* * * Время шло. Фрау Эльза не теряла надежды. Подрастало уже новое поколение. У Курта был сын, у Генриха – сын и дочь. И только Марта, ставшая журналисткой, не радовала родственников потомством. Она жила с мужчиной, не оформляя с ним отношений. Фрау Ангела и герр Вильгельм не могли понять, что же это такое, как это можно – это же распутство! В ответ Марта говорила, что теперь все так живут, не имея друг перед другом никаких обязательств, а ей надо делать карьеру, поэтому обзаводиться семьёй – это не для неё. – Ты это брось, – решительно сказала ей фрау Эльза. – Я понимаю, у вас теперь всё по-новому, стариков не хотите слушать. Но если ты сейчас не заведёшь нормальную семью – мужа и детей, на старости лет окажешься, как я, приживалкой в чужой семье. Вопрос только в том, найдётся ли такая семья, которая возьмёт тебя к себе. Именно эти слова и возымели действие. Марта, наконец, вышла замуж и родила сына. Фрау Эльза с болью смотрела на подрастающих мальчиков семьи Линде и вспоминала своего… Ведь он тоже мог быть среди них… Она мечтала, что он придёт и заберёт её с собой, они будут жить отдельно, она будет нянчить правнуков… Глядя на Марту и её сына Рольфа, она непременно вспоминала свою дочь и её ребёнка. Ведь Лаура так же могла растить своего сынишку у фрау Эльзы на глазах… Она просила Марту активизировать свои журналистские связи для поисков Августа. Марта прилагала все усилия, какие только возможно, но все они оказывались тщетными. Следов Августа Линде не было нигде. У Марты родился ещё один ребёнок – дочь Сабина. Фрау Эльза с удовольствием возилась с детьми, уделяла им много времени, хоть ей это уже было трудно. Она любила гулять с Мартой и её детьми. Они очень сблизились. Однажды, прогуливаясь под нежным весенним солнышком, фрау Эльза сказала: – Я тебя очень прошу, Марта: когда меня не станет, не оставляй поисков Августа. Он жив, я знаю. У меня вся надежда на тебя. Курт и Генрих занимаются фабриками, а ты – журналистка, у тебя больше возможностей искать нашего мальчика. – Что вы, тётушка Эльза! Мы скоро найдём его, и вы сможете прижать его к груди! Фрау Эльза остановилась, взяла Марту за локоть и повернула её лицом к себе. – Марта, обещай мне! Я знаю, что я уже не дождусь его. А ты обещай, что будешь его искать и вернёшь его в семью. – Обещаю, тётушка, обещаю! Годы брали своё. Фрау Эльза могла ходить, лишь держась за стену, стол, стул – ноги не слушались её. Сморщенные, измождённые руки дрожали и не могли удержать даже ложку. Она попрятала все зеркала – показывающееся там изборождённое морщинами лицо старухи пугало её, великую актрису, бывшую приму национальной оперы. Наступил день, когда вся большая семья Линде собралась у постели фрау Эльзы. Она с трудом проговорила: – Обещайте мне, что не оставите розыски Августа. Найдите его, прошу вас! Он должен быть здесь. Он – наш. Он должен вернуться к нам… к вам. Найдите его и приведите ко мне на могилу… Она увидела себя на каком-то большом поле, а навстречу ей торопилась девушка в шинели военно-медицинской службы. – Лаура, доченька, прости! Я не нашла его… Я обещала тебе, но не смогла его найти… Прости меня, окаянную, я так перед тобой виновата… Я не сдержала своей клятвы… Прости… прости… – Бредит, – тихо сказал Генрих. – Отходит, – констатировал Курт, который на своём веку перевидал много смертей. Когда фрау Эльза закрыла глаза, родственникам осталось только сложить ей руки на груди… * * * Приятная предъюбилейная суета захватила Петра Пантелеевича. Не каждый день тебе исполняется пятьдесят, хочется сделать всё красиво и чтоб окружающим запомнилось это как большой светлый праздник. Занимаясь грядущим юбилеем, с головой погрузившись в подготовку к нему, Пётр Пантелеевич ощущал какое-то беспокойство. Будто что-то где-то когда-то уже было связано с юбилеем, но он не мог ничего вспомнить. Какие-то смутные ассоциации грызли его изнутри, он мучительно пытался понять, что это и откуда такие ощущения, но у него ничего не выходило. ЭТО сидело слишком глубоко, выманить ЭТО наружу он никак не мог. Что-то такое неуловимое, неведомое это было, словно витало в воздухе. Пётр Пантелеевич за свою жизнь побывал на многих юбилеях друзей и знакомых, но это было нечто другое. И он никак не мог понять, что за ощущения его мучают. В конце концов, он сумел усилием воли прогнать от себя это наваждение. В день юбилея зрительный зал Дворца культуры железнодорожников не мог вместить всех желающих поздравить Петра Пантелеевича. Раскрасневшийся, растроганный, юбиляр сидел на почётном месте и принимал поздравления. Приехал сам министр путей сообщения СССР, хорошо сказал о нём с трибуны, вручил ему поздравительный адрес и подарок – золотые часы с памятной гравировкой от министра. Выступали с поздравлениями от профсоюзов, от общества изобретателей и рационализаторов – у Петра Пантелеевича было запатентовано около двухсот изобретений и рационализаторских предложений, касающихся работы тепловоза, от союза писателей – перед юбилеем вышел его третий сборник стихов. Поздравляли коллеги с Одесско-Кишинёвской и с других железных дорог – Петра Семешко знали по всему Союзу как грамотного специалиста и порядочного человека. В этот день собралось много друзей и знакомых поздравить своего знаменитого коллегу. Слушая поздравления и те слова, которые о нём говорят, Пётр Пантелеевич периодически доставал платок и вытирал им лицо. Он не хотел показать всему честному народу, что у него наворачиваются слёзы. Если о нём так говорят – значит, он прожил жизнь не зря. Особенно ему было приятно, что всё это слышит его семья – жена Нина и сыновья Володя и Миша сидели в зале. Горы цветов и подарков росли. Поздравления на сцене перемежались выступлениями артистов. Для юбиляра пели его любимые русские романсы, танцевали… После окончания официальной части предстоял банкет в ресторане. Все подарки и цветы надо забирать с собой. Роскошных букетов было такое множество, что их невозможно было запихнуть в машину, не повредив их. Посоветовавшись с женой, часть подаренных цветов Пётр Пантелеевич раздал коллегам-женщинам и жёнам друзей. Затем все отправились в ресторан «Киев». Там продолжились поздравления, тосты, пожелания… Танцевали медленные танцы по парам и быстрые одним большим кругом или выстраиваясь друг за дружкой, держа впереди стоящего за талию и лавируя между столиками – и всё это во главе с министром… Было здорово, весело и хотелось продолжать до утра. Но советские рестораны работали до 23-х часов. Пришлось расходиться – одним по домам, другим – по гостиничным номерам. Вернувшись домой, семья Семешко долго не могла угомониться. Рассматривали подарки, расставляли цветы. Их было так много, что не хватало ваз. Ставили их в вёдра с водой, в тазики… Наконец, Пётр Пантелеевич отправил всех спать, а сам остался на кухне. Выключив свет, он сидел в темноте, глядя в окно. Он был переполнен впечатлениями от прошедшего дня. Но что-то ещё просилось наружу, что-то такое, чего он понять и объяснить не мог. Смятение охватывало Петра Пантелеевича – что-то где-то рядом, а он не может это ухватить. Он всматривался вдаль, в черноту окна, смотрел на уснувший город. Была непроглядная чёрная ночь, и лишь свет фонарей на городских магистралях разрезал её. До рези в глазах он всматривался в эту чёрную ночь с отблесками фонарей, словно хотел там что-то увидеть… И вдруг он вспомнил! Он увидел такую же чёрную ночь и вздыбленные горящие вагоны, своим пламенем освещающие ночное небо. Он увидел себя – маленького мальчика, бегущего от места крушения железнодорожного состава. Он бежит, падает, встаёт и снова бежит… Неужели это было?! Неужели это было с ним?! У Петра Пантелеевича было несколько картин-воспоминаний, с которыми он не мог разобраться. Вернее, он не понимал: воспоминание ли это, или ему такое приснилось, пригрезилось или он сам придумал себе эти картины… Теперь, когда ясно всплыло в памяти ночное крушение эшелона, он понял, что те обрывочные воспоминания вовсе не грёзы и не фантазии, а самая настоящая явь, которая была в его жизни. Но когда? И где? Жена Нина подошла сзади и обняла Петра Пантелеевича. – Петенька, почему не ложишься? Идём спать, поздно уже. – Подожди, Ниночка, сядь, – он взял её за руку и усадил рядом с собой. – Ты знаешь, по-моему, у меня была какая-то другая жизнь, но я не могу понять, где это было и когда это было… – Петя, ты, наверное, много выпил сегодня, – умиротворённо ответила супруга. – Тебе надо отдохнуть, а утром всё пройдёт, станет легче. – Нет, Нина, ты послушай! – Пётр Пантелеевич был взволнован. – У меня давно в мозгу крутятся некие картины. Будто я в большом зоопарке, бегаю от клетки к клетке с разными зверями… То вдруг кафе, где я не мог выбрать себе пирожное, потому что они все были красивые и мне хотелось всего сразу. А потом сидел на улице за столиком и хотел дёрнуть за косу девчонку за соседним столиком. Странно, я чувствую, что кто-то со мной был и в зоопарке и в кафе, но не могу вспомнить, кто. Лица не вижу… Девчонку за соседним столиком помню, а кто сидел со мной рядом – не помню. Витрины с пирожными помню, а с кем был – не помню. Ещё помню, что с кем-то мы идём вдоль моря, разговариваем, я кидаю камушки в воду, хочу, чтоб они подскакивали несколько раз по поверхности, но у меня ничего не выходит. Я не мог понять, откуда это в моей памяти, в моём мозгу, я даже считал, что это мои детские фантазии, что это то несбыточное, о чём я мечтал в детстве и нафантазировал себе сам то, чего не мог получить. Так было до сегодняшнего дня. И вот сейчас я вспомнил ещё один эпизод: ночное крушение железнодорожного эшелона, вагоны сходят с путей, вздымаются вверх, вокруг крики о помощи, стоны, всё горит, люди выпадают из окон громоздящихся друг на друга вагонов… Я бегу, кричу от ужаса, падаю, встаю и снова бегу… И это не фантазия, это точно со мной было, я в этом уверен. Я даже помню, что у меня лоб был перебинтован. – Это вполне могло быть во время войны, – логически рассуждала Нина Захаровна, – на твоих глазах произошло крушение поезда. Вдоль моря ты мог ходить и в Крыму… – Нет-нет! – категорически возразил Пётр Пантелеевич. – Это другое. В Джанкое никогда не было такого роскошного зверинца. И кафе такого не было. У меня была какая-то другая жизнь, о которой я ничего не помню. Ещё какой-то госпиталь вспоминаю, но почему я там был среди раненых?… Одно имя у меня всё время крутится в голове – Лаура. Но кто это, я не знаю. В моей жизни не было никого с таким именем. Нина Захаровна не знала, что сказать. Слишком неожиданно для неё было всё услышанное. – Съезди к матери, – ответила она. – Может, расскажет тебе что-нибудь, откроет какие-нибудь семейные тайны. Честно говоря, не очень-то она и верила в подобное. Их семейная жизнь была стабильной, муж никогда не преподносил неприятных сюрпризов, и она привыкла, что у них всегда всё хорошо, без неожиданностей, потайных мыслей и подводных течений. И вдруг нечто такое, что может полностью перевернуть их жизнь! Её Петя может оказаться вовсе не Петей, а… Нет, нет, этого не может быть! * * * Пётр Пантелеевич поехал в Джанкой к матери. Отец умер четыре года назад, а Катерина Савельевна, несмотря на плохое зрение и отказывающиеся слушаться ноги, ещё бодрилась. Все попытки сына забрать её к себе она решительно пресекала. Она хотела быть хозяйкой в своём доме, где каждая вещь находится на своём месте, куда её поместила Катерина Савельевна. А в Петиной семье свои законы, и это правильно, там она будет чувствовать себя лишней. К тому же, дома вышел на крыльцо – и вот тебе сад и огород, иди, собирай всё, что душа пожелает. А у Пети – третий этаж (это вообще извращение какое-то!), а за овощами и фруктами надо на рынок идти. И холодного погреба у них нет, где можно было бы продукты долго хранить. Вообщем, не хотела она на старости лет уезжать из родного дома. Поэтому Пете приходилось самому ездить к ней, проведывать и помогать ей. Приезжал он и с семьёй, чем неимоверно радовал старушку. Но сыновья подрастали, у них появилась своя жизнь, и всё труднее стало им вчетвером вырываться в гости к бабушке Кате. Теперь он чаще всего ездил один, у всех был свой график работы, выходных и отпусков, и они не совпадали. Вот и сейчас Пётр Пантелеевич ехал к матери. Он хотел, чтобы она была на юбилее, ему очень её не хватало, но она уже боялась трогаться в путь из-за возраста. Он вёз ей, как всегда, подарки, угощения, а сам думал лишь о том, что бередило его душу. Он пытался разбудить свою память, давал команду мозгу, но в ответ из глубин подсознания шёл только непонятный шёпот: «Забудь, забудь, забудь…» Катерина Савельевна, встретив сына у калитки, с радостью обняла его своими иссохшимися руками. Пётр Пантелеевич заметил, какая она стала маленькая и худенькая. Не выпуская его рук из своих, она привела его к столу. – Мой руки с дороги, – сказала она, – и сейчас я буду тебя кормить. Ароматы кухни сводили с ума. Мамин борщ, мамины котлеты были самыми вкусными, никогда он ничего подобного не пробовал. Мать подливала ему добавки, подкладывала котлетки и не разрешала ему говорить, пока не поест. После трапезы Пётр Пантелеевич решился. Он рассказал матери о видениях, которые преследуют его. О зоопарке, кафе, море, госпитале и крушении поезда. Они, эти видения, мучали его, превращаясь в кошмар. – Мама, расскажи мне, что было в нашей жизни, чего я не знаю? Мы жили в другом городе? Я чувствую, что у меня была совсем другая жизнь, не здесь, где-то в другом месте, но почему я не могу вспомнить и почему вы с отцом никогда об этом не говорили? У Катерины Савельевны сжалось сердце. Как она хотела избежать этого разговора! Они с мужем много лет ждали его и боялись. Она так надеялась, что скоро покинет этот мир и ей не придётся раскрывать сыну тайну! Теперь, когда её супруг уже в лучшем из миров, ей придётся одной всё объяснять. Она всю жизнь готовилась к этому разговору, подбирала слова, составляла речь. И всё же Петя застал её врасплох. Она растерялась, понимая, что в решающий момент забыла все слова, подготовленные ею к подобной беседе. Из памяти испарились все её аргументы. – Видишь ли, Петя, – заговорила она после долгого молчания, судорожно подыскивая слова, – понимаешь, Петя… дело в том, что… Тебе, наверное, надо было всё рассказать давно, но мы с отцом не решались. Дело в том, что тогда, после крушения поезда… мы нашли тебя одного, все вокруг были мёртвые. Мы взяли тебя, потому что ты бы погиб один, не выжил. Пётр Пантелеевич непонимающе смотрел на неё. – Дело в том, что у нас был сыночек Петенька, он умер… Мы его похоронили в селе. Ехали оттуда и вдруг тебя увидели. А вы с ним – одно лицо. Мы с отцом всё время удивлялись, как так можно быть похожими. Только наш маленький был, худосочный, а ты – крепенький, ухоженный. Мы и взяли тебя. Как мы могли не взять? Так ты и жил под именем нашего Пети. – Так я вам неродной сын? – потрясённо спросил Пётр Пантелеевич. Мать кивнула. И продолжила: – Когда мы ехали мимо места крушения, подошли к погибшим. Там были все мужчины и только одна женщина. Молоденькая совсем девушка… Мы с отцом почему-то решили, что это твоя мать… То есть не почему-то, а потому, что ребёнок должен быть при матери. И ещё мы подумали, что если тебя взяли с собой в такую опасную поездку, значит, тебя не с кем было оставить. Наверное, у тебя никого не было из родственников, раз тебя не оставили дома… Поэтому мы тебя и взяли… – Катерина Савельевна словно оправдывалась за свой поступок. Пётр Пантелеевич не мог поверить услышанному. Нужно было время, чтобы привыкнуть к тому, что он только что узнал. Он нервно шагал по комнате. Потом достал семейный фотоальбом. – Значит, на моих ранних детских фотографиях вовсе не я? – спросил он, рассматривая довоенные снимки маленького карапуза и своих родителей с мальчиком на руках – те самые, которые он считал своими. – Да, – ответила Катерина Савельевна. – Это наш Петя. А ты очень похож на него, у тебя, наверное, в детстве были такие же. Пётр Пантелеевич замолчал. Как же теперь жить, зная, что ты вовсе не Пётр Пантелеевич Семешко, у тебя совсем другое имя, которого ты не знаешь, но ты всю жизнь прожил под чужим именем и шёл не своей дорогой. Он сидел, низко опустив голову. Но мать ещё не всё сказала. Она колебалась – говорить или нет, но всё же решила, что раз уж пошёл такой разговор, то надо выкладывать всё начистоту. – Немчик ты у нас, Петруша, – сказала она. – Что? – не поняв, вскинул голову он. – Тот эшелон… ну, который… который сошёл с рельс… он был немецким… Ты первое время по-немецки лопотал, пока не перешёл на русский…