* * * За время своего короткого отпуска Лаура дважды виделась с отцом. Первый раз она пошла одна, а в другой раз – с сыном. Герр Хорст Грюневальд, как всегда, был очень занят, работал с документами своих доверителей, поэтому мог уделить лишь несколько минут своего внимания. Его время стоило очень дорого. – Я очень рад, что ты пришла, – сказал он дочери, когда она на следующий день после приезда пришла к отцу. – А где Август, почему ты его не взяла с собой? Ты же знаешь, хоть мы и живём в одном городе, твоя мать не даёт мне видеть внука. – Хорошо, я приведу его, – ответила Лаура, польщённая тем, что её ребёнок интересует отца. – Как ты, как живёшь, как здоровье? – Да у меня-то нормально. Ты же на войне, ты расскажи, как ты там, на войне, живёшь? – Я далеко от войны. Мы в глубоком тылу. Спасаем наших солдат и офицеров. Работа как работа. Работаем так же, как и тут бы работали. Делаем операции, переливания крови, Вообщем, ставим на ноги солдат вермахта. – Я горжусь тобой, дочь. Ты так обыденно говоришь о том, что нам здесь, не знающим, что такое Восточный фронт и Россия, может показаться, что там действительно всё прекрасно, безоблачно и безобидно. Они обнялись. Адвокат спешил к клиенту, поэтому они попрощались. В следующий раз Лаура пришла не одна. Её отец очень обрадовался, увидев внука. – А вот и продолжатель моего дела! Будешь адвокатом? Хочешь работать в этом кабинете? – тискал он в объятиях маленького Августа. Смущённый мальчик не сопротивлялся и кивал головой. – Доктор Август Линде, мой наследник! Звучит! Я завещаю тебе свою контору. И опять заторопился к очередному клиенту. Они обнялись на прощание. – Я горжусь своей дочерью, – сказал герр Грюневальд. – Никогда не думал, что ты такая стойкая, что пойдёшь в самое пекло и будешь вытаскивать людей с того света. Все мои знакомые знают об этом и восхищаются тобой! И всё же, расставаясь, оба чувствовали, что они так много не сказали друг другу… Потом Лаура с сыном навестили родителей Пауля. Это была очень богатая семья, они владели несколькими текстильными предприятиями, большинство из которых сейчас работало для фронта: выпускали ткани для солдатской формы и офицерских мундиров. У них было три сына, все они находились на Восточном фронте. Хотя, точнее сказать, теперь один Пауль, средний сын, был на Востоке. Фотографии старшего Вальтера, отца двух детей, и младшего Курта, совсем ещё юного мальчика, уже стояли в траурных рамках. Фрау Ангела и герр Вильгельм Линде встретили Лауру и Августа сдержанно. Нет, безусловно, они обрадовались, увидя невестку и внука, но не тот момент был, чтоб бурно проявлять свою радость. Фрау Ангела, уже отплакавшая своё горе, прижала к себе Лауру и маленького Августа. Она не снимала чёрного платья. – Хорошо, что пришла, Лаура, – сказала она. – Как наш Пауль? – Он оперирует. Его не отпустили из госпиталя, работы много. Мы приедем вместе в сентябре на юбилей моей мамы. Они сели вместе обедать в просторной столовой, где за большим обеденным столом было так много пустых мест… В беседе её расспрашивали о России, о госпитале, о местных жителях и вообще о войне. Герр Вильгельм сказал, что у него остался один сын и ему бы следовало вернуться в Германию, ведь кому-то надо унаследовать текстильную империю. – Но Пауль – врач, – робко возразила Лаура. – Он не раз мне говорил, что ничего не понимает в бизнесе и экономике, поэтому не собирается заниматься семейным бизнесом. – Неважно, что говорил Пауль, – резко ответил Вильгельм Линде. – У меня из трёх сыновей остался один. Он должен принять дело, ведь больше некому. Помолчав, он продолжил: – Да, я готовил для этого Вальтера. Но Вальтера нет. И Курта нет. Есть только Пауль, он обязан вести семейное дело. Август, следивший за разговором, понял, что речь идёт о его папе, которого принуждают делать что-то такое, чего он не хочет. И сын понял, что должен постоять за отца. – Я займусь семейным делом, – серьёзно сказал маленький мальчик. – Я стану вашим помощником и буду управлять фабриками. * * * Десятидневный отпуск пролетел незаметно. И вот они снова на вокзале у пышущего паром паровоза, отфыркивающегося во все стороны. Август в специально сшитом для этого случая костюмчике – курточке и штанишках до колен, как носят все немецкие мальчики, стоял на перроне, прощаясь с бабушками, дедушкой, тётей, кузенами. Все его целовали, тискали, желали скорейшего возвращения, высказывались Лауре о том, что это чистое безумие – брать с собой ребёнка. Август мало вникал в разговоры взрослых. Ему хотелось поскорее зайти в вагон и поехать путешествовать, ведь он мечтал стать машинистом. Тем более что в конце путешествия его ждёт папа, с которым они очень хотят друг друга увидеть. Август беспокойно посматривал в сторону вагона и рассеянно слушал пожелания родственников. Наконец, проводник стал торопить отъезжающих, прося их занять свои места. Тут начались прощальные слёзы, объятия и поцелуи. Фрау Эльза обняла внука, поцеловала его, стесняющегося бабушкиных ласк, и вдруг на какой-то миг ей почудилось, что она видит его в последний раз. Она крепко прижимала его к себе, а ей казалось, что объятия её пусты, будто она обнимает воздух и там никого нет… Да нет же, вот он, живой и здоровый, её маленький улыбающийся крепыш Август. Она тут же прогнала от себя это наваждение. Лаура с сыном вошли в вагон. Поезд тронулся, и перрон с провожающими стал отставать, уходить назад, вскоре вообще исчез. Поезд пошёл на восток. А провожающие ещё долго стояли на перроне, глядя вслед удаляющемуся пассажирскому составу… * * * Август быстро освоился на новом месте. Ему всё было интересно. Любознательному мальчишке всё хотелось самому рассмотреть, попробовать, потрогать. Правда, ему не разрешалось выходить за пределы госпитального городка во избежание каких-либо неприятностей и неожиданностей. Поэтому он всегда находился на территории госпиталя. Пока родители были в операционной, он ходил то на больничную кухню, где ему всегда перепадало что-нибудь вкусненькое, то бродил по аллеям, глядя, как раненые после операций и лечения заново учатся ходить, то следил за жизнью насекомых. Он нашёл муравейники и смотрел, как муравьишки собирают себе пропитание на зиму. Они тащили домой разные крошки и травинки. Август приносил с кухни кусочки хлеба или сахара и подкладывал им. Сбегалось множество муравьёв, они выползали из муравейника, облепляли неожиданно свалившийся на них подарок, и вскоре от него не оставалось ничего – всё было перенесено в подземные закрома. Ещё Август проводил такие эксперименты: брал муравья из одного муравейника и запускал его в другой. К нему сразу же сбегались «местные», а он со всех ног бросался наутёк. Август травинкой возвращал его, не давая сбежать. Но хозяева не соглашались с таким вторжением, нападали на пришельца, а он вновь спасался бегством… Очень нравились Августу стрекозы. Их было много, они летали везде, часто садились на садовые цветы на клумбах и цветниках и на бельевые верёвки. Они сидели, гордо расправив крылышки в разные стороны, но едва он приближался к ним, они, словно прислушиваясь, опускали их ниже и ниже и, как только он протягивал руку, они неожиданно взлетали. А если удавалось поймать стрекозу, Август, держа её за крылья, давал ей палец другой руки. Та вцеплялась в него всеми своими лапками и пыталась его при этом укусить. Были видны её маленькие челюсти, которыми она хватала его за палец. Август смеялся от щекотки и выпускал пленницу. Стрекоза, распрямив крылья, улетала высоко в небо. Обычно стрекозы были жёлтенькими, но изредка попадались и красные, они назывались пожарниками. Августу лишь раз удалось поймать «пожарника». А ещё он видел больших, почти гигантских стрекоз, они появлялись только вечером, и поймать их было невозможно. Были и мелкие, вовсе не стрекозы, но похожие на них, очень тоненькие, миниатюрные, их называли иголочками. Крылышки у них были совсем узенькие, ему страшно было покалечить это существо, поэтому Август не ловил «иголочек», а только смотрел на них. А ещё кузнечики, божьи коровки… Так летели дни. Изредка, когда у родителей выпадало свободное время, они ездили к морю. Тёплое летнее море – вовсе не то, холодное, на берегу которого вырос Август. Здесь можно было бултыхаться в воде хоть целый день – и не замёрзнуть. Он плавал, нырял, плескался, солёная морская вода попадала в рот, нос, уши – но Август был счастлив. Море, солнце, песок, рядом мама и папа – что ещё надо ребёнку? Бронзовый морской загар ровным слоем лёг на его тело. А морская вода была так чиста и прозрачна, что Август, заходя в море, видел дно и свои ноги, идущие по нему… Но эти праздники – поездки на море – были не так часты. Обычными были будни. Операции, стоны раненых, кровавые бинты… Особенно страшно было, когда приходил санитарный эшелон и привозил новых раненых. Август убегал, прятался и только изредка выглядывал в больничный двор, где принимали раненых. Он не хотел видеть мучений, не понимал, за что страдают эти люди, почему взрослые мужчины кричат от боли. Зачем всё это? Неужели нельзя жить без этого?… С приходом санитарных эшелонов с фронта военные хирурги сутками не выходили из операционной. Лаура Линде была особенным хирургом. Годы занятий ненавистной скрипкой не прошли даром: у неё развилась необыкновенная чувствительность кончиков пальцев, что давало ей возможность выполнять на операционном столе самую ювелирно тонкую работу. Ей поручали самых тяжёлых и почти безнадёжных больных. Своими тонкими, чувствительными пальчиками она могла проникнуть туда, куда её коллеги-мужчины не смогли бы добраться. И зашивала раны искусно, оставляя минимальные рубцы. – Штопать ты у нас мастерица, – говорили ей врачи госпиталя, все они были мужчинами, но признавали, что Лауре подвластно в их ремесле то, чего не достичь им. Медсёстрами в их госпитале работали не только немки, но и местные жительницы – крымские татарки. Август боялся этих черноволосых женщин, гортанно перекликавшихся между собой на непонятном ему языке. Особенно ему становилось страшно, когда он ловил на себе их взгляд. Видя, что его бесцеремонно рассматривают, он старался исчезнуть. Ему было не по себе под прицелом чёрных глаз. Август постоянно находился среди взрослых. Детей в их госпитале не было, а выходить за его пределы ему строго воспрещалось. Конечно же, ему очень хотелось побывать там, куда ему было нельзя. Но добропорядочный немецкий мальчик не мог ослушаться старших. Поэтому, постоянно находясь среди взрослых, он поневоле становился слушателем и свидетелем их разговоров и ссор. Самое неприятное, что стали ссориться его родители. Его отец, Пауль, обычно молчаливый и сосредоточенный на своей профессии, стал упрекать жену Лауру в том, что ей оказывает знаки внимания их общий коллега Дитер Мюллер. – Почему ты стояла с ним у окна? О чём вы говорили? Почему ты смеялась вместе с ним? – не обращая внимания на присутствующего рядом сына, выговаривал он жене. – Пауль, что у тебя на уме? О чём ты сам себе нафантазировал? Мы вышли после тяжёлой операции, надо было отвлечься, расслабиться, вот он мне и рассказал несколько анекдотов, а потом – снова в операционную. – Я видел, как он на тебя смотрел! Не отпирайся, он подбивает к тебе клинья! Почему ты его не гонишь, а строишь ему глазки? – Пауль! Очнись! Вспомни, где мы находимся, вспомни, что идёт война. О чём ты говоришь? – Вот именно, идёт война, рядом твой муж и твой сын, а ты на глазах у них флиртуешь с другим мужчиной. – Тебе не стыдно при ребёнке говорить такие вещи? – вырвалось у Лауры. – Но тебе же не стыдно флиртовать при ребёнке! Лаура ответила ему звонкой пощёчиной и ушла, уведя за руку Августа. Ему очень не нравилось, что родители ругаются. Но что он мог сделать? В госпитале катастрофически не хватало крови. Почти каждому раненому требовалось переливание, а крови не было. Случалось, Лаура или другие хирурги сами ложились под систему для прямого переливания крови. Отдав свою кровь, они вновь становились к операционному столу. Но проблема отсутствия крови не только не исчерпывалась, она нарастала с каждым днём. Такая же проблема, очевидно, была и в других немецких госпиталях, поэтому этот вопрос решался глобально на очень высоком уровне. Первоначально пришёл приказ брать кровь у евреев: всё равно их расстреливают, чего добру пропадать, ещё и пули на них тратить. Но потом приехал оберштурмбанфюрер Кирш с личным распоряжением фюрера: не портить великую арийскую расу еврейской кровью. Кирш собрал весь медперсонал госпиталя на беседу. Август, который играл машинками на подоконнике актового зала школы, где располагался госпиталь, спрятался за штору. Он боялся этого всегда злого Кирша, который никогда не улыбался, но разговаривал приказным тоном, не терпящим возражений. – Господа хирурги! Я привёз вам личное распоряжение нашего великого фюрера. Он нашёл выход из сложившейся ситуации. Наш фюрер, как всегда, мудр и прозорлив. Отныне вы будете брать кровь у советских военнопленных. Мы будем вам поставлять раненых и военнопленных, а вы будете брать у них кровь всю без остатка. – Герр оберштурмбанфюрер! – Лаура первая подала голос после всеобщего молчания. – Вы, очевидно, забываете, что перед вами врачи, а не убийцы. Суть нашей профессии состоит в том, чтобы возвращать людей к жизни, а не отнимать её. Ни у кого из нас не поднимется рука лишить людей жизни. Кирш смерил её презрительным взглядом и произнёс: – Вот глупая баба! Займитесь-ка лучше тем, для чего вы предназначены: церковь, кухня, дети, платья. И не лезьте в мужские дела. Мы без вас решим свои проблемы, – и он повернулся к мужской части сотрудников госпиталя. Но каждый из них ответил категорическим отказом. Немецкие врачи не хотели выкачивать кровь из советских военнопленных. Кирш старался не показывать, что теряет самообладание, но это было видно. – Это что, бунт?! Вы отказываетесь выполнять приказ фюрера? Вы давали присягу нашему великому фюреру! – Мы давали клятву Гиппократа, – возразила Лаура. – Мы не имеем права убивать. Кирш где-то слышал это имя, но не мог вспомнить, кто это, где он служит и какое у него звание. Поэтому он благоразумно промолчал при упоминании о Гиппократе. А вдруг он на самом верху?… В зал осторожно вошли опоздавшие. Это были местные жительницы, работавшие на немцев, которые задержались на дежурстве. Пришедшие долго не могли понять, из-за чего разгорелся такой сыр-бор. – За невыполнение приказа фюрера я имею право вас расстрелять! – Кирш похлопал по кобуре у пояса. – Вы можете нас расстрелять, но вы не можете заставить нас совершать убийства, какой бы великой целью это не оправдывалось, – твёрдо сказала Лаура. Её поддержали Пауль, Дитер Мюллер и другие врачи госпиталя. Кирш стоял перед ними и не знал, что делать. Неужели придётся расстреливать?… Спасение пришло неожиданно. Опоздавшие черноволосые женщины, разобравшись наконец с проблемой, вышли вперёд. – О чём речь? Мы готовы брать кровь у советских военнопленных. С тех пор Август видел, как приходили машины с ранеными и военнопленными, а потом с заднего хода госпиталя грузовики вывозили бездыханные тела. Немецкие сотрудники, до этого благосклонно относившиеся к своим черноглазым помощницам, с этих пор стали избегать их.