Приехав домой, Пантелей Прокофьевич строго-настрого наказал жене, чтоб до тех пор, пока Петя не выучится говорить по-русски свободно, без акцента, на улицу его не выпускать. – Они быстро схватывают в этом возрасте, – сказал он. – Главное, чтоб свой язык забыл. А то неприятностей не оберёшься. Его долго никуда не выпускали из дома. Он учился русскому языку. Любопытным соседям говорили, что мальчик хворает. И постоянно ему повторяли одно и то же: – Забудь, всё забудь. Всё, что было с тобой раньше – забудь. Ничего до нас у тебя не было. Супруги Семешко боялись, что немецкое происхождение их приёмного сына, которого они выдавали за своего, может повредить в будущем и ему самому и им тоже – за сокрытие правды. Ведь немцы скоро уйдут – ни у кого в этом не было сомнений. – Забудь, забудь, забудь… И ещё отец предупреждал свою жену, Катерину Савельевну: – Гляди, чтоб он с немцами не якшался. Услышит немецкую речь, вспомнит язык и все наши усилия пойдут прахом. А то и нас вздёрнут на виселицу – зачем немчонка себе взяли?… И вновь звучало для Августа-Пети по вечерам при мерцающем свете свечи: – Забудь, забудь, забудь… * * * Фрау Эльза очень переживала. День бенефиса приближался, а известий от дочери не было никаких. Она ждала телеграмму с сообщением, когда ей встречать их, но почтальон обходил её дом стороной. Накануне бенефиса она вернулась из театра с последней репетиции и домработница Ульрика сообщила ей: – Фрау Эльза, вам письмо из Джанкоя. Фрау Эльза жадно схватила его, не обратив внимания на то, что адрес написан незнакомым почерком. Она читала и перечитывала письмо и никак не могла понять, о чём идёт речь. Смысл написанного ускользал от неё. Она ждала, что дочь пишет о приезде домой. Она искала глазами, где написана дата возвращения, но её в письме не было. Вместо этого в письме было что-то другое, чего она никак не могла понять. Буквы разбегались перед её глазами в разные стороны, и фрау Эльза не могла их собрать воедино и выстроить в стройные ряды. Наконец, наверное, после сотой попытки она смогла сосредоточиться и прочитала: «Уважаемая фрау Эльза! С глубоким прискорбием сообщаем Вам, что Ваша дочь Лаура Линде, её муж Пауль Линде и сын Август Линде погибли при крушении санитарного поезда. Перед проходом железнодорожного состава партизаны разобрали рельсы. Ваша дочь и её муж были образцом служения своему делу, нашему фюреру и великой Германии. Они спасли тысячи жизней солдат и офицеров вермахта. Вы можете гордиться своей дочерью. Мы все будем помнить наших коллег, без которых наш госпиталь опустел…» Страшный крик вырвался у фрау Эльзы. Не в силах дочитать письмо, она опустилась без сил в кресло. Ульрика прибежала на крик. Фрау Грюневальд лежала без памяти, у кресла валялось обронённое письмо. Девушка подняла его и, прочитав, всё поняла. Она позвонила доктору Брандту и попросила его прийти. Взволнованным голосом она сообщила: – Фрау Эльза получила письмо с Восточного фронта. Там погибла вся её семья. Ей очень плохо, она в обмороке. А завтра у неё бенефис… Доктор Брандт тут же явился, сделал укол. Фрау Эльза пришла в себя. – Как же мне теперь жить без них? – беспомощно разводя руками, говорила она. – Без Лауры, без Августа… Она вспомнила, как провожала их на вокзале, как ей показалось, что она видит Августа в последний раз. Зачем она позволила ему уехать?! Слёзы ручьями полились у неё из глаз. Какая у неё была замечательная дочь, какой прекрасный внук – и где они теперь? Зачем ей домой принесли эту поганую бумажку об их смерти? Зачем нужна эта дурацкая война, если она забирает самых любимых, самых нужных?… Фрау Эльза, оставшись одна, сидела в своём любимом кресле, уставившись в одну точку. Где-то выла собака. Или это была не собака?… Вой продолжался нескончаемо. Невероятным усилием воли фрау Эльза заставила себя вернуться к реальности. Она впилась ногтями в свои ладони. Да кто же это так страшно воет? И вдруг фрау Эльза поняла, что это воет она сама… * * * В день бенефиса великой актрисы, примы оперной сцены театр был полон. Пришли зрители самых разных сословий. Галёрку, как всегда, заняли студенты. Другие балконы заняла публика не из самых богатых. В бельэтаже, амфитеатре и партере собрались сливки общества, они сверкали своими драгоценностями, переливающимися в свете театральных огней. Среди публики было немало приехавших в отпуск или после ранения военных. Все пришли на концерт отвлечься от будничных забот, от войны и проявить своё почитание и обожание любимой актрисе. Все ожидали необыкновенного зрелища, ведь подготовка к нему шла давно и в прессу проникали сведения о готовящихся потрясающих декорациях, о шьющихся дивных платьях… Зрительный зал наполнялся людьми. В зале стоял обычный театральный шум от шушукающихся друг с другом зрителей. В оркестровой яме музыканты настраивали инструменты, проигрывали свои партии. Но вот наконец прозвучал третий звонок и свет в зале погас. Освещённым остался лишь театральный занавес. Оркестр грянул увертюру. Те зрители, кому была видна оркестровая яма, видели, как старался дирижёр, как он взмахивал дирижёрской палочкой, словно хотел взлететь с этой грешной земли. С нетерпением зрители ожидали, когда же раскроется занавес. Прозвучали последние аккорды увертюры. После паузы занавес слегка дёрнулся и стал открываться. Постепенно вся сцена предстала перед зрителями. Но что это? Ни шикарных декораций, ни роскошных платьев, ни самой блистательной примадонны… Вместо неё на сцене стояла пожилая женщина без грима, в чёрном траурном платье. С трудом потрясённые зрители узнали в неё свою примадонну. – Дорогие зрители! – обратилась она к залу. – Большое спасибо за то, что вы сегодня пришли на мой вечер. Я долго готовилась к нему, я хотела устроить для вас большой праздник, чтоб вы запомнили его надолго. Но вчера я получила извещение о том, что моя дочь, мой зять и мой внук погибли на Восточном фронте… Зал встал. Немцы знали, что такое Восточный фронт. У многих близкие были там, кто-то уже получил похоронки. Шла война, и потери множились, множились, множились… После минуты молчания, когда все расселись по своим местам, фрау Эльза продолжила: – Я не отменю свой сегодняшний концерт. Я посвящу его памяти своей дочери, её мужа и сына. Они должны были приехать на мой бенефис и сидеть вот здесь, – она показала рукой на три пустых кресла в первом ряду. – Я верю, что они здесь, с нами, они видят нас, они слышат меня. Сегодня я буду петь для них… В этот день примадонна Эльза Грюневальд пела так, как не пела ещё ни разу в жизни. Весь свой талант, всё своё мастерство, всё вдохновение она вложила в этот концерт. Зрители устраивали ей овации, заваливали цветами и подарками. А она не видела перед собой ни восторженного зала, ни пышных букетов. Она видела только три пустых кресла в первом ряду. Для них она и пела весь вечер… * * * Проходили дни. Потом недели. Потом месяцы. Фрау Эльза не выходила из своей комнаты. Мучительные вопросы обступали её: что дальше? Старость, немощь, одиночество. Как дальше жить одной? И стоит ли теперь жить, когда все её родные уже покинули этот мир?… Её пустая квартира никогда не огласится знакомыми голосами, никто не вернётся, не обнимет её, не спросит, как дела… Ульрика тихонько подошла к хозяйке: – Фрау Эльза, там вас какой-то офицер спрашивает, – сказала она. – Какой офицер? Поклонник что ли? Скажи ему, что я никого не хочу видеть, – равнодушно ответила певица. – Фрау Эльза, это не поклонник. Он с Восточного фронта. Он знал вашу дочь… – Так что же ты стоишь? Зови его скорей! – и она ринулась в гостиную. В гостиную вошёл молодой офицер, рука его была на перевязи. – Добрый день! Меня зовут Дитер Мюллер. Я здесь в отпуске после ранения. После крушения железнодорожного состава, в котором мы все ехали… – Рассказывайте же скорей всё, что знаете. Говорите же, говорите! Дитер Мюллер подробно рассказал о совместной службе в Джанкое, о поездке на фронт в санитарном эшелоне, о катастрофе под Джанкоем, о гибели семьи Линде. – Почти все там погибли, кто был в этом эшелоне, несколько человек спаслось, да не знаю, живы ли они сейчас – так пострадали, что могли потом умереть от ран и ожогов. Но самое главное, ради чего я пришёл к вам: я хочу сказать, что мы похоронили всех погибших. Похоронили Лауру и Пауля. Но Августа среди погибших не было. Фрау Эльза вопросительно смотрела на гостя. – Август был с нами в эшелоне, – рассказывал доктор Мюллер, – Я сам с ним занимался, если я был свободен, а его родители заняты ранеными. После крушения я был без сознания. Но когда пришёл в себя, я искал их всех: Лауру, Пауля, Августа. Лауру и Пауля нашли, опознали. Августа нигде не было. Солдаты собирали трупы… простите, погибших, его среди них не было. Потом они прочёсывали местность, они искали его повсюду, зная, что испуганный ребёнок после такого потрясения мог забиться куда-нибудь в укромное место. Поиски долго не прекращались, но все усилия были тщетными. Мы нигде его не нашли. Поэтому теоретически он может быть жив. – Спасибо, – сказала фрау Эльза. – Теперь я знаю, для чего мне надо жить. После ухода Мюллера она поняла, что отныне все её усилия будут направлены на поиски Августа. Она глянула в окно. Снежинки пролетали мимо её окна и ровным слоем ложились на тротуар. Зима. Где её маленький Август? Есть ли у него крыша над головой? Не замерзает ли он под забором? Есть ли у него кусок хлеба, не голодает ли он? Фрау Эльза в один момент собралась и вышла из дома, не сказав Ульрике, куда идёт и когда вернётся. А пошла она в церковь. Там она поставила свечку за упокой души Лауры и Пауля. Вторую свечку – за здравие внука Августа. И третью – за те добрые руки, которые не дадут ему пропасть. Помолившись за маленького Августа, фрау Эльза стала просить у высших сил: – Господи, пошли ему добрых людей, которые поддержали бы его и не дали ему умереть от голода и холода. Господи, пошли этим людям здоровья, счастья и долгих лет жизни, чтоб они берегли моего мальчика… * * * В гостиной большого дома Линде фрау Эльза беседовала с родителями Пауля. Известие о смерти единственного остававшегося в живых сына состарило и сгорбило их. В рамках с чёрными ленточками стояли фотокарточки всех трёх их сыновей: Вальтера, Пауля, Курта. Рядом стояло фото смеющейся Лауры с Августом. Их сфотографировали, когда они в последний раз пришли сюда перед отъездом на Восточный фронт. Они тоже были с траурной лентой. – Надо же так – вся семья сразу: Пауль, его жена, ребёнок… – с горечью говорил герр Вильгельм. – У меня есть сведения, что не вся, – ответила фрау Эльза. Она рассказала о визите Дитера Мюллера и обо всём том, что он ей поведал. Но известие о том, что Август может оказаться жив, не обрадовало чету Линде. – Дорогая Эльза! Не будьте наивны! Идёт война. Россия – дикая страна и живут там дикари. Представьте, что наш внук попал в лапы этих варваров. Тогда его участь может быть ещё ужаснее, чем при крушении поезда. Так что давайте не будем себя тешить напрасными иллюзиями, – сказал герр Вильгельм. – Что?! – вскипела фрау Эльза. – Август – иллюзия?! Это наш внук! Мы должны бороться за него, если есть хоть малейшая надежда! – она с негодованием встала, собираясь покинуть их дом, и на прощание заявила: – Конечно, у вас есть дети Вальтера, Марта и Генрих, ваши внуки, поэтому вы так равнодушны к Августу. Но у меня есть только Август, и я сделаю всё, чтобы найти его! Она двинулась к выходу, но фрау Ангела остановила её. – Пожалуйста, не уходите. Останьтесь. Мы тоже переживаем за Августа, мы тоже готовы его искать и спасать, но, поверьте, надежды мало… – Надо заявить в Красный Крест. Они ищут пропавших людей. Нельзя опускать руки. Будем бороться. Только сейчас фрау Эльза заметила, что мебель в гостиной Линде стоит в чехлах. – Вы куда-то уезжаете? – спросила она.