— Вот именно. Нет мотива. — сказал Агеев. — Помните наш первый разговор? Вы тогда еще сказали, что у маньяков своя логика, основанная на своих собственных мотивах. Другими словами, если маньяк убивает свою любовницу, то это еще не значит, что он убивает ее на сексуальной почве. — Помню. — Значит, Иван Моховчук, по вашему, — маньяк? Или же за его действиями кроется логичный мотив, которого мы не видим? Пока не видим. — А не проще ли взять самого Моховчука за жабры и спросить? — Нет, не проще, — вздохнул Агеев. — Почему? — Потому что покойники редко разговаривают. — Не понимаю. Неужели?.. — Да, — кивнул старший лейтенант. — Это не я, — на всякий случай сказала Аня. — Никто вас и не винит. Смерть Моховчука наступила в результате несчастного случая. Неосторожное обращение с ядовитыми пресмыкающимися. Змеиный укус. Аня рухнула в кресло. — А ведь я допрашивал Моховчука, — как ни в чем не бывало продолжал Агеев. — Тогда, в связи с обстоятельствами смерти Родиной. И он не произвел на меня впечатления больного человека. Конечно, я не психиатр, как Сергей Сергеевич Кудин, но маньяком Моховчук не был, это точно. — Фокусы нам показывал, — подал голос Выблый. — С долларом. Смешно… Интересно, что можно купить на полмиллиона долларов? — А кто такой Сергей Сергеевич Кудин? — Сосед Бойко. Доктор психологических наук, но уже давно не практикует. Странный тип… Весьма странный. — И он считает Моховчука маньяком? — Как раз наоборот… Он незнаком с Моховчуком, но, выслушав подоплеку дела, признал его вполне вменяемым, — ответил Агеев. — И он прав! Ведь даже маньяк остановит свою деятельность, если за его преступления садят другого. Или хотя бы сменит стиль. Но нет. Моховчук наливает в пузырек ту же кислоту, идет в казино, на люди, рискуя быть узнанным, совершает акцию на глазах у публики… Неужели он не понимал, что тем самым следствие возобновит уголовное дело по факту убийства Родиной?! Я думаю, понимал. И тем не менее не остановился, не изменил стиль — та же кислота, те же методы… Еще и часы на руку нацепил: вот я, мол, каков. Странно, не так ли? — Вы думаете, Моховчук выполнял чей-то заказ? — Мелковат Моховчук для роли крестного отца… Да, скорее всего заказ. — Чей? — спросила Аня. И тут же сама ответила: — Бойко. — Я ничего не говорил, — торопливо заметил Агеев. — Просто рассуждал сам с собой, строил версии, делился предположениями… — Мне льстит ваше внимание. — Дело в том, что у вас есть особый талант находиться в самой гуще событий. — Мне это уже говорили, — покосилась на Матвея Анна. — Значит, я не ошибся. Может, события приведут вас к разгадке. Кто знает?.. Однако дело Родиной со смертью Моховчука скорее всего будет прекращено. — Как прекращено? — вскричала Аня. — Ведь вы сами только что сказали, что это скорее всего заказное убийство. Как и нападение на Надю. — Практика показывает, что заказные убийства, к сожалению, раскрыть невозможно. Особенно когда вероятный непосредственный исполнитель так «вовремя» погибает от укуса змеи. Между прочим, никаких часов при нем не было обнаружено. Интересно, куда они подевались?.. — Но… — До свидания, — Агеев поднялся и направился к двери. — А Моховчук?.. Где он погиб? — спросила Аня. — В лесу? В зоопарке? — В подмосковных лесах кобры пока, слава богу, не водятся. Да, да, та самая кобра, ваша знакомая… А погиб гражданин Моховчук на даче Владимира Семеновича Бойко, — Агеев как-то странно посмотрел на Измайлову. — Это за городом. Кстати, запрет на передвижения за черту города с вас снят. Если что, мой телефон у вас есть. Он кивнул Выблому, и они покинули квартиру. — Как старуха у разбитого корыта, — проворчала Аня. — Где же Надя? Матвей, набери ее номер еще раз. Матвей подошел к телефону. — А этот «лейтенант Коломбо» не так прост, как мне показалось в первый раз, — сказала Аня. — Его фамилия Агеев, — ворчливо поправил Матвей, — старший лейтенант милиции Агеев, и ни на какого Коломбо он не похож. — А я его таким придумала… Электричка, естественно, оказалась переполненной, и для Нади было мучением оказаться в толпе. Она сидела, спрятавшись за темными стеклами очков, не в силах заставить себя поднять голову и посмотреть, что делается в вагоне. Она понимала, как комично ведет себя, пытаясь спрятаться среди людей, стать невидимой, замирая, как насекомое, прикинувшееся мертвым под клювом хищной птицы. Каждый раз, когда вагон останавливался, она, вцепившись в поручень, буквально боролась с малодушным желанием разрыдаться, выплеснуть свою боль и отчаяние с потоком слез. «В конце концов, чего мне стыдиться, — уговаривала она себя. — Никто ни в чем меня не обвиняет, никто не указывает на меня пальцами, никто не смеется». Однако вакуум, образовывающийся вокруг нее, и косые взгляды были обиднее любой открытой насмешки. Надя вся сжималась от стыда, точно совершила преступление. В конце концов, лицо имеет глаза, рот, нос, уши, нашептывало второе ее «я». Неужели не достаточно того, что они функционируют нормально? Какое значение имеет форма? Лицо служит не для того, чтобы демонстрировать его людям, а только для тебя самой! И нечего принимать так близко к сердцу брезгливость и отвращение окружающих… А другой голос тихо, с издевкой напоминал, что когда-то она была в центре внимания, вызывала восхищение и зависть. До сих пор рекламные плакаты с ее портретом висят на каждом углу. Какого же черта она пытается убедить себя, что лицо — ее личное дело? Не личное. Слева от нее сидела молодая семья. Родители разглядывали рекламные листки на стенке вагона и что-то горячо обсуждали, а девочка лет семи зачарованно смотрела на Надю округлившимися от удивления глазами. Любопытство? Нет, скорее, тревога и страх. Девочка была словно в трансе. Под этим пристальным взглядом Надя стала терять самообладание. Она резко повернула лицо к ребенку. Любопытство перешло в растерянность, а потом в ужас. Девочка прижалась к матери, заплакала, а та, приняв плач за очередные капризы, начала ее бранить. Надя торопливо поднялась с места, стала проталкиваться к выходу. У самой двери в черном стекле она увидела свое отражение: мертвенно-блеклая, как воск, кожа, изрытая коричневыми кратерами ожогов, синеватые струпья, напоминающие чешуйки Сати. Неудивительно, что ребенок пришел в ужас. Сейчас мать начнет расспрашивать дочку о причинах плача, поднимет глаза на Надю, за ней последуют и другие пассажиры… Поезд остановился, и Надя выскочила на платформу, будто за ней кто-то гнался. Она чувствовала себя усталой до изнеможения. Она рухнула на скамейку, которая тут же оказалась в полном ее распоряжении: люди отодвинулись, а потом и вовсе поднялись — избегали сидеть рядом с больной, пораженной кожным недугом. Глядя на это поспешное бегство, Надя почувствовала, как сжалось ее сердце. Электронные часы под навесом платформы… Время текло для всех людей, кроме нее… Секунды, минуты, годы обтекали девушку, создавая невидимый кокон беды. Но беду эту, в отличие от неразделенной любви, болезни, безработицы, невозможно разделить с другими. Печать уродства всегда будет принадлежать только ей, и она ни с кем не сможет поделиться своим несчастьем. «Ты чудовище, — сказала себе Надя. — Тело твое называли храмом любви, а теперь этот храм осквернен: его заполнили чешуйчатые кольца Сати. Вот холодная уродливая тварь ползет, извиваясь, по позвоночнику, становится все толще, сильнее, заполняет собой все пространство души, сама становится душой… Да, я чудовище лицом и сердцем. Чудовище должно без конца совершать насилия, потому что оно не что иное, как изобретение своих жертв…» Одна мысль об этом была так страшна, что Наде захотелось выть. Нет, изо рта ее не вырвалось ни звука, и никто не видел, как глаза ее за темными стеклами очков молили: «Помогите! Не смотрите на меня так! Не избегайте меня! Если вы и дальше будете меня сторониться, я ведь и вправду превращусь в Сати, в чудовище!..» Наконец Надя не выдержала и в панике, как птица, ищущая спасения, продираясь сквозь людские дебри, в отчаянии побежала к эскалатору. Прочь от взглядов, домой, в единственное место, где можно вернуть равновесие. Она бежала, опустив голову, не оглядываясь, и потому не видела, что за ней по пятам следует Бойко. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ Бойко шел следом за девушкой, пытаясь видеть ее глазами, угадать настроение и мысли. А мысли эти не были радостными. Люди, обгоняющие ее, шедшие ей навстречу, — чужие, незнакомые люди — образовали вокруг девушки прочную стену, глухую, без единого окошка, без дверей, в которые можно было бы постучаться. Люди уступали Наде дорогу, сторонились — не допускали, чтобы она слилась с ними. И хотя на улицах была невообразимая толчея, вокруг девушки всегда оставалось свободное пространство. Бойко отметил, что никто у нее ничего не спрашивал, никто даже не задел ее плечом, словно она была предана анафеме или проклята. Лицо ее было ее тюрьмой. Лица прохожих, стекла автомобилей, стеклянные витрины магазинов — все превратилось в безжалостное зеркало, и девушка повсюду натыкалась на собственное отражение. «Нет, это гораздо хуже тюрьмы, — решил Владимир. — Из тюрьмы ты можешь выйти, в конце концов, устроить побег. Но куда убежать от своего лица? В этом-то и есть весь ужас заточения. Словно граф Монте-Кристо, брошенный в мешке у крепостных стен замка Иф, только без всякой надежды на освобождение». Бойко нужно было поговорить с Надей. Девушка нужна была ему для последнего акта спектакля. Но как подобрать слова, как убедить ее оказать помощь, когда она находится в таком состоянии? Взывать к милосердию? Шантажировать угрозой разоблачения Ольги? Напомнить об одолжении, которое он ей оказывает, договорившись с доктором Сомовым? Но Надя, похоже, еще не определилась. Маска страшит ее больше, чем изуродованное лицо. «Ее колебания можно понять, — думал Бойко. — Нужно просто объяснить ей разницу между маской и личиной. Личину надевают, чтобы скрыться от людей, отдалиться от них, встать над ними, отрезав все пути. В ее случае маска, наоборот, восстановит тропинку, разорвет круг одиночества. Она поймет и согласится, а согласившись — поможет. Иначе — никакого доктора Сомова. Это честное предложение, от которого невозможно отказаться». А что будет потом? Бойко поморщился, отгоняя ненужную сентиментальность. Какая разница. Получив деньги, он исчезнет, закроется за стенами «Крепости». А Надя? Получив маску, она будет жить хрупкой надеждой найти среди людей кого-нибудь, кто, как и она, потерял лицо. Оболенский ей в этом поможет. Тогда тюрьма одиночества расширится: рядом с ней будут такие же узники — люди той же судьбы. Она будет засыпать, слушая бесчисленные стоны, проклятия, жалобы, плач… И знать, что она не одна такая, не одна. Неизвестно, утешит ли ее такая жизнь. Тюрьма размером с город все равно остается тюрьмой. Приговор бессрочен, а единственное преступление, в которых обвиняются узники, — потеря лица. «А ведь долго так продолжаться не сможет, — понял Бойко. — Оболенский не выдержит напряжения и тоже обвинит ее в том, что она утеряла красоту, перестала быть желанной. Отправил же он свою жену на лечение в Италию, с глаз долой… И Надя станет преступницей для единственного человека, который ее любит. В этом суть современных человеческих отношений, и, значит, весь наш мир — огромная тюрьма. Гамлет был прав. Но все равно ее положение узника — наихудшее, потому что если остальные люди утеряли свое духовное лицо, то она — и физическое тоже». «Но даже у узника есть надежда, — продолжал размышлять Бойко. — Надежду может дать маска. Она превратится во второе лицо, со временем станет броней, и, закованная в эти доспехи, девушка без сожаления расстанется с именем, возрастом, лентой первой красавицы. Может, тогда она почувствует себя победительницей — свободной, сильной, неприступной за тонкой пленкой синтетической безопасности, которую я ей обеспечу? Свобода! Вот то слово, с которого нужно начинать разговор! Ведь Надя всегда мечтала стать независимой и свободной! Правда, свободу она понимала не как полет в поднебесье. Скорее, как надежное гнездо, устроенное на вершине неприступной скалы, — этакое комфортабельное гнездышко, оснащенное скатертью-самобранкой и рогом изобилия. Да, видимо, целью ее существования была свобода, внутренняя и материальная, пусть даже под крылом Оболенского. И она своего добилась бы, если бы не пузырек с кислотой… Свобода! Такая цель смешна, потому что нереальна. Но мечта о свободе — иное дело. Мечтать нужно и должно о вещах несбыточных и абстрактных. Тем интереснее путь к воплощению мечты. А путь Нади может быть интересен, если она согласится со мной и будет, не оглядываясь на мораль, использовать все возможности маски. В этом случае все ее действия можно будет легко контролировать». План предстоящего разговора был готов. Он стоял перед глазами Владимира Семеновича, как отпечатанный на бумаге конспект. Главы, заголовки, пункты… Процедура изготовления маски займет около недели. Дело это непростое, но доктор Сомов — мастер своего дела. Важно сотрудничество. Сначала нужно сделать слепок лица, который будет внутренней стороной маски. Затем Сомов по фотографиям сделает скульптурный портрет прежнего облика, который послужит основой для наружной стороны маски. Далее, основываясь на скульптуре и на слепке лица, доктор изготовит тончайшую пленку — вторую кожу — путем создания двух слепков: внутреннего и наружного. Благодаря-этому соединению маска идеально сядет на лицо и будет полностью отражать всю мимику. Правда, материал слишком нежен и может порваться, если снимать маску не слишком осторожно. Но у Бойко всегда найдутся запасные маски, которые он будет выдавать Наде по мере надобности и в соответствии с ее поведением. «С ее поведением», — подчеркнул он про себя.