* * * Оберштурмбанфюрер Кирш, оставшийся следить за обстановкой, невзлюбил Лауру. Когда Август попадался ему на пути, он разражался грубой бранью и кричал, что пристрелит пащёнка, если тот будет болтаться у него под ногами. – Развели детский сад! – кричал он. – Заберите его, а то пристрелю или растопчу! Лаура считала дни, когда им удастся уехать на юбилей матери и оставить там ребёнка. Но она не знала, какого врага приобрела в лице Кирша. Когда формировался очередной эшелон на фронт за ранеными, Кирш приказал Лауре отправляться туда. – И выродка своего не забудьте взять с собой, – с явным удовольствием говорил он. Пауль не мог остаться в стороне, он изъявил желание отправиться с семьёй на фронт. Тем более что Дитер Мюллер тоже был в составе бригады врачей. Так они отправились в санитарном эшелоне на фронт. Пока ехали туда, вагоны были пусты и военные врачи занимались, кто чем мог. Для них это был отдых от каждодневных стояний у операционного стола. Пауль не отходил от любимой жены, а Августом занимался Дитер. Он учил его делать из бумаги разные фигурки, показывал фокусы и рассказывал про Ундину и Лореляй. За окном мелькали разрушенные города и сёла и живописные пейзажи. Август с интересом всматривался в окно. Ему нравилось наблюдать за жизнью чужой страны. А Лаура изучала график движения эшелона, чтобы успеть вернуться в Джанкой и потом поехать к матери. – Вообще-то, мы успеваем к ней на юбилей. Если не попадём под обстрел или бомбёжку, если не будет никаких непредвиденных ситуаций, мы приедем назад вовремя. И сразу поедем в Германию, – говорила она. – Как бы Кирш не испортил нам всего. Вдруг он откажет нам в отпуске? – предположил Пауль. – Ради того, чтоб я отвезла Августа, он нас отпустит, – сказала Лаура, до конца не веря в правоту своих слов. – А ради того, чтоб досадить тебе, он может отменить наш отпуск, – ответил Пауль. У него было больше уверенности в своих словах, чем у Лауры. Впрочем, всё равно они надеялись на лучшее: ведь их сентябрьский отпуск был заранее утверждён начальством. Прибыв к линии фронта, они стали принимать раненых. В вагоны заносили искалеченных людей. Вскоре все вагоны заполнились стонущими, в окровавленных бинтах солдатами и офицерами. Каждому из них требовалась помощь. Кому-то операция, кому-то ампутация… Кто-то кричал, кто-то стонал, кто-то мужественно переносил боль. Для врачей был непочатый край работы. Август остался предоставленным самому себе. В купе проводника он скромно сидел у окна и смотрел на проносившиеся мимо него леса и поля. И вдруг вокруг поезда стало всё взрываться, огромные массы земли взлетали в воздух, с верхних полок падали раненые. От взрывной волны вылетело оконное стекло и, полоснув Августа по лбу, разбилось вдребезги и разлетелось по полу. Мальчик ойкнул, приложил ладошку ко лбу, а потом посмотрел на неё – она была в крови. Кровь стала заливать его костюмчик. Август испугался не на шутку, даже заплакал, но потом вспомнил, что рядом с ним люди с ещё более страшными ранами и замолчал. Эшелон всё также нёсся дальше, не останавливаясь. В вагон пришёл Дитер Мюллер, он стал помогать поднимать на вторую полку упавших раненых, попутно выясняя, кому нужна помощь, кто пострадал от взрывов. Заглянув в купе, доктор Мюллер обомлел: маленький Август, весь в крови, смотрел на него испуганными глазами. Он не плакал. Вокруг лежали осколки битого стекла, а в разбитое окно врывался ветер. – Что с тобой? – доктор Мюллер стал осматривать малыша. Пока его родители спасают жизнь другим людям, доктор Мюллер должен помочь Августу. Убедившись, что у него на лбу всего лишь неглубокий порез от пролетевшего по касательной стекла, он промыл и обработал рану, наложил повязку. – Теперь переодеться надо, – сказал он. – У тебя есть другая одежда? Август кивнул, хотя это оказалось больно. Дитер нашёл другой костюмчик, переодел его, окровавленную одежду забрал. Лаура и Пауль лишь через несколько часов, завершив операцию, смогли вырваться к сыну. Увидев забинтованную голову мальчика, Лаура прижала его к себе: «Прости меня, мой малыш…» – Мы на войне, – выдавил из себя Пауль. На нём лица не было, когда он смотрел на сына. Чем дальше они отъезжали от линии фронта, тем становилось спокойнее. Бомбёжек и обстрелов не было. Правда, существовала вероятность вылазки партизан, об их коварстве все знали. Они могли подложить взрывчатку под железнодорожное полотно. Но пока такого не случалось. Настроение поднималось: до Джанкоя оставалось несколько часов пути. Рано утром они должны прибыть в пункт назначения. Лаура уже предвкушала радость от поездки на родину, но одна мысль её пугала: как она покажет матери Августа с забинтованной головой? Фрау Эльза, конечно же, строго отчитает Лауру за то, что подвергла мальчика смертельной опасности. Но она же не предполагала, что их пошлют на фронт… Колёса мерно стучали. Они всё ближе и ближе к месту назначения. Лаура, дежурившая ночью, обходила больных, проверяя, не нужна ли кому-то из них её помощь. Остальные хирурги спали. За время поездки все приучились спать в одежде, ведь во всякий момент могла случиться любая неожиданность. Лаура, проходя по полутёмным, с приглушённым светом вагонам, смотрела на спящих раненых и думала, что уже следующей ночью она будет спать по-человечески: снимет военную форму, наденет чистое бельё, свежую ночную рубашку, впитавшую в себя аромат крымского воздуха, ведь она после стирки сушилась на улице… Эшелон стремительно нёсся в ночи вперёд. Машинисты тоже ждали конца пути: устали в дороге. Впрочем, усталость не мешала им вести свою махину на большой скорости. Последние часы, последние километры… Успел ли машинист увидеть, что рельсы впереди раскурочены партизанами? Впрочем, это не имеет уже никакого значения – никто бы не сумел так быстро остановить состав. На полном ходу они пронеслись через разобранные рельсы… Август спросонья не понял, куда он летит. Какая-то сила вышвырнула его из вагона. Очутившись на твёрдой земле, он широко раскрытыми глазами смотрел на происходящее. Вагоны наезжали друг на друга, вставали дыбом, из окон сыпались люди в окровавленных бинтах… Всё вокруг горело, взрывалось, освещая ярким светом местность, люди кричали, стонали, молили о помощи… Август смотрел на происходящее. Вокруг не было ни мамы, ни папы. Стало так страшно, так жутко… – А-а-а!.. – закричал Август и побежал подальше от страшного места. Он бежал, не разбирая дороги, вперёд и вперёд, дальше и дальше, бежал долго, пока не выбился из сил и не упал… * * * Лошадка медленно шла по дороге, везя за собой телегу. Седоки не подгоняли её. Спешить им было некуда. Они сидели на телеге, понурив головы. Теперь им было всё равно, куда и зачем ехать. После трагической потери их жизнь остановилась. Пантелей Прокофьевич и Катерина Савельевна жили дружно. Он был сапожником в Джанкое, латал обувку всему городку. Супруга его работала в столовой, кормила рабочий люд. Жили в маленьком домике на окраине Джанкоя. Всё было бы хорошо в их жизни, да вот только детишек Бог не давал. Годы шли, а их домишко всё не оглашался звонким детским смехом. Катерина молилась Богу, вымаливая у него ребёночка. Казалось, их не слышали там, наверху. И когда они уже смирились и готовы были прожить остаток жизни без наследников, Господь смилостивился над ними: послал им долгожданного сыночка Петеньку. Счастью их не было предела. Петруша был красивеньким, умненьким, смышлёным мальчиком. Родители не могли нарадоваться на своё дитя. С приходом оккупантов жизнь стала сложнее. С продуктами было туговато. Поразмыслив, они решили поехать в село Ивановку, на свою родину. Там они оба родились, там были похоронены их родители и там остался Пантелею Прокофьевичу родительский дом. Колхозы немцы разогнали, свободной земли было много и можно было кое-что посадить и к осени собрать хороший урожай, чтоб не голодать зимой. Все втроём они отправились в село. Пока родители занимались своими делами, Петя бегал с местными ребятишками. Однажды, придя домой под вечер, родители обнаружили, что Петя заболел. Он весь горел от высокой температуры, но его при этом знобило, очень болела голова. Они кинулись к фельдшеру, но он уехал в другое село к роженице. Там были тяжёлые роды, сразу двойня. Весь следующий день они ждали возвращения фельдшера, пытаясь помочь ребёнку народными методами. Но ему становилось хуже и хуже, он терял сознание, а когда приходил в себя, то никого не узнавал, бредил. К полуночи он угас. Так они потеряли своего единственного сына 4,5 лет от роду. Они даже роптать не смели: Бог дал – Бог взял. Похоронили его и возвращались в Джанкой. Тяжело им было оставаться там, где умер их ребёнок, которого они вымолили у Господа. Кое-что из урожая они успели снять и везли с собой на телеге, остальное оставили на грядках и в поле. Не до того им было. И ехали они теперь, думая о своём золотом мальчике. Ещё недавно он был с ними рядом… Они затемно отбыли из родного села, чтоб никого не встретить, ни с кем не разговаривать, не отвечать ни на чьи любопытные расспросы. Вот так, не поднимая головы, и возвращались они в опустевший теперь родной дом. С отчаянием они представляли, как они вернутся домой, как пройдут по пустым комнатам, как гулкое эхо будет звучать там, где ещё недавно звенел голосок их Петеньки… Неожиданно Пантелей Прокофьевич поднял голову и охнул. Перед глазами встала жуткая картина: сошедший с рельс состав и огромное количество трупов. – Кать, глянь, – вывел он жену из задумчивости, – похоже, тут случилась железнодорожная катастрофа. Они остановили лошадку и пошли к месту происшествия. Не было сомнений в том, что это был санитарный эшелон. – Немчура, – сказал Пантелей Прокофьевич. Да, это были немцы. На огромной площади лежали деформированные, искорёженные вагоны, окровавленные, перебинтованные люди. Никто не подавал признаков жизни. Похоже, немцы ещё не знали об аварии, никого из них не было на месте происшествия. Пантелей Прокофьевич и Катерина Савельевна были здесь первыми. Они обходили ряды погибших, высматривая среди них живых. У них не было ненависти к оккупантам и злорадства, что, мол, получили по заслугам. Похоронив единственного сына, они пережили такую боль, которая не уходила и вряд ли когда-нибудь уйдёт. И эта боль превратилась в сострадание, когда они увидели место страшной катастрофы. Вокруг лежали люди с жуткими увечьями, обгоревшие, в крови, в кровавых бинтах. Да, смерть у них была ужасная. Где-то внутри шевельнулось: «Мы же их сюда не звали…» и пропало. Они остановились над совсем молодой девушкой. Она, в отличие от других не была перебинтована, на ней была военная форма. Огонь и вздыбленные, взбесившиеся вагоны не повредили её тела. Казалось, она спит и вот-вот откроет глаза. Пантелей Прокофьевич убрал ей чёлку со лба и даже взял её за руку, чтоб проверить, жива ли она. – Жаль её, – сказал он, опустив её безвольно упавшую руку, – молоденькая совсем… Это была Лаура… – Наверное, она у них была врачом, – предположила Катерина Савельевна. – Не похоже, чтоб она была ранена. Ладно, Пантелей, пойдём, мы тут уже ничем не поможем… Ещё раз окинув взглядом бездыханные тела, они вернулись к своей телеге и продолжили путь. Каждый думал о том, сколько ещё родителей теперь получат известия о смерти своих детей. И родители этой девушки, юного военврача… Где-то в далёкой Германии матери и отцы получат страшные бумажки и зарыдают, заголосят, узнав, что потеряли своих дорогих и любимых… Их кобылка мерно перебирала ногами, телега шла по дороге, иногда подпрыгивая на ухабах. Катерина Савельевна углубилась в свои мысли. Она даже не сразу заметила, что они остановились. – Чего стоим, Пантюша? – встрепенулась она, очнувшись от своих мыслей. Муж показал рукой в кусты. – Кажись, мальчонка, – сказал он. Приглядевшись, она тоже увидела маленького мальчика, свернувшегося клубочком в кустах. Похоже, он спал. Они подошли ближе. Голова его была перебинтована, сквозь слой бинтов проступала кровь. Переглянувшись, они наклонились к нему. Пантелей Прокофьевич тронул его за плечо. Мальчик проснулся, открыл глаза и, увидев над собой незнакомых людей, в ужасе отпрянул. Супруги тоже застыли от неожиданности: этот найдёныш был точной копией их умершего сына Петеньки. Поразительное внешнее сходство! – Was ist los? Was ist los? – повторял тот, ожидая, очевидно, чего-то плохого. – Да он немчонок! – воскликнул Пантелей Прокофьевич. Когда он протянул к нему руку, мальчик стал пятиться, отталкиваясь пятками. – Nein! Nein! Nein! – Видать, он из того эшелона, – сказала Катерина Савельевна. – Но там все погибли! Он здесь один, может, там были его родители? – предположила она. Увиденная картина крушения поезда не оставляла сомнений: мальчик остался сиротой. Видя, что он только пятится, но не встаёт во весь рост и не убегает, она решительно склонилась над ним и взяла его на руки. – Не бойся, маленький, мы тебя не обидим, – гладя его по голове, она обернулась к мужу: – Малец-то пропадёт здесь. Тот кивнул в ответ, понимая, что она имеет в виду. Продолжая его гладить, она направилась к телеге и ласково приговаривала: – Ты теперь наш сыночек. Мы тебя будем любить. Ты – наше золотко, наше дитятко! Ты – наше счастье! Господь услышал нас и послал нам тебя. Пантелей Прокофьевич хотел помочь жене и взять мальчика, но она не отдала, а только крепче прижала его к себе. Август притих в её объятиях. Его давно уже никто не носил на руках, ведь он был уже большим мальчиком. Он не понимал, что ему говорят на незнакомом языке, но по интонации чувствовал, что эти люди не желают ему зла. Усадив его на телегу, женщина продолжала его гладить по голове и по спине. – Не бойся, ничего не бойся. Дитятко наше! Сыночек ты наш! Мы для тебя всё-всё сделаем, чего только ты захочешь! – иногда она забывала, что это чей-то чужой мальчик, чей-то сын, думая, что перед ней её Петенька. Она прижимала его к себе, покрывала поцелуями его щёки, макушку и маленькие ручонки. Потом вспоминала, что её Петя умер, а это – другой мальчик, – и снова крепко обнимала его и расцеловывала. Ведь не зря этот ребёнок появился на их пути (да ещё и точная копия Петруши) – это провидение Господне. А потому и беречь его надо особо. Такой неожиданный подарок им с мужем после смерти единственного сына! А если бы они не поехали именно сегодня домой, у них не было бы этого мальчика. Они бы его не встретили и остались бы до конца своих дней бездетными. Катерина Савельевна снова крепко обняла найдёныша, поцеловала в макушку, взъерошила ему волосы. Потом, вспомнив, что соловья баснями не кормят, порылась в мешках, достала спелый, сочный персик, отёрла его подолом и дала мальчику. – Зачем даёшь ему немытое? – буркнул муж. – А если заболеет? – Да он же голодный! – она с умилением наблюдала, как мальчик сосредоточенно ест персик. Он ел с удовольствием и тщательно обгрыз косточку. – Как зовут-то тебя? – обернулся к нему Пантелей Прокофьевич. – Как тебя зовут? – повторила Катерина Савельевна. Мальчик молчал. Он не понимал, о чём его спрашивают, только тревожно смотрел на них голубыми глазами. – Теперь ты Петя, – сказала она. Показала на него, – ты Петя, – показала на себя, – я мама, – показала на мужа, – это папа. И вновь повторила: – Ты – Петя. Так Август стал Петей. Август Линде стал Петром Пантелеевичем Семешко. * * *