствием чинопочитания, которое они имели в старой армии. Их коробит необходимость обращения к красноармейцам: “товарищ”, а не “братец”. Часто видишь, как нервно передергиваются мускулы лиц от обращения к такому офицеру красноармейцев: “Товарищ командир”. Комиссарский состав ими рассматривается как необходимость для данного периода, причем они стремятся использовать комиссара для защиты военных спецов. При общении с красноармейской массой эти офицеры стремятся спрятаться за спиной комиссара. Часть из них за полугодовой срок работы успела освоиться с новыми порядками и в силу профессиональной гордости стремится не ударить лицом в грязь. Некоторых из этих офицеров увлекло получение в Красной армии крупных назначений по сравнению с тем, что их могло ожидать в царской армии. Привел в пример Вишневского, Тресвятского и некоторых других, которые вышли из старой армии в чине капитана, а сейчас по занимаемым должностям приравниваются как бы к полковникам»[243]. Офицеры военного времени, по оценке Оськина, группа «самая разнокалиберная и разнообразная. Главная масса занимает средние командные должности от командира роты до батальонного включительно. Многие из них с демократическими взглядами в прошлом, поэтому современные условия, быт и форма войсковых частей их не смущают. Во всяком случае, для них совершенно безразлично, как обращается к ним красноармеец: “товарищ командир” или “ваше благородие”»[244]. Наконец, офицеров из нижних чинов Оськин считал наиболее желательной и подходящей группой в РККА. Прибывший на белый Юг из Петрограда подпоручик В.К. Федоров в октябре 1918 г. сообщил об офицерах, попавших на службу в Красную армию: «Советской властью была объявлена мобилизация всех бывших офицеров и должностных нижних чинов. Причем мобилизация производилась насильственным путем. Среди офицеров, находящихся в Красной армии, были офицеры, которые поступили добровольно, защищая большевизм, большинство этих офицеров с образованием 4-классных училищ или произведенные из рядовых. Кроме того, были офицеры, служившие за деньги, а также офицеры, взятые насильственным образом, и офицеры из белогвардейцев, служащие в штабах и провоцирующие против большевизма»[245]. Режим работы военспецов, в особенности специалистов Генерального штаба, был крайне напряженным. Из-за кадрового дефицита многие работали практически без отдыха, иногда по 17–19 часов в сутки. Работа без сна на протяжении нескольких дней была обычным явлением. При этом отношение к специалистам со стороны политического руководства было нередко исключительно потребительским – максимально использовать их знания и опыт, не считаясь с нагрузкой. Военрук Брянского района завесы бывший генерал-майор П.П. Сытин писал военруку Высшего военного совета бывшему генерал-майору М.Д. Бонч-Бруевичу 28 июля 1918 г., прося об отпуске: «Тяжелая, напряженная работа последних шести месяцев в связи с четырехлетней боевой, строевой службой на войне совершенно подорвали мой организм, и я к ужасу своему почувствовал, что с каждым днем силы мои слабеют. Несмотря на сознание, что работа теперь наиболее необходима, я тем не менее должен иметь в виду, что организм человека в моем возрасте может не выдержать и в этом возрасте его уже не поправишь… у меня семья, а средствами, помимо моего месячного заработка, ничего нет… теперь обстановка более спокойная, но все же, вставая в 7 часов утра, ложиться приходится не ранее 1–2 час. ночи. Целый день проходит в каком-то кошмаре, и к вечеру совершенно теряешь рассудок от усталости»[246]. Для покрытия кадрового дефицита предлагались порой оригинальные способы. Так, Л.Д. Троцкий 1 января 1919 г. телеграфировал в Рязань в штаб 2-й стрелковой дивизии: «Недостаток офицер[ов] Генерального штаба не позволяет сосредоточить их в отдельных дивизиях, при крайней нужде фронта предлагаю комбинировать генштабов, бывших кадровых офицеров, бывших унтер-офицеров и новых красных офицеров в такой пропорции, чтобы командный состав не впадал в тупик, а был проникнут боевым революционным духом»[247]. При содействии военспецов большевики смогли восстановить сеть дореволюционных военных училищ и академий, а часть военно-учебных заведений была создана с нуля. К лету 1919 г. для подготовки командных кадров РККА в Советской России были открыты пехотные курсы в Москве, Петрограде, почти во всех губернских и просто крупных городах. Возникли пулеметные курсы в Москве, Ораниенбауме, Пензе, Саратове; кавалерийские – в Петрограде, Твери, Орле, Тамбове, Борисоглебске; артиллерийские – в Москве, Петрограде, Саратове; инженерные – в Петрограде, Орле, Самаре, Казани; электротехнические – в Сергиевом Посаде; газотехнические – в Москве; железнодорожные – в Торжке; военно-топографические и гимнастическо-фехтовальные – в Петрограде; авиашколы – в Москве и Егорьевске, броневая школа – в Москве и т. д. Планировалось открытие военно-хозяйственных курсов. Весной 1918 г. красные имели лишь 10 курсов подготовки комсостава, в сентябре 1918 г. – уже 34, в феврале 1919 г. – 63, в сентябре – 109, в августе 1920 г. – 117[248]. Красных курсантов на 1 августа 1920 г. было 43 тысячи человек, курс обучения составлял шесть месяцев. Ранее было выпущено 28 тысяч человек со званием красного командира. Поскольку офицеры военного времени и красные командиры (краскомы), в отличие от старых кадровых офицеров, плохо подходили для занятия ответственных должностей, нужно было срочно повысить их квалификацию. Для этого с середины 1918 г. создавались высшие школы (высшая стрелковая, артиллерийская, кавалерийская, электротехническая, военно-химическая, автомобильно-броневая, военная финансово-хозяйственная, высшая школа дислокации, штабной службы, военной маскировки). После перехода на сторону антибольшевистских сил старой Военной академии, когда стало ясно, что РККА остро не хватает специалистов Генерального штаба, буквально за два месяца в Москве с нуля была создана и уже в конце 1918 г. начала функционировать академия Генштаба РККА с блестящим преподавательским составом. Однако срок обучения в ней был слишком велик для удовлетворения текущих потребностей быстро растущей армии. В результате была открыта Высшая советская школа штабной службы, в которой по программе ускоренной подготовки обучали специалистов для занятия младших должностей Генштаба и выполнения простейшей технической работы. В школу штабной службы командировались бывшие офицеры и выпускники командных курсов, которые не менее шести месяцев прослужили в РККА и обладали боевым стажем. Фактически этим шагом не просто повышалась квалификация младших офицеров и командиров, но было положено начало массовому введению в специальность Генштаба в рядах РККА. Предполагалось открыть такие школы при каждом из фронтовых штабов, но полностью реализовать столь грандиозный проект не удалось. Аналогов подобным учебным заведениям, являвшимся промежуточной ступенью между военным училищем и академией Генштаба, у белых просто не было. В целях подготовки высококвалифицированных специалистов в Советской России в годы Гражданской войны были реорганизованы Артиллерийская, Военно-инженерная, Военно-медицинская, Военно-морская и Военно-хозяйственная академии, открылся Военно-педагогический институт. Сроки обучения в этих вузах исчислялись не месяцами, а годами. Слушатели получали солидную подготовку. За годы Гражданской войны советские военные академии подготовили более 4500 выпускников[249]. Среди военспецов оказалось немало таких, кто сумел приспособиться к условиям и требованиям новой армии и даже сделал в ней стремительную карьеру. При отсутствии в Красной армии воинских званий карьера тогда определялась занимаемыми должностями. В период 1917–1922 гг. для быстрого должностного роста в Красной армии требовались личные качества и профессиональные умения, а также лояльность большевистской власти. Важную роль могла играть протекция со стороны того или иного партийного руководителя. Покровительственным и в целом доброжелательным отношением к военспецам среди большевистской элиты, например, известны Л.Д. Троцкий, С.И. Аралов (сам являвшийся бывшим офицером), М.В. Фрунзе. Впечатляющей карьерой за годы Гражданской войны могли похвастаться из числа бывших офицеров И.И. Вацетис, С.С. Каменев, М.Н. Тухачевский, И.П. Уборевич, А.И. Корк, М.И. Василенко (успевший послужить в 1918–1919 гг. даже у белых на Восточном фронте), дослужившиеся до уровня главнокомандующих, командующих фронтами и армиями – высших постов в советской военной иерархии. Несколько бывших офицеров стали членами высшего органа советского военного управления – Реввоенсовета республики. Среди них были бывшие полковники И.И. Вацетис и С.С. Каменев, бывший контр-адмирал В.М. Альтфатер, бывший подпоручик В.А. Антонов-Овсеенко, бывший штабс-капитан С.И. Аралов, бывший прапорщик Д.И. Курский, бывший мичман Ф.Ф. Раскольников. Таким образом, среди 23 членов РВСР было 7 военспецов (хотя к дезертировавшему еще в Русско-японскую войну Антонову-Овсеенко термин «военспец» может относиться весьма условно), или 30,4 % всех членов РВСР, причем Вацетис, Каменев и Альтфатер, которые единственные из всех членов РВСР являлись действительно квалифицированными военспецами, оставались тогда беспартийными. Бывшие офицеры сыграли важнейшую роль в разработке ключевых операций Красной армии. Известно, что разработчиками планов советского наступления на Южном фронте в 1919 г. являлись видные военные специалисты бывшие полковники И.И. Вацетис, С.С. Каменев и бывший генерал В.Н. Егорьев. В разработке плана контрудара по войскам Колчака на Восточном фронте участвовал бывший генерал Ф.Ф. Новицкий. Операции на Севере осуществлялись под руководством бывшего генерала А.А. Самойло. Победа над Северо-Западной армией Юденича была одержана при активном участии бывших генералов Д.Н. Надежного и С.И. Одинцова, а также бывшего полковника С.Д. Харламова. Операция против Русской армии Врангеля с переходом через Сиваш была разработана коллективом штабных работников Южного фронта, сложившимся вокруг М.В. Фрунзе, причем непосредственное участие в подготовке операции принимали главнокомандующий С.С. Каменев и начальник Полевого штаба РВСР П.П. Лебедев (бывший генерал)[250]. Усилиями военспецов и контролировавших их комиссаров Красная армия к концу Гражданской войны превратилась в мощную силу, что признали даже противники. По наблюдению белого генерала Е.И. Достовалова, «Красная армия вырастала на наших глазах и перегнала нас в своем росте. И это несмотря на то, что у нас даже в рядах простых бойцов служили офицеры, несмотря на полную свободу военного творчества, на большое количество офицеров Генерального штаба и специалистов всякого рода… в Крыму они победили нас не столько своим численным превосходством, сколько выучкой, организацией и лучшим нашего управлением войсками… мы были загипнотизированы мыслью о несовместимости свободного военного творчества с большевистским режимом»[251]. Иностранный наблюдатель, оказавшийся в белой Сибири, записал: «Многочисленными армиями противника командовали опытные стратеги»[252]. Таким образом, в вопросе эффективного использования офицерства большевики смогли превзойти своих противников. Подобный итог неслучаен. Он обусловлен как выдающимися организаторскими способностями большевистских военных работников (чему поражались многие военспецы), так и консерватизмом, глубочайшим традиционализмом, рутинерством, безынициативностью и косностью дореволюционной военной элиты, оказавшейся во главе антибольшевистского движения. Деятельность военспецов наглядно обрисовал видный партийный деятель, член РВСР С.И. Гусев: «Мне пришлось работать в двух армиях и в трех штабах, начиная с августа 1918 года, я перевидал несколько сот офицеров, как кадровых, так и военного времени, как опытных и знающих, так и малоопытных и малознающих, как талантливых, так и не блещущих талантами, как усердных, так и с “ленцой”, но все работали, каждый по своим способностям. А многие работали не покладая рук, недосыпали, недоедали, многие вместе с[о] своими частями переносили невзгоды боевой жизни, героически сражались и героически умирали»[253]. Военспецы участвовали практически во всех сферах строительства Красной армии. Немало военспецов нашли себя на службе в различных советских учреждениях, в том числе в военных комиссариатах. Неотъемлемой составляющей их деятельности была военно-педагогическая и военно-научная работа. В Гражданскую войну такая деятельность была еще и способом уклонения от прямого участия в братоубийственном конфликте при наличии стабильного места службы в тылу[254]. Что касается военно-научной и военно-педагогической деятельности, заниматься этими вопросами военные специалисты могли успешнее, чем их оппоненты в антибольшевистском лагере. Связано это прежде всего с центральным положением Советской России. Именно в центре страны, в Москве и Петрограде, были сконцентрированы сохранившиеся от старой России военно-учебные заведения, главные военные библиотеки и архивы, существовала развитая полиграфическая база для издания научных трудов. В Москве в 1918–1920 гг. издавался военно-научный журнал «Военное дело», на страницах которого печатались статьи как по актуальным событиям Гражданской войны, так и на военно-теоретические и военно-исторические темы, обобщался опыт Первой мировой, предоставлялась возможность для ведения острых дискуссий. Выпуск журнала и развитие военной мысли в РККА активно поддерживал председатель РВСР Л.Д. Троцкий. Журнал пользовался популярностью в среде военной интеллигенции и среди партийных военных работников. Дискуссии в журнале порой отличались немалой остротой. Показательно, что беспартийные военспецы на страницах журнала могли свободно полемизировать с большевистскими лидерами. Например, известный военный ученый бывший генерал А.А. Свечин в подзаголовке своей статьи «Милиция как идеал» указал: «Критика тезисов Л. Троцкого»[255]. Никаких негативных последствий для Свечина такая публикация не имела. Правда, Троцкий опубликовал в журнале свой ироничный ответ «Программа милиции и ее академический критик»[256]. Трудно представить, чтобы офицер в Российской империи мог спорить в таком ключе с военным министром и не поплатился бы карьерой. В этом отношении первые годы большевистской власти представляли куда боUльшую свободу для творчества. В Советской России издавались и другие военные журналы, в том числе ориентированные на менее взыскательную и подготовленную аудиторию – строевых командиров и рядовых красноармейцев. Целая плеяда военных специалистов трудилась в комиссии по исследованию и использованию опыта войны 1914–1918 гг. при Всероссийском главном штабе. Одним из важных центров военно-научной мысли постепенно стала академия Генерального штаба РККА, в которой преподавали многие видные военные ученые. Академия также осуществляла свою издательскую деятельность. Следует подробнее остановиться на вопросе нелояльности военспецов. Талантливые и популярные у красноармейской массы военачальники, обладавшие лидерскими качествами и харизмой вождей, вызывали обеспокоенность большевистского руководства, опасавшегося развития событий по бонапартистскому сценарию, когда на гребне революционной волны могла родиться военная диктатура. По этим причинам популярных военных руководителей старались устранять. В этом отношении показательна расправа большевиков с возглавившим 2-ю Конную армию бывшим войсковым старшиной Ф.К. Мироновым, арестованным по ложному обвинению и расстрелянным в тюрьме в 1921 г.[257] «Никто не может быть опаснее офицера, с которого сорвали погоны», – говорил коммунист Карл Радек[258]. Опыт российской Гражданской войны подтвердил правоту этих слов. Многие офицеры, претерпев в 1917–1918 гг. невиданные прежде унижения, мечтали о реванше. Соответственно, в Красной армии не могли не возникнуть разнообразные подпольные антибольшевистские организации. В начале Гражданской войны такие организации были распространены едва ли не по всей территории Советской России. Современник отмечал, что «в январе 1918 года в России существовало множество контрреволюционных организаций, возглавляемых гражданскими и в основном военными лицами. По крайней мере десять офицеров из моего бывшего полка, живших в Москве, состояли в этих тайных организациях… Несмотря на всю конспирацию, большинство подобных организаций действовали крайне непрофессионально. Кроме того, в их рядах были предатели и шпионы… во всех этих тайных организациях витал дух романтики. Они могли существовать лишь до той поры, пока у большевиков не была налажена служба тайной разведки»[259]. Вместе с тем на целом ряде ответственных постов в Красной армии оказались агенты белых. Крупным белым агентом являлся начальник штаба Северо-Кавказского военного округа, а позднее помощник командующего Южным фронтом бывший генерал-майор А.Л. Носович, осенью 1918 г. бежавший к донским казакам[260]. Значительную помощь Добровольческой армии оказал начальник управления по командному составу Всероссийского главного штаба (июнь – сентябрь 1918 г.) бывший генерал-лейтенант А.П. Архангельский[261]. На белых работал и начальник оперативного управления Всероссийского главного штаба бывший генерал-майор С.А. Кузнецов. Еще одним видным белым подпольщиком был бывший генерал-лейтенант Н.Н. Стогов[262]. 8 мая 1918 г. он стал первым начальником Всероссийского главного штаба – одного из высших органов управления зарождавшейся Красной армии. Серьезной фигурой в антибольшевистском подполье был начальник военно-статистического отдела и разведывательной части Всероссийского главного штаба и член комиссии по организации разведывательного и контрразведывательного дела бывший полковник А.В. Станиславский. Через него руководство разведкой и контрразведкой в Советской России, хоть и не в полном объеме, некоторое время находилось в руках противников большевиков. В сентябре 1918 г. Станиславский бежал на Украину. В период боев за Петроград осенью 1919 г. был разоблачен еще один белый агент – начальник штаба 7-й армии бывший полковник В.Я. Люндеквист. Первоначально его работа в пользу белых заключалась в передаче сведений о состоянии РККА. В сентябре 1919 г. он переправил в штаб Юденича план взаимодействия участников петроградского антибольшевистского подполья с наступающей Северо-Западной армией. Однако решения о вооруженном выступлении в Петрограде при максимальном продвижении армии генерала Н.Н. Юденича к «колыбели революции» 20–21 октября 1919 г. он так и не принял. Уже в ноябре 1919 г. Люндеквист был арестован, а в январе 1920 г. расстрелян[263]. Белые подпольщики активно действовали в штабе 2-й советской Украинской армии, которой командовал бывший штабс-капитан А.Е. Скачко. При содействии начальника штаба группы войск сумского направления бывшего подполковника А.И. Парва белые летом 1919 г. взяли Полтаву, а управление войсками Сумской группы красных оказалось доведено до того, что большевикам пришлось оставить город Сумы. Затем Парв уехал в командировку в Киев и скрывался до прихода белых. Другой белый подпольщик, бывший подполковник Н.Ф. Соколовский, дослужился у красных до поста помощника начальника отдела обороны организационного управления штаба Наркомата по военным делам Украинской ССР[264]. Разумеется, это лишь отдельные, наиболее известные подпольщики в рядах военспецов. Но даже крупные успехи белых агентов не смогли переломить ход Гражданской войны в пользу антибольшевистских сил. Одиночки не могли перебороть систему планомерно создававшейся Красной армии. По всей видимости, наиболее крупной подпольной организацией был «Национальный центр». Один из руководящих работников ВЧК В.Р. Менжинский отмечал по итогам ее раскрытия, что «связи организации в военном ведомстве были громадны, белогвардейцы фактически распоряжались Главным управлением [военно-]учебных заведений, Главным военным инженерным управлением, Центральным управлением военных сообщений и штабом железнодорожных войск (обороны). Очень сильные связи у них были во Всероглавштабе, в Московском окружном штабе, Главном артиллерийском управлении, в Военно-законодательном совете и др.»[265]. Впрочем, подобную оценку следует считать преувеличенной, поскольку изъятые при разгроме подполья документы свидетельствовали об отсутствии у подпольщиков выходов на крупных штабных работников, а добытые материалы в большинстве своем были запоздалыми, малоценными или неточными[266]. Не способствовало успехам и поразительное непонимание руководителями подполья сущности большевизма. Так, генерал Стогов в своих рассуждениях о красных не шел дальше того, что они были представителями мирового еврейского заговора[267]. Как уже отмечалось, массовый характер имело и дезертирство военспецов. По всей видимости, счет бежавших из РККА шел на тысячи. В итоге борьба с персональным предательством была обозначена на первом съезде Особых отделов в декабре 1919 г. как наиболее приоритетное направление деятельности этих органов[268]. Разумеется, не все офицеры желали вести двойную игру. Так, авторитетный генерал П.А. Лечицкий на предложение товарищей вступить в РККА, привлечь офицерские массы и затем этим воспользоваться в антибольшевистских целях бросил фразу: «Нам не по пути»[269]. Как и в Белом движении, в белом подполье тоже не было единства, а белое командование скептически оценивало работу подпольщиков. Генерал А.И. Деникин отметил впоследствии, что «лично решительно отвергал допустимость службы у большевиков, хотя бы и по патриотическим побуждениям. Не говоря уже о моральной стороне вопроса, этот шаг представлялся мне совершенно нецелесообразным. От своих единомышленников, занимавших видные посты в стане большевиков, мы решительно не видели настолько реальной помощи, чтобы она могла оправдать их жертву и окупить приносимый самим фактом их советской службы вред… Работа эта проявлялась в разрозненных вспышках, восстаниях, покушениях, в переходе на сторону “белых армий” и т. д. Свидетельствуя о высоком самоотвержении участников, эти факты имели тем не менее эпизодический характер, мало отражаясь на общем ходе событий»[270]. Измены не поколебали и позицию Троцкого в отношении военспецов. Он отмечал: «У нас ссылаются нередко на измены и перебеги лиц командного состава в неприятельский лагерь. Таких перебегов было немало, главным образом со стороны офицеров, занимавших менее видные посты. Но у нас редко говорят о том, сколько загублено целых полков из-за боевой неподготовленности командного состава, из-за того, что командир полка не сумел наладить связь, не выставил заставы или полевого караула, не понял приказа или не разобрался по карте. И если спросить, что до сих пор причинило нам больше вреда: измена бывших кадровых офицеров или неподготовленность многих новых командиров, то я лично затруднился бы дать на это ответ»[271]. Способом ухода военспецов от действительности стало пьянство, позволявшее на время забыть о комиссарах и чекистах, отвлечься от воспоминаний об утраченной прежней жизни. Длительные запои целых штабов не были редкостью. Широкую огласку приобрел инцидент с двухнедельным пьянством командующего 14-й советской армией И.П. Уборевича и члена РВС Г.К. Орджоникидзе в 1920 г., когда приводить в чувство незадачливых военных работников пришлось самому В.И. Ленину[272]. О пьянстве главкома И.И. Вацетиса вспоминал его товарищ по службе бывший генерал А.Л. Носович, бежавший из Красной армии осенью 1918 г.: «В первый же день Вацетис пригласил меня обедать в штаб. Надо сказать, что встретил он меня обращением на “ты”, и вместо доклада мы дружески болтали. Во время закуски и обеда я был все время в центре его внимания. “Ну, брат, теперь выпьем… А что же теперь нам, военным, осталось, как не женщины, выпить, хорошо поесть и воевать…”»[273] Пьянствовали и работники штаба 1-й Конной армии, причем дело зашло настолько далеко, что начальника штаба армии бывшего капитана В.А. Погребова 1 января 1920 г. командарм С.М. Буденный отрешил от должности. Военспец был предан суду Реввоентрибунала республики. Погребов обвинялся «в появлении в нетрезвом виде на службе, в систематическом пьянстве, в небрежном отношении к своим обязанностям и в том, что, будучи наштармом[274], он, не обхватив обстановку боевых действий фронта и обязанный наблюсти за передвижением штаба, не только не разработал плана перевозки штарма[275], но и не учел необходимого количества паровозов, вследствие чего не только штарм оказался оторванным от отдела снабжения, но и фронт»[276]. Неоднократно в пьяном виде Погребов пускал в ход кулаки. По словам члена РВС 1-й Конной армии Е.А. Щаденко, «Погребов часто напивался пьяным, буйствовал на глазах красноармейцев, “вводил режим мордобойства” и подчиненных ему лиц “приучал пьянствовать вместе с собою”… беспробудное пьянство начальника штаба вместе со своими подчиненными вредно отражалось на работе всего штаба; приказы, в том числе и оперативные, систематически задерживались, и связь “всегда отсутствовала”. По отношению к военкомам Погребов, по словам т. Щаденко, “был грубо циничен и не стеснялся не только обрывать их в пьяном виде, но часто выбрасывать из квартир и бить”»[277]. В итоге Погребова лишили свободы на три месяца с последующей отправкой в штрафную часть на полгода и лишением права занимать командные и административно-хозяйственные посты по 1 января 1922 г.[278] Впрочем, уже 1 мая его амнистировали с лишением свободы на год условно. Получили распространение и наркотики. Так, командующий 2-й советской армией В.И. Шорин, а также некоторые работники штаба армии в 1919 г. посещали проституток и кокаинисток Н.С. Соловьеву и Е.И. Сурконт, у которых также бывали агенты белых. Отрицательное влияние этих увлечений армейского руководства на штабную работу было ощутимым – Шорин и член РВС В.И. Соловьев стали реже появляться на службе, вызывающе себя вели, компрометировали советскую власть, бывая со своими спутницами в общественных местах, а Соловьев даже попытался из-за женщины покончить с собой и получил ранение. По данным следствия, Сурконт угощала кокаином и легендарного начальника 28-й стрелковой дивизии В.М. Азина, из-за чего «до того времени цветущий и здоровый человек… стал совершенно больным»[279]. Ранее Сурконт якобы сожительствовала с главнокомандующим Восточным фронтом М.А. Муравьевым. Ради пользы дела большевики готовы были мириться даже с отдельными способными военспецами, замешанными в коррупционных делах. Таким незаменимым человеком, к примеру, являлся бывший штабс-капитан начальник Центрального управления военных сообщений РККА М.М. Аржанов, который успешно обеспечивал работу военных перевозок в Гражданскую войну. В то же время Аржанов допускал в работе значительные имущественные злоупотребления своим служебным положением[280]. Апофеозом прагматического отношения к военспецам стало освобождение некоторых из них из-под ареста на время следствия и использование подследственных на службе в РККА. Например, таким подследственным, остававшимся на действительной службе, был крупный специалист по организации тыла, бывший генерал М.М. Загю[281]. О своем участии в оперативной работе в период ареста в 1919 г. рассказывал бывший главком И.И. Вацетис[282]. Впрочем, подобный подход был сопряжен с большим риском в отношении возможных измен и диверсий репрессированных. Представление о характере службы бывших офицеров в Красной армии в разгар Гражданской войны дает официальная диаграмма распределения убыли летчиков из красного военно-воздушного флота в 1918–1919 гг. Всего из рядов советской авиации за это время выбыли 554 летчика. Из них 56 разбились насмерть, 59 пропали без вести, 92 получили ушибы и увечья, 18 умерли от ран, 15 были уволены по болезни, 63 дезертировали, 43 попали в плен, 92 арестованы, 39 перебежали и перелетели к противнику, 9 расстреляны, 68 выбыли по разным причинам[283]. Суммарно дезертировали, перебежали и перелетели к противнику 102 человека. Если суммировать с пленными, то 26,2 % по тем или иным причинам оказались в лагере противника или сбежали от большевиков, 13,4 % погибли или умерли от ран, 19,3 % оставили службу из-за ранений и болезней, 16,6 % были арестованы, 1,6 % были расстреляны. К началу 1920 г. в строю оставалось только 378 летчиков[284]. Таким образом, до 44,4 % потерь были связаны с пленом, дезертирством и репрессиями. Как уже отмечалось, дезертировать летчикам было сравнительно легко. 30 мая 1920 г. в центральных советских газетах было опубликовано воззвание бывшего генерала А.А. Брусилова и ряда других старых генералов «Ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились» с призывом сплотиться в борьбе с внешним врагом, забыть старые обиды и вступать в Красную армию для защиты России от наступления поляков. Там были пронзительные слова: «В этот критический, исторический момент нашей народной жизни мы, Ваши старшие боевые товарищи, обращаемся к Вашим чувствам любви и преданности к Родине и взываем к Вам с настоятельной просьбой забыть все обиды, кто бы и где бы их Вам ни нанес, и добровольно идти с полным самоотвержением и охотой в Красную армию на фронт или в тыл, куда бы правительство Советской рабоче-крестьянской России Вас ни назначило»[285]. Воззвание произвело фурор в стране и за ее пределами. Его читали, обсуждали, хвалили и проклинали, а кто-то не мог сдержать слез[286] – ведь более двух лет офицеры в Советской России находились на положении изгоев. Документ сыграл немаловажную роль в привлечении еще колебавшихся офицеров в Красную армию. Тем более что 2 июня было подписано, а на следующий день опубликовано сообщение СНК об амнистии тех бывших офицеров, кто поможет скорейшей ликвидации белых и победе Советской России[287]. Однако это был лишь способ патриотического заигрывания с офицерством. Многие белые офицеры, поверившие этому воззванию и сдавшиеся большевикам, оказались репрессированы. О настроениях офицерства в то время красноречиво свидетельствует высказывание одного из военспецов после разгрома Деникина в кругу бывших офицеров, в том числе недавних белогвардейцев: «Нет, не деникинцы соберут русскую землю… мы соберем… Увидите, скоро пойдем за Грузией и Арменией»[288]. Эти прогнозы вскоре сбылись. Такие настроения ярко выразил великий князь Александр Михайлович Романов: «Когда ранней весной 1920-го я увидел заголовки французских газет, возвещавшие о триумфальном шествии Пилсудского по пшеничным полям Малороссии, что-то внутри меня не выдержало, и я забыл про то, что и года не прошло со дня расстрела моих братьев. Я только и думал: “Поляки вот-вот возьмут Киев! Извечные враги России вот-вот отрежут империю от ее западных рубежей!” Я не осмелился выражаться открыто, но, слушая вздорную болтовню беженцев и глядя в их лица, я всей душою желал Красной армии победы… Мне было ясно тогда, неспокойным летом двадцатого года, как ясно и сейчас, в спокойном тридцать третьем, что для достижения решающей победы над поляками Советское правительство сделало все, что обязано было бы сделать любое истинно народное правительство. Какой бы ни казалось иронией, что единство государства Российского приходится защищать участникам III Интернационала, фактом остается то, что с того самого дня Советы вынуждены проводить чисто национальную политику, которая есть не что иное, как многовековая политика, начатая Иваном Грозным, оформленная Петром Великим и достигшая вершины при Николае I: защищать рубежи государства любой ценой и шаг за шагом пробиваться к естественным границам на западе! Сейчас я уверен, что еще мои сыновья увидят тот день, когда придет конец не только нелепой независимости прибалтийских республик, но и Бессарабия с Польшей будут Россией отвоеваны, а картографам придется немало потрудиться над перечерчиванием границ на Дальнем Востоке»[289]. Пророчество великого князя сбылось раньше, чем он предполагал. Похоже свидетельство белого офицера, захваченного красными в августе 1920 г.: «Наполовину серьезно, наполовину шутя говорили в армии во время ожидания посадки на корабли в Новороссийске, что мы поменялись с красными ролями и что они дерутся за “Единую Неделимую”, а мы, признающие всякие государственные новообразования, только вредим новым “Иванам Калитам”… Все это слышанное подкреплялось воззванием Брусилова, обращенным к нам»[290]. Схожие суждения высказал и видный советский военачальник бывший капитан Б.К. Колчигин, ставший в 1944 г. генерал-лейтенантом Красной армии. В Гражданскую войну наряду с орденом Красного Знамени Колчигин носил и ленточку лейб-гвардии Литовского полка. В 1920 г. он изложил свои взгляды врачу Л.А. Зильберу: «Знаете, доктор… я не политик, и я ничего в политике не понимаю, но я русский человек, и, конечно, мне очень дороги интересы моей страны. Большевики – они же собиратели земли Русской, продолжатели великого дела Ивана Калиты. Ну что было бы с нашей страной без большевиков? Англичане оттяпали бы Кавказ, японцы – Приморье. Вряд ли сохранились бы в неприкосновенности западные границы. Обкорнали бы нашу матушку Русь. А большевики-то всю нашу землю собирают. Вот поэтому я и с большевиками. А с политикой как-нибудь дальше разберемся»[291]. Зильбер прокомментировал эти слова своими впечатлениями: «Он говорил очень искренне и убежденно, и я нисколько не сомневался, что именно эти мотивы побуждали его так энергично сражаться в рядах Красной армии»[292]. Далее беседа зашла об униформе Красной армии и о знаменитых шлемах красноармейцев и «разговорах» на шинелях, которые ассоциировались у Колчигина с одеянием средневековых русских ратей. Будущий советский генерал заключал, что РКП(б) является «политической партией русского народа»[293]. К концу Гражданской войны комсостав Красной армии пополнился бывшими офицерами из белых и национальных армий, которые также были умело использованы в своих интересах советским руководством. К 1 января 1921 г. таких было около 12 тысяч человек, или 5,53 % комсостава РККА[294]. В 1921 г. на учет было принято еще 2390 бывших белых офицеров. Среди этой категории военспецов оказались будущие Маршалы Советского Союза И.Х. Баграмян (бывший прапорщик) и Л.А. Говоров (бывший подпоручик). После пленения такие офицеры ставились на особый учет (местный и центральный – в штабах округов и армий и во Всероссийском главном штабе соответственно), в обязательном порядке подвергались обработке на специальных ускоренных курсах политической подготовки (каждые курсы на 1000 человек) и призывались в армию, причем во избежание проблем служить должны были не на том фронте, где попали в плен. Например, перебежчики из Северо-Западной армии генерала Н.Н. Юденича в декабре 1919 г. отправлялись служить на Восточный фронт[295]. Особый учет бывших белых офицеров вводился приказом РВСР № 1728/326 от 4 сентября 1920 г. Такой учет являлся формой контроля бывших белых офицеров. Вот что вспоминал ветеран Отдельной Оренбургской армии полковник Н.Н. Лесевицкий, позднее попавший в РККА: «Отношение было чисто братское… Я да и все мы должны были быть и были поражены и изумлены власть[ю] зверей и насильников, какими мы представляли себе большевиков, людей, которые наслаждаются видом крови и залили ею Россию; мы встретили великодушного противника, сразу забывшего все наши вины и давшего почти каждому из нас возможность работать. Арестованы и препровождены в центр были очень немногие из нас, и то исключительно люди, так или иначе причастные к контрразведке…»[296] Продуманностью отличались и другие вопросы в отношении пленных. Например, общее число бывших белых офицеров в одной части не должно было превышать 15 % наличного комсостава. Запрещалось назначать офицеров на службу в ту местность, где произошло пленение или добровольная сдача, предписывалось также избегать назначений по месту рождения или постоянного жительства[297]. Особо отмечалось, что недопустимо отступать от этого принципа в отношении казаков. В течение первого года службы бывшие белые офицеры не имели права пользоваться отпуском, но в остальном обладали теми же правами, что и прочие командиры. По истечении года службы, если не происходило каких-либо эксцессов, они снимались с особого учета и далее уже могли продолжать служить на общих основаниях. Перешедшие к красным бывшие белые офицеры порой недоумевали по поводу того, почему продолжают воевать с красными их прежние сослуживцы. Примечателен монолог на эту тему бывшего деникинского офицера, ставшего военспецом, адресованный пленному врангелевскому офицеру: «Одного не понимаю… чего вы деретесь? Вас постоянно бросают на произвол судьбы начальники, когда плохо, а сами эвакуируются… То же самое было со мною под Одессой, когда я служил у Деникина… Попал к красным… И я на офицерском положении. Это не то, что быть рядовым, как вы служили у себя в белой армии. Есть вестовые, отдельная столовая, дисциплина в армии строгая… Чего же вам более? Впрочем, сами увидите, когда будете служить. В расстрелы не верьте, это было когда-то»[298]. Показательны и отдельные судьбы. Например, в январе 1920 г. под Красноярском в плен попал колчаковский генерал А.Я. Крузе. В 1918 г., будучи слушателем Военной академии, он некоторое время формально состоял в Красной армии, а затем вместе с академией перешел на сторону белых. У белых выслужился из капитанов в генерал-майоры. После пленения красными на 1921 г. он уже числился штатным преподавателем Полтавских пехотных курсов РККА[299]. В его личном деле говорилось, что в годы Гражданской войны Крузе служил в РККА, причем с июля 1918 г. О белогвардейском прошлом нет ни слова[300]. В РККА Крузе находился в основном на преподавательской работе. В 1941 г. окончил Военную академию им. М.В. Фрунзе. С февраля 1943 г. исполнял должность начальника штаба Сталинградской группы войск. Командовал 93-й стрелковой дивизией, освободившей Миргород. С ноября 1944 г. Крузе командовал 24-м гвардейским стрелковым корпусом, участвовавшим в освобождении Братиславы. Был награжден орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, орденами Суворова 2-й степени, Кутузова 2-й степени, Богдана Хмельницкого 2-й степени, Отечественной войны 1-й степени. В 1949 г. Крузе, спустя тридцать лет после производства в генерал-майоры, получил чин генерал-лейтенанта. В феврале 1958 г. вышел в отставку, а через девять лет умер в Ленинграде. Редкая и более чем счастливая судьба для того времени. Очевидна личная заинтересованность бывших белых офицеров, ставших военспецами, в демонстрации своей лояльности советской власти и добросовестной службе. Тем более что они могли наблюдать и иные варианты развития событий – аресты и расстрелы их товарищей. Однако в советском руководстве сохранялось предубеждение против бывших офицеров в принципе, не говоря о бывших врагах. Поэтому от белогвардейцев старались избавляться. В результате увольнений в Красной армии было оставлено только 1975 бывших белых офицеров, что составило 2,3 % командного состава. Из этого количества 33,3 % не подлежали увольнению, так как являлись высококвалифицированными специалистами. В белом лагере подобное внимательное отношение к пленным военспецам и их активное и массовое использование на ответственных постах было невозможно. Бывшие белые офицеры были источником постоянного беспокойства советских органов госбезопасности. Для контроля над ними проводились неоднократные регистрации, неучастие в которых было уголовно наказуемо. В 1924–1927 гг. было проведено снятие бывших белых офицеров с особого учета, фактически ставшее новой перерегистрацией. Тревожным сигналом для военспецов, даже не служивших у белых, стал приказ Реввоенсовета республики № 2112 от 25 сентября 1921 г., подписанный Э.М. Склянским: «В Красной армии в отличие от армий капиталистических государств не может быть классового различия между командным составом и рабоче-крестьянской красноармейской массой, и поэтому наиболее ценными являются те лица командного и административного состава, которые самим происхождением своим не отличаются от нее; из числа же вышедших из буржуазных классов могут быть оставляемы на командных и административных должностях только те, кто долгой службой, особенно на боевых фронтах, доказали свою преданность рабоче-крестьянской власти»[301]. Фактически декларировался курс на вычищение ставших не столь нужными после завершения широкомасштабной Гражданской войны «бывших» из армии. По данным отчета Наркомата по военным и морским делам за 1921 г., образовательный уровень командного состава Красной армии был следующим (табл. 1). Таблица 1 Образовательный уровень комсостава РККА на 1921 г. (в %)[302] К 1921 г. 41,5 % комсостава не были подготовлены для занятия командных должностей, не имели военного образования или же обладали квалификацией в объеме учебной команды. Такова была цена создания массовой армии. Если исходить из данных, которыми пользовались составители отчета (в частности, в документе отмечено, что бывших генштабистов в РККА служило 407), хотя они противоречивы, можно попытаться перевести проценты в абсолютные цифры. Получается, что к этому времени в РККА должны были служить около 5,4 тысячи бывших кадровых офицеров и около 36,3 тысячи бывших офицеров военного времени. Итого 41,7 тысячи бывших офицеров. Коммунистов в высшем комсоставе в 1921 г. было 41,1 %. Всего в 1920 г. партийного комсостава насчитывалось лишь 10,5 %. Интересно, что никто из военспецов, занимавших высшие посты в РККА того времени, не был партийным. Беспартийными были и М.Д. Бонч-Бруевич, и главкомы И.И. Вацетис и С.С. Каменев (вступил в партию только в 1930 г.), и начальники Полевого штаба РВСР Н.И. Раттэль, П.П. Лебедев и Ф.В. Костяев, и многие другие, усилиями которых была достигнута победа красных в Гражданской войне. В то время членство в партии еще не воспринималось как необходимость для продвижения по службе или укрепления своего положения. К началу 1922 г. комсостав РККА сократился более чем вдвое. Данные о командном и административном составе РККА за 1922 г. следующие (табл. 2). Таблица 2 Командный и административный состав РККА в 1922 г.[303] Согласно таблице 2, комсостав Красной армии был очень молодым – 93,4 % командно-административного состава РККА в 1922 г. находилось в возрасте 18–32 лет, в том числе около 57 % в возрасте 23–27 лет. По данным отчета Наркомата по военным и морским делам, в 1922 г. в РККА числилось: 4710 кадровых офицеров, получивших образование до 14 июля 1914 г., 16 592 офицера военного времени, 39 896 командиров без военной подготовки, 220 выпускников военных академий[304], 2372 выпускника высших школ, 12 752 выпускника школ и курсов комсостава[305]. Из этих данных следует, что в конце Гражданской войны военных специалистов оставалось не более 23 % комсостава (по другим данным – 27,7 %)[306]. Доля бывших офицеров в командном составе РККА постепенно снижалась. Если в 1918 г. они представляли 75 % комсостава, то в 1919 г. – уже 53 %, в 1920 г. – 42 % и в конце 1921 г. – 34 %. У этого процесса были объективные (рост численности комсостава вследствие подготовки новых кадров красных командиров, преклонный возраст некоторых военспецов) и субъективные причины (вычищение из командно-начальствующего состава «классово чуждых» элементов и репрессии). Некоторые бывшие офицеры в 1920-х гг. легально и нелегально уехали из Советской России за рубеж.