— Вы мыслите объективными категориями, а я — субъективными. Поймите, что для Евы изгнание из рая и без того было уже так тяжело, что сама мысль, будто ей может помочь чей-то совет или в ее власти хоть как-то облегчить свою участь, лишь увеличивает страдания, добавляя к ним унизительные намеки и незаслуженные оскорбления в виде пресловутых советов. И это положение имеет непосредственное отношение к одержимости прошлым. Ведь даже ребенку известно: то, что однажды случилось, уже нельзя повернуть вспять. — Но ошибки рано или поздно совершают все. — Верно. Но не все потом страдают, замыкаются в горьком презрении к несправедливостям судьбы, проникаются убеждением, что их состояние безнадежно, и ни на минуту не позволяют затянуться ранам. Один пропустит ваш намек мимо ушей, а второй будет смертельно ранен. Поэтому так опасны беспочвенные подозрения…» — У меня сейчас пальцы отвалятся, — пожаловался Матвей. — Сколько там еще осталось? — Минут на десять. Зачем ты вообще перепечатываешь запись? — Потом объясню, — загадочно ответил Матвей. — Черт, мои пальцы, мои бедные пальцы!.. А ведь можно было подключить дешифратор и перегнать звук в символы за минуту! — Так подключи. — У меня его нет. Не приобрел. Необходимость не возникала. «…извините, но вы меня просто смешите. «Никогда не сдаваться». Так, кажется, звучит лозунг журналистов? Простенькая и такая безобидная на первый взгляд формула, да? А на самом деле она без труда способна привести к самым что ни на есть катастрофическим последствиям. Кстати, это тоже одна из разновидностей одержимости, прошлым. — Господи! Вот вы и за меня взялись! Но, уверяю вас, я не стремлюсь вернуться в утробу матери. — Не путайте причины и следствия, моя дорогая. В отличие от людей, возлагающих всю вину за свои несчастья на некие внешние силы, неподвластные их воле, журналисты и прочие любители «жареного» упорно держатся стереотипа. Я знаю, о чем говорю, сам когда-то пописывал статейки… Собрать информацию любой ценой! Но пути к этой цели оставляют желать лучшего! Когда-то, возможно, они и были наиболее эффективными или даже единственно возможными, но давно уже больше таковыми не являются. Такая консервативная приверженность к старым подходам в деле сбора информации — пагубна, ведь всякая ситуация имеет обыкновение со временем изменяться. Вот тут-то и начинаются проблемы! Понимаете? — Признаться, нет. — Охотно поясню. Что такое стереотип поведения? — Ну… — Совершенно верно. Это жизненно важная потребность в адаптации к внешним условиям, целью которой является успешное и безболезненное выживание. Согласны? — Ну да… — Как уверяет нас Дарвин, человек произошел от животных. Я с этим не согласен, однако вынужден признать, что человек, так же как и животные, склонен рассматривать способы оптимальной адаптации как нечто раз и навсегда данное и не подлежащее пересмотру. Но жизнь меняется, и некогда оптимальные стереотипы со временем все больше и больше превращаются в анахронизмы. — Но при чем здесь журналисты? По-моему, они, как никто другой, чувствуют новые веяния и способны изменить курс в любой момент. — Хорошее сравнение. Веяния, курс, корабль… Если продолжить вашу аналогию, то человек со стереотипом поведения «Никогда не сдаваться» похож на корабль, идущий к острову сокровищ. Ощущение дискомфорта из-за зыбкой палубы вкупе с непоколебимой убежденностью, что на свете существует только один-единственный путь к острову. Но вот прямо по курсу корабля — рифы. Что делает капитан корабля? Обходит рифы? Ничего подобного. Он идет на рифы, пробивает днище, латает пробоину, опять идет на рифы, опять пробивает днище и латает пробоину — и так до бесконечности или пока корабль не пойдет ко дну. Ведь лозунг «Никогда не сдаваться» оставляет ему только один-единственный выход из положения — с удвоенной, с утроенной энергией продолжать в том же духе. Таким образом, безобидный лозунг мешает капитану увидеть другой путь к острову, вполне реальный, осуществимый, безопасный. Так что гибель корабля, можно сказать, стопроцентно гарантирована, особенно если капитан упорно следует двум простейшим правилам. Первое: существует лишь один-единственный путь, и если он еще до сих пор никуда не привел, то только потому, что капитан недостаточно долго по нему шел. Второе: никогда, ни при каких условиях не искать другие пути. — Не очень-то вы жалуете журналистов. — При чем здесь журналисты? Я говорю вообще о стереотипах поведения, которые свойственны сыщикам, инженерам, аферистам — всем, кто прокладывает пути в поисках приключений. — А Бойко относится к этой категории? — Однажды у армянского радио спросили: «В чем разница между армянином и русским?» Ответ: «Армянин, чтобы уклониться от работы, сделает вид, будто у него заболел живот. Русский же добьется того, что живот у него и вправду заболит». — Это еще одна ваша притча? — Это анекдот. Не смешной, но очень показательный. Согласитесь, что русское решение проблемы куда элегантнее армянского. Конечно, оба добьются своей цели, но армянин будет при этом знать, что солгал, а русский же останется в полном ладу со своей совестью. Мне кажется, что Владимир Семенович Бойко старается жить в ладу со своей совестью. — Комплимент хороший, но в контексте вашей истории выглядит сомнительным…» — Все. — Аня выключила диктофон. — Дальше пустая болтовня: проводы, пожелания доброго пути… Ничего толкового по делу. Ты закончил набор? — Да. — Матвей поставил точку, скопировал файл в буфер обмена, открыл какую-то программу и загрузил всю информацию в текстовое окно. — Теперь запустим модуль структурной лингвистики — и все. — Матвей в изнеможении откинулся на спинку стула. — Будем ждать результатов. — Что это за структурная лингвистика? — поинтересовалась Аня. — Это научный анализ, основанный на принципах символической логики. М-м… Короче, программа позволяет очистить человеческую речь от мусора: бессмысленных предположений, сравнений, метафор, цветистых оборотов, смутных полунамеков… Остается только голая истина — одно-два предложения, в которых сконцентрирован весь смысл. Я применил программу к речи Профессора. Минут через десять получим результат. — А что ты сам скажешь? — Сам я скажу, что теперь знаю Бойко лучше, чем себя самого. Вот он, весь на ладони. Здорово его Профессор разобрал. Прямо по косточкам. Профессионал. А его фокус с гипнозом?! Знаешь, на секунду я точно ощутил чувство полета. Как это выглядело со стороны? — По-дурацки. Мы спускались по лестнице в холл, ты завел разговор о птицах на фарфоровых тарелках, потом заговорил о полете вообще. Тогда Сергей Сергеевич вытащил из кармана часы, поводил их у тебя перед носом, ты тут же и отрубился — руки поднял, замахал ими, как… — Как орел? — Как пингвин. А потом Профессор щелкнул пальцами, и ты приземлился. — Как орел? — Вид у тебя был, как у мокрой курицы. Ой, смотри — программа выдала результат. Что это за значки? — Символы. Матвей подался к монитору, застучал по клавиатуре, переводя символы в привычные слова. Абстрактные математические значки стали вспыхивать красным цветом и исчезать. Через минуту вспыхнул и исчез последний значок. Экран был чист. — Черт побери! — ахнул Матвей. — Ничего. Не может быть. Глазам не верю. Неужели за три часа нашей беседы Профессор не сказал ни одной определенной фразы, причем мы этого даже не заметили?! — Профессионал, — напомнила Аня. Она была поражена не меньше Матвея. — Может быть, компьютер барахлит? — Может быть. Никогда не барахлил, а сегодня — бац. Черт! Столько времени зря потратили. Который час? — Отрицательный результат — тоже результат. Теперь мы кое-что знаем о Профессоре. — Она бросила взгляд на часики и вдруг замерла, удивленно посмотрев на Матвея. — Что с тобой, Аня? — Какая же я дура! — Ну, академиком тебя не назовешь, но… Да что с тобой такое? — Часы. Те, которыми Профессор тебя загипнотизировал. — Ну? — «Картье». До меня только сейчас дошло! Это он! Он был в казино и плеснул кислотой в лицо Наде! А мы-то, мы!.. Хороши, нечего сказать. ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ Здесь, в просторном холле, отделанном гранитными плитами, царила особая тишина. Пол был натерт до зеркального блеска, широкая лестница поднималась наверх, и ковровая дорожка на ступенях заглушала звук шагов. «Что может быть странного в тишине? — подумал Бойко. — Тишина есть отсутствие звуков. А разве может отсутствие чего-либо казаться странным? Конечно, может. Например, странный недостаток финансовых средств. А тишина действительно странная — полная, глухая, более жуткая, чем тишина пустой квартиры… В квартире тикают часы, настырно гудит муха, где-то наверху ссорятся соседи… Там тишина живет. Звуки просто прячутся. А здесь они вымерли или убежали прочь из этих стен, за ограду. Опасная, беспокойная, мучительная тишина. Тишина кладбища. Вот сейчас из-под ступеней донесется стон и скрежет зубовный. Это покойники. Вот они заворочаются в тесноте своих склепов, попробуют приподнять крышки гробов иссохшими руками, и эти тщетные усилия наполнят гранитный холл шорохами смерти и разложения. Как страшно, — усмехнулся Владимир Семенович. — Просто кровь леденеет в жилах и волосы становятся дыбом! А я все поднимаюсь по ступенькам, и конца этой дурацкой лестнице не видно. Иду и иду… Все вижу, все слышу. Чу, заскрипели крышки гробов, застучали кости, медленно, нить за нитью, спадает со скелетов ткань саванов…» Лестница вывела в коридор со множеством дверей. Бойко постучался в ближайшую. За столом сидела маленькая сухая старушка в солнцезащитных «велосипедах». Она была одета во все черное, даже кольцо на пальце было сделано из какого-то темного металла. А лицо и руки, наоборот, казались неестественно бледными, выцветшими, словно женщина никогда не выходила на солнце, а сидела здесь, за столом, с самого своего рождения. — Мои соболезнования, молодой человек, — прокаркала старуха. — Но только не думайте, что жизнь кончена и ничего хорошего впереди не будет. Будет. У вас все еще впереди. Я знаю. Всякого навидалась. Работа такая. Вы садитесь, садитесь… В ногах, чай, правды-то нет. Бойко присел на стул, огляделся. Выложенные белым кафелем стены, тяжелый сейф, по всей стене — деревянные полки, заставленные какими-то металлическими коробочками, пузырьками и бутылочками. А на подоконнике высился пластмассовый горшок с цветущим кактусом. — Такие дела… — Старушка достала из ящика стола отложенное вязанье и продолжила нанизывать петли на спицы. — Все ходят, ходят… Те лежат, а эти ходят. Мертвые доставляют много суеты живым. А лечились бы как следует, в баньку бы ходили — и не пришлось бы родственников гонять без толку. Да… А что у вас случилось? — Я хотел кое-что узнать. — Все хотят все узнать, — вздохнула старуха. — И не спрашивают себя: надо ли? Вот потому и случаются неприятности. А еще нечистую силу поминают все время. Я внуку своему говорю: ты перестань, юродивый, чертыхаться! Этими «черт побери» ты его так доймешь, что он и приберет тебя раньше времени. Мне, например, уже э-э… много лет, и слава богу, а почему? Потому что никогда лишнего не болтаю. Я тут по совместительству сторожу. Да… Такие дела… Так кем, говорите, приходился вам усопший? Бойко понял, что зашел не в тот кабинет. Он уже поднялся со стула, чтобы выйти, но старушка вдруг не по годам резво выбежала из-за стола и уселась рядом с ним. — У вас со зрением как? — шепотом спросила она. — Я вас как врач спрашиваю. — Все в порядке. Тьфу, тьфу, тьфу… — Я так и думала. Хотя глазами не все увидишь! А кое-что лучше человеку и вовсе не видеть. Иной раз такое померещится… А надо сплюнуть через левое плечо, как вы сейчас, и мимо пройти, словно и не видел ничего, и не слышал. Бог-то один, наверху, а нечисть всякая — рядом. Так и шныряет под ногами, попутать норовит. Я здесь давно работаю — всякого навидалась. Да. Было очевидно, что старуха села на любимого конька. Она уже не говорила — вещала. Речь ее все меньше походила на карканье, а каждый эпитет, каждая интонация была преисполнена глубины и значимости. И сама старуха преобразилась: глаза загорелись, профиль заострился и даже рост как будто увеличился. — Значит, вы тоже видите, в каком мире нам приходится жить? Кругом упыри, ей-ей! Раньше молитвой спасалась, а теперь… — старуха горестно махнула рукой. — Да и кому молиться-то? Вы знаете, что такое Бог?