Ну, это уже слишком! Столько новостей сразу! Петру Пантелеевичу стало трудно дышать. Он ослабил галстук, расстегнул верхнюю пуговицу сорочки. Подошёл к окну и задумался. Выходит, он немец? Как же так? Ведь он был патриотом своей Родины, он очень любил свою страну, свой народ. А как он болел за наших спортсменов! Как он гордился победами советской сборной на Олимпиадах! А теперь получается, что вся его любовь к Родине и гордость за её достижения – это фальшь? Раз он немец, значит, он должен любить другую Родину?… Да какой же он немец, если прожил здесь всю свою сознательную жизнь и другой Родины не знал? Нет, всё-таки немец, ведь оттуда, из Германии, его корни, его предки, его гены… Катерина Савельевна незаметно подошла к нему сзади и взяла его за локоть. – Не мытарь себя, Петенька, – говорила она, понимая, что сейчас происходит в душе воспитанного ею сына. Она давно готовила эти слова для него: – не рви себя пополам, не дели на немца и русского, не пытайся выбрать одно и отречься от другого. Германия и Советский Союз – это два твоих крыла. Без любого из них ты не смог бы лететь. Смотри, каким достойным и уважаемым человеком ты стал, сколько людей пришли тебя поздравить с юбилеем, как тебя все любят и уважают. У тебя две Родины, обе они и помогли тебе стать тем, кем ты есть сейчас. Не надо выбирать, какая из них лучше, какой народ ближе – у тебя две Родины и два братских народа. Пётр Пантелеевич обернулся и, наклонившись, обнял мать. – Почему же ты мне раньше ничего не говорила? – Чтобы не было тебе неприятностей, сынок, – ответила она. – Шибко мы за тебя боялись, чтоб тебе это не повредило. – Ну что ты, мама, такое говоришь? Что бы со мной могло произойти? Чем это могло мне повредить? – Ой, не скажи! Из лётного-то училища тебя отчислили. А почему?… * * * Пётр Пантелеевич приехал с матерью в Ивановку. Она не была здесь с того самого дня, как они с мужем похоронили тут своего маленького Петеньку. Взяв другого мальчика вместо него, они решили не показывать его односельчанам и вообще держать произошедшее в тайне. Поэтому сюда, где умер их сын, они больше никогда не приезжали, а в Джанкое, где никто не знал о смерти их родного сына, нового Петю, как ни в чём не бывало, приняли за их ребёнка, ведь мальчики были очень похожи и ни у кого даже тени сомнений не появилось за все эти годы. С трудом Катерина Савельевна нашла заброшенную детскую могилку на сельском кладбище. Потом Пётр Пантелеевич отвёл её домой. Из их дома за прошедшие 45 лет выветрилась жизнь. Дом стоял пустой. Никто в нём не жил, но все вещи стояли на своих местах, словно хозяева только вчера ушли отсюда. – А я думала, всё тут давно разграблено, разбито, – приговаривала Катерина Савельевна, гладя вещи, мебель, стены. О том, что здесь много лет никто не жил, напоминал затхлый запах сырости. Пётр Пантелеевич раскрыл окно для проветривания. Разложил на столе съестные припасы, взятые с собой. – Мама, садись, поешь, а я схожу могилку поправлю. Он нашёл в сарае необходимые орудия труда, инструменты и вернулся на кладбище. Смастерил столик, лавочку, привёл в порядок могильный холмик. Потом сел на свою свежеструганную лавку и задумался. – Вот как, значит, получается, – произнёс он после долгого молчания, – выходит, Пётр Пантелеевич Семешко – это ты. Я прожил твою жизнь. А кто тогда я? Где моя жизнь? Не знаю… У меня твоё имя, твои родители, твоё детство, твоя судьба… Я жил вместо тебя. Своё имя и свою судьбу я где-то потерял во время войны. Ничего о себе не знаю. Всё, что я знал о себе – оказывается, это всё твоё. Нет, ты не переживай, я не уронил твоё имя в грязь, я достойно пронёс по жизни твоё имя. Твоё имя всегда звучало гордо. Но прости, я не знал, что оно – твоё, а не моё… Имя не моё, судьба не моя, страна не моя… Теперь мне надо искать всё своё. Но ты не волнуйся, я тебя не подведу, от тебя не отрекусь. А к лету обязательно поставлю тебе памятник, тёзка! * * * Петру Пантелеевичу не давали покоя слова матери о его отчислении из лётного училища. Для него это было тогда тяжёлым ударом, морально-психологической травмой, но как только он начал учиться в институте инженеров железнодорожного транспорта, прошла хандра и наступила новая жизнь. Ведь он, как оказалось, любил железную дорогу не меньше неба, а поезда – не меньше самолётов. Оглядываясь на пройденный путь, он ни на секунду не жалел, что его жизнь прошла на железной дороге. Две с лишним сотни изобретений свидетельствовали о том, что не зря он посвятил свою жизнь тепловозам и электровозам. Когда его приглашали выступить перед молодёжью, он упоённо говорил о технике, о локомотивах, о рельсах и шпалах… Но был тяжелейший момент в его жизни, сейчас, правда, почти забытый, но он был. Это было, когда он вышел с небольшим чемоданчиком из ворот лётного училища. Ему предстояло вернуться домой, в Ивановку, объяснить родителям и другим окружающим, что произошло, найти в себе силы жить дальше и искать для себя новую дорогу в жизни. Да, всё давно отболело и отошло в прошлое. Но КАК оно тогда болело! И КАК тогда казалось, что всё, конец, дальше жизни нет, уже ничего не будет в его жизни… Тогда казалось, что это непосильная ноша для него, он не сможет этого пережить. Смог. Пережил. И очень доволен тем, как всё сложилось в его жизни. Но, тем не менее, он должен знать, что же тогда произошло, что явилось истинной причиной его отчисления из училища. Пётр Пантелеевич стал искать тех сотрудников училища, которые могли бы пролить свет на тайну. К сожалению, оказалось, что генерал-майора Шапошникова, бывшего в то время начальником училища, давно нет в живых. Сказались военные ранения… Не застал Семешко и военного врача Германа Ивановича Буркова. Уж он-то как раз мог знать больше других. Но, увы!.. Почти не надеясь, Пётр Пантелеевич дал запрос в адресный стол на Синельникова. И вот в его руках прямоугольный листочек с адресом Игоря Ильича Синельникова. С замиранием сердца Семешко подошёл к старой «хрущёвке». Нашёл подъезд, этаж, квартиру. Нажал на кнопку звонка. Дверь открыл старик, в котором он с трудом узнал бывшего особиста. – Вам кого? – спросил старик, глядя на него бесцветными глазами. – Игорь Ильич, вы меня не узнаёте? Я бывший ваш курсант Пётр Семешко. Старик долго смотрел на него, потом сделал гостю жест рукой, чтобы тот проходил в квартиру. Войдя, Пётр Пантелеевич осмотрелся. Жильё Синельникова было по-стариковски аскетично. Мало мебели, мало вещей, очень чисто. На спинке стула висел его военный китель с наградами. – Живу один, вдовец, – объяснил хозяин. – Жду своей очереди. Плохо одному. Хочу к жене, да вот не берут пока туда… Ты чего пришёл-то? – Игорь Ильич! У меня к вам вопросик один есть. Много лет прошло, сейчас, наверное, уже можно, не кривя душой, сказать правду. И вы и я уже ушли из того училища, бояться нечего. Скажите мне честно: за что меня тогда отчислили из училища? – Ты же знаешь – по медицинским показаниям. – Игорь Ильич! Мы оба с вами знаем, что это не так, – Семешко хитро сощурился: – Или вы хотите сказать, что вам об этом ничего не известно? Синельников засмеялся и, грозя пальцем, ответил: – А ты, Петя, шутник. Хочешь сказать, что я мог чего-то не знать в своём училище? Нет, дорогой, я должен был знать всё о каждом из вас. И потому я знаю о том, почему тебя отчислили из училища. Сделав многозначительную паузу, он игриво продолжил: – Так ты, говоришь, хочешь знать, за что тебя исключили из лётного училища? Неужели сам не догадываешься? – Если б догадывался, то не пришёл бы к вам. – Да, Петя, история тогда с тобой интересная приключилась. Нашли мы твоего двойника. Фамилия, имя, отчество, дата рождения – всё совпадает. Даже родители у вас общие. Только вот твой двойник скончался в нежном возрасте. И такое было подозрение, что ты – вовсе не ты, а другой человек, который взял имя умершего ребёнка. – Откуда вы всё это узнали? – Да был я там, Петя, был! Был на твоей могиле! Сельсовет предоставил мне справку, что Семешко Пётр Пантелеевич, рождённый 12 февраля 1938 года в Ивановке и умерший там же 28 августа 1942 года, похоронен на Ивановском сельском кладбище. При этом назывались его родители – те же, которые указаны в твоём личном деле. Отсюда следует, что либо ты мёртв и лежишь на сельском погосте, либо… либо ты не Пётр Семешко. – А почему вы мне тогда всё это не рассказали? – Да потому, Петя, что не было у нас зацепки, чтоб назвать тебя самозванцем. Документы у тебя в порядке были, сам ты был безупречен во всех отношениях, но, тем не менее, могилу твою я видел и должен был как-то реагировать. Давай-ка лучше чайку попьём. – Нет, спасибо, я не хочу, – отказался Семешко, но хозяин всё же налил в чайник воды из-под крана и поставил его на плиту греться. – Ты, Петя, не переживай, что так вышло. Из твоих однокашников уж больше половины в живых нет. Кто на испытаниях новых самолётов разбился, кто в Афганистане… Ты-то как? Чем занимаешься? Как твоя жизнь сложилась? – Я – инженер-железнодорожник. У меня всё хорошо. Всё замечательно. Не могу сказать, что обижен на судьбу. Всё у меня хорошо сложилось. Грамоты почётные имею, свидетельства об изобретениях и даже книжки опубликовал. Медали на соревнованиях завоёвывал, в газетах обо мне писали. Но то, что я пережил, когда меня исключили из училища – врагу такого не пожелаю. – Эх, Петя, Петя! Часто мы сами не знаем, что нам в жизни надо. Считай, тебя судьба отвела в сторону. И видишь, как у тебя всё замечательно сложилось. А мог бы в молодости разбиться на самолёте – и всё… А так – вон какую красивую жизнь прожил. Так что не гневи судьбу, не ругай никого, что вышло так, а не по-другому. Это был перст судьбы! – Ладно, уговорили, – улыбнулся Семешко. Он посмотрел на китель хозяина квартиры и спросил: – Так вы полковник? А как же вы… Шапошникову приказывали?… Ведь он генерал-майор?… – Чему ты удивляешься? Страна ведь какая у нас была, мы же всё вон как держали, – он показал кулак, – наше ведомство над всеми главным было. Потому и порядок был. А теперь что делается? Ты видишь, что происходит в стране? Хозяина нет, чтобы порядок навёл. Помяни моё слово: добром это не кончится. Мне-то что, мне умирать пора, а вам ещё жить. Мы державу в порядке держали, а вот вы до чего довели! Когда меня уже не будет, ты ещё вспомнишь мои слова на руинах нашей Родины… Пётр Пантелеевич даже представить себе не мог, насколько провидческими окажутся слова Синельникова. * * * Прошло десять лет. За окном была уже другая страна. Для Петра Пантелеевича многое в ней было чуждо и неприемлемо. Но ему теперь всё равно – он стал пенсионером. Нынче о трудовой копейке ему заботиться не надо, он заработал себе на достойную старость. За городом он построил себе трёхэтажный коттедж с лебединым озером. Начал строить ещё при СССР, хорошо, что вложил туда все свои сбережения, а то бы всё пропало. Приходилось вкладывать новые и новые средства, так как дом требовал постоянных вливаний. Он оборудовал «птичий двор», где было много несушек – всегда к столу свежие яйца, была корова – молоко, сметана, сливки. Завёл пасеку с ульями, освоил профессию пчеловода. Был небольшой участок земли, где можно было посадить кое-что из корнеплодов, овощей, рос фруктовый сад, а перед домом расположилось озеро, куда они с женой запустили лебедей. Большой дом было сложно обставить. Но за несколько лет Семешко справился и с этим. Все комнаты были роскошно обставлены мебелью, везде ковры. Пётр Пантелеевич купил компьютер, научился на нём работать. По вечерам, сидя с женой у лебединого озера, они с улыбкой говорили, что стали помещиками. Их такая жизнь устраивала. Они достойно прожили жизнь и заслужили спокойную старость. Вырастили двух сыновей, которые, в отличие от родителей, с воодушевлением восприняли реалии новой жизни. Володя открыл туристическое агентство, Миша – большой супермаркет. Оба, понятное дело, не бедствовали, помогали родителям, большие суммы давали на строительство и благоустройство загородного дома. Одно огорчало родителей: их сыновья строили свою жизнь по-новому, по-капиталистически. Это значит, что они не торопились обзаводиться семьями, все силы отдавая бизнесу. Им постоянно не хватало времени и сил на личную жизнь, а их родители так ждали внуков… Пётр Пантелеевич, узнав историю своего появления в семье Семешко, так и не смог продолжить поиски самого себя. Он не знал ни своего настоящего имени, ни родного города, ни того, кто мог его ждать в Германии. Он не помнил даже немецкого языка. Он попытался было записаться в организацию этнических немцев, живущих на Украине «Wiedergeburt», ходил на собрания, где пели песни на немецком языке и танцевали народные танцы. Он рассказал там свою историю, просил передать её в Германию – вдруг там кто-то его ищет? Но то ли ему не поверили, то ли сыграло роль то, что он не мог назвать ни имени, ни фамилии, ни города, и потому сам не знал, кого он ищет – вообщем, его обращение не имело успеха. Прошло время, ответа не было. Никто его не искал. Хотя, может, и искали, но человека с конкретным именем и прошлым, а Пётр Пантелеевич ничего этого не помнил. Он перестал ходить в немецкое общество. Хотя иногда где-то в сердце покалывало – а всё ли он сделал для поиска своих немецких родственников? Ему казалось, что не всё. Но что он мог ещё сделать?… Всё, что было в его силах, он сделал. Всё остальное – выше его возможностей. В тот вечер Нина Захаровна уехала в город по делам и осталась ночевать в городской квартире. Сыновья, занятые бизнесом, редко приезжали сюда. Пётр Пантелеевич остался дома один. Сегодня по телевизору транслировали футбольный матч ЦСКА – «Локомотив». Это были две его любимые команды. За «Локомотив» он болел по долгу службы, поскольку это была команда железнодорожников. А за ЦСКА он болел по зову сердца. Обе команды сильные, обе любимые, матч должен быть интересным. В предвкушении телевизионной встречи с любимыми футболистами он приготовил себе ужин, принёс его на подносе в гостиную, поставил на стол перед телевизором. Достал из холодильника пиво. Знатный предстоял ему сегодня вечер! На первых же минутах игры пошли острые моменты у ворот. У Петра Пантелеевича перехватывало дыхание, когда он видел, как мяч летел в пяти сантиметрах от ворот. – Ах ты, чёрт! – невольно сжимались кулаки. И в этот момент кто-то настойчиво позвонил в дверь. Ему так не хотелось отрываться от экрана! Он бросил взгляд в окно – стояла кромешная тьма. Кого несёт в такую ночь? Звонок повторился. Пётр Пантелеевич, стараясь не отрывать глаз от экрана, нехотя поднялся и направился к двери. – Кто там? – на всякий случай спросил он. – Откройте, милиция! – прозвучал требовательный голос. Семешко открыл дверь. И в тот же момент был сбит с ног. Оказавшись на полу, он увидел капитана Поликарпенко – сотрудника районного отделения милиции, а с ним бритоголовых накачанных братков с битами в руках. – Давайте, ребята, – скомандовал он, и они сразу стали выносить вещи из дома. Мебель, вещи, ковры, компьютер, телевизор, холодильник… – Говори, сволочь, где деньги? – прокричал Поликарпенко. – Деньги где, отвечай! Доллары где? Драгоценности?… Сейф у тебя где, гад? Давайте-ка, ребята, отходите его хорошенько, пусть у него язык развяжется. Бритоголовые с толстыми цепями на бычьих шеях били его битами, железными прутами арматуры… Добивали ногами. Он уже не чувствовал боли, видел только, что всё перед ним заливается кровью. Из дома выносили даже ношеную одежду и продукты из холодильника. Забрали всех кур, увели корову и машину из гаража со всеми запчастями. Поликарпенко лично обошёл весь дом, проверяя, не осталось ли что. Сняли люстры. – Что с этим? – спросил он, показывая на тело Петра Пантелеевича.