– И – все. Они поймут. Остальная информация, – тут Александров извлек из кармана флеш-карту, – здесь. Передать им же. Отправляйся прямо сейчас. Правда, дорога у тебя будет малость полегче… я надеюсь. Во всяком случае, никакого поиска, да и бустеров у тебя осталось только два. Рекомендую их приберечь на случай каких-либо непредвиденных обстоятельств, а два дня туда-сюда не особенно важны. Время у нас, судя по тому, что мне сообщили, пока есть. Так что выспишься по дороге. Мне же, извини, нет возможности обеспечивать тебе отдых. Нельзя терять темп, поэтому эскадра стартует через полчаса. Вопросы? – Никак нет! – Ну и замечательно. Да не тянись так, не на плацу. И, считай, следующее звание ты уже заработал. – Только когда его еще присвоят, – хмыкнул порученец. – Приказ уже сделан, возьмешь с собой. На Урале проведут официально, – и, поймав удивленный взгляд Кольма, адмирал добродушно усмехнулся: – Могу я теперь это, могу. Я теперь все могу! Порученец щелкнул каблуками, и по-уставному, через левое плечо развернувшись, направился к своему кораблю. Он не хотел это показывать, но капитан-лейтенанту (а может, и впрямь уже капитану третьего ранга) Кольму, пилоту и ветерану в двадцать пять лет, было не по себе. Очень уж странными, холодными были глаза адмирала. И никакая улыбка не могла этого скрыть. Планета Урал. Это же время – А ты выросла, – Коломиец широко улыбнулся и еще раз посмотрел на племянницу. – Совсем взрослая стала! Насчет выросла он, конечно, приврал. А вот насчет взрослой – нет. Правда, правда и ничего кроме правды. Татьяна похудела, но не осунулась, а, скорее, окрепла, сменив юношескую угловатость и расхлябанность на некрупную, но рельефную мускулатуру и точные, выверенные движения. На войне взрослеют быстро… Лишь глаза остались прежними. Ну, почти – неуверенность из взгляда исчезла напрочь. А еще, деловой костюм сидел на ней сейчас, как на корове седло. Не потому, что девушка отвыкла его носить, а просто изменились пропорции фигуры. Совсем чуть-чуть, но то, что лучшие портные Урала когда-то подгоняли под идеал, сейчас где-то жало, а где-то топорщилось. И очень недоставало ставшей уже привычной тяжести пистолета на ремне. – Действительно, повзрослела, – заметила Громова, без стука входя в кабинет. Татьяна повернулась, быстро, всем телом, и Коломиец с неудовольствием отметил, как ее рука скользнула к несуществующей кобуре. Рефлексы девушка выработала не совсем те, которые нужны для делового общества. Хотя… может, и те, крокодилы там всякие попадаются. Впрочем, с ситуацией она разобралась практически мгновенно. – Тетя Хелен! – Привет, привет, малышка, – улыбнулась Громова, видя замешательство своей недавней референтки, немного не знающей, как себя вести. Все правильно, за эти месяцы Татьяна привыкла быть главной, принимать решения и отвечать за их последствия. И, кстати, получалось у нее совсем неплохо. А здесь и сейчас она вновь оказалась младшей. Ничего, это пройдет, тем более что и Коломийца, и ее, Громову, она знает едва не с пеленок. – Ну, смотрю, тебе путешествие пошло на пользу. Прямо с корабля сюда? – Ага, даже домой заехать не успела. Хелен усмехнулась. Девчонке и впрямь пошла на пользу самостоятельная работа, да еще и в условиях, максимально приближенных к боевым. Дело прежде всего. Раньше она этого упорно не понимала. Громова снова улыбнулась: – Ну и как тебе работа? – Да нормальная, – Татьяна пожала плечами, ее замешательство уже прошло. – Думаю, отчитаюсь – и обратно. – Так понравилось? Судя по выразительному лицу Татьяны, понравилось. Вряд ли сама планета, а вот самостоятельность – точно. Ну что же, хочет там работать – пускай, хуже точно не будет. Опыта наберется… Тем более справляется она вполне неплохо. – Главное, не перестарайся там, – хмыкнул Коломиец. – А то я наслышан уже о твоих методах. Татьяна повернулась к нему, и глаза девушки в свете ламп нехорошо блеснули: – Я ненавижу расизм и негров, – отчеканила она. – Но негров все же чуть-чуть сильнее. – Понятно… – задумчиво протянула Громова. – В общем-то, правильно мыслишь. Ладно, решай вопросы, а вечером я тебя жду. Будем отмечать твое назначение. – Э-э-э… – Не волнуйся ты так. Из временной главы колониальной администрации ты становишься постоянным, только и всего. Приказ сейчас и утвердим. Если ты не против, конечно. – Я… Нет, конечно. В смысле, не против. – Ну и замечательно. До вечера, значит. – А можно… Можно я не одна приду? – Не получится, – развел руками Коломиец. – Умчался твой кавалер. По делам таким секретным и важным, что дух захватывает. – А-а-а… – Не знаю я, когда он вернется, – ответил на невысказанный вопрос Коломиец и, очевидно, где-то переиграл. Глаза Татьяны сузились, голос стал злым и ядовитым: – А скажи-ка ты мне, дядюшка, не советовал ли ему держаться от меня подальше? Паузу, затянувшуюся чуть дольше, чем следовало, Татьяна истолковала верно. И, к удивлению собравшихся, не стала учинять скандал. Просто улыбнулась: – Ох, дядя Вася. Какие же вы все, мужчины, предсказуемые. В точности, как я думала, поступил. Ладно, я пошла, вечером поговорим. Но запомни, – на этот раз голос ее стал жестким, будто сквозь мягкую кожу ножен сверкнула сталь клинка, – не смейте, никогда не смейте за меня решать мою судьбу. Когда она вышла, Громова, посмотрев ей вслед, печально вздохнула: – Выросла девочка… И впрямь выросла. – Как была соплей… – Василий Петрович, она тебя просчитала, да еще заранее. – Врет. – Нет, она была готова к твоему поступку, такое не подделаешь. Знаешь, я бы на твоем месте не лезла в ее личную жизнь. Сама разберется. – Ага, разберется. Потом непонятно от кого дети, и… – Василий, ерунду не говори. – А потом выскочит замуж за своего лейтенанта, и… – И сделает его генералом. Не лейтенанта, кстати, уже. И еще. Даже без учета того, что пацан тебе понравился… Да-да, не смотри на меня так. Ты увидел в нем того, каким мечтал быть в своей молодости. Думаешь, я этого не помню? Так вот, даже если отбросить факт личной симпатии. Просто подумай головой. Мы вступаем в кризис, запросто может сложиться так, что скоро значение будут иметь только еда и патроны. В свете того, что сейчас происходит, офицер способен оказаться перспективнее банкира. Коломиец не ответил. Но, судя по задумчивому выражению лица, слова Громовой во внимание он все же принял. Пятью километрами западнее. Это же время «Ламборджини-Авиа» заложила крутой вираж с такой лихостью, что и водителя, и пассажира вдавило в кресла. Еще разворот – и она устремляется вниз, чтобы выйти из пике у самой земли и, разметав поднятым ветром кроны деревьев, помчаться в самом нижнем эшелоне со скоростью, от которой окружающее сливается в глазах в сплошную рябь. И все это – ухитряясь ни разу не нарушить правил, так что патруль дорожной инспекции лишь с тоской проводил глазами «проклятого мажора». – Э-эх! Хороша машинка! – Камова, сидящая за штурвалом, чуть шевельнула его, заставив Ламборджини качнуться с боку на бок, и втопила педаль газа. Встречный напор воздуха с ревом ударил в прозрачное стекло кабины, обтекая его и становясь видимым даже невооруженным глазом. – Хорошо! – Хороша, – согласно кивнул Вассерман и страдальчески поморщился. Впервые в жизни он доверил любимую игрушку другому человеку и с непривычки заметно нервничал. – Аккуратнее! Тебе бы пилотом быть. – Мне нельзя, сам знаешь. А так – можно! Можно, можно… Вассерман и сам не прочь был время от времени полихачить. Правда, эту свою тайную страсть он от других тщательно скрывал, ибо – не солидно, недостойно уважаемого профессора и истинного еврея. Еврею свою жизнь любой ценой беречь положено. Так что периодически он вот так же рассекал облака, но – подальше от города, где нет риска с кем-нибудь не поделить небо либо встретить знакомого, который разболтает кому не надо, да и на высоте поприличнее. Автоматика – она, конечно, та еще автоматика, но сбоит иногда самая лучшая система безопасности. А потому риск – но строго по расчету, как у грамотного каскадера. Камовой же правила были неписаны. Она полетом буквально наслаждалась. Меньше всего ожидаешь такого от нацеленной на карьеру, иногда даже немножко чопорной девушки с вредным характером и жутковатой профессией – а вот поди ж ты! И пришлось Вассерману уступить настойчивым просьбам, хлопанью глазами и небольшому шантажу – мол, сам с матерью разговаривать будешь, без моральной поддержки. Учитывая, что профессор оттягивал этот разговор всеми силами (ну, как оттягивал – то в штабе торчать приходилось, то на корабле работы куча, то надо срочно помочь в расчетах, без которых строительство нового авианосца, которое и так постоянно стопорится из-за переброски ресурсов на ремонт поврежденных кораблей и обнаружения каких-то неучтенных по незнанию факторов, совсем встанет), угроза не то чтоб серьезная. Вот только дальше откладывать его было нельзя, события вот-вот завертятся, и времени не останется уже совершенно. Пришлось соглашаться с наглой девицей, и вот она за штурвалом, а он, Вассерман, в пассажирском кресле, и любое сотрясение своей машины им воспринимается как личное оскорбление. Евгения еще раз крутанула штурвал, да так, что Вассермана едва не выбросило из кресла. Ремни, намертво прижимающие его к сиденью, протестующе скрипнули, и он хотел было высказать горе-водителю все, что о ней думает, но, как оказалось, они уже прибыли. Надо же, а он, погруженный в раздумья и печали, даже не заметил этого. Камова вновь развернула машину, на этот раз крайне аккуратно и плавно, уверенно подвела ее к стоянке и вдруг крутанула штурвал. Р-раз! Профессор не успел даже охренеть от такой наглости, а Ламборджини, развернувшись на сто восемьдесят градусов, аккуратно, с точностью до миллиметра встала на свое законное место. Приехали! Вассерман набрал в легкие воздуха, чтобы объяснить спутнице, что она за водитель, но, увидев прямо перед носом счастливую физиономию, едва не подавился словами. Похоже, Камовой всю жизнь хотелось так вот полетать за рулем шикарной машины. Ну и пусть ее, не стоит портить девчонке праздник. Ремни с шелестом уползли в гнезда, освободив бренное профессорское тело от своих ненавязчивых, но крепких объятий, и Вассерман, кряхтя, начал выбираться наружу. – Ничего не забыла? – наверное, в сотый раз за этот день спросил он через несколько минут, когда они шли к дому по аккуратной, чисто выметенной дорожке. Евгения лишь мотнула головой – то ли все еще переживала радость полета, то ли ей просто было немного не по себе. – Ну, ладно. Только смотри у меня!.. – Да не переживай, сыграем как надо. – Посмотрим, – Вассерман поднялся на крыльцо, мимоходом привычным движением погладив рукой обвивающие вычурные декоративные перила стебли какого-то декоративного плюща. Мать обожала заниматься ерундой вроде ненужного украшательства – похоже, ей банально нечем было заняться. Толкнул дверь – все правильно, заперта. В своем доме Вассерман периодически забывал это делать. К тому же у него частенько гостили товарищи по университету, сослуживцы… Да тот же Александров периодически заглядывал на огонек. Здесь же гости только нужные и ценные, а дверь положено закрывать. Может, и правильно… Впрочем, дверь узнала гостя – замок, считав отпечаток радужки глаза, одобрительно пискнул и со звонким щелчком снял блокировку. Дверь тут же открылась, мягко и почти беззвучно. Вассерман чуть посторонился и подтолкнул в спину замершую в легком ступоре спутницу. – Ну, заходи, давай. Евгения шагнула внутрь, с интересом озираясь, хотя смотреть было, в принципе, не на что. Дом как дом, обычный, без особых украшательств. Довольно большой, но и только. Впрочем, это была только прихожая. Вассерман жестом остановил девушку: – Погоди здесь. Я тебя позову. С этими словами он зашел в огромный квадратный коридор. Огляделся… Ничего не изменилось. Впрочем, а чего он хотел? С момента его последнего визита времени прошло всего ничего. Просто мандраж менял восприятие. – Ясик! – Мать, вышедшая на звук шагов, выглядела удивленной и, похоже, в самом деле не ожидала визита любимого сына. – Чего ж ты не позвонил? – Что, я к любимой матери уже просто так заехать не могу? – рассмеялся профессор, заключая ее в свои медвежьи объятия. Каковы бы ни были разногласия в семье, мать он любил по-настоящему. – Ну почему, ты очень удачно. Как раз и Хая здесь, и Сара, и Изя приехал… – Он от тебя и не уезжает почти, – улыбнулся Вассерман. И брата, и сестер он не видел уже давно, успел соскучиться, хотя, так уж получилось, компании у них всю жизнь были разные. Не в последнюю очередь из-за имен – своего первенца называл отец, ни с кем не посоветовавшись, и мать долго потом бранила его за это. Всеми остальными детьми занималась она, лично, не доверяя столь ответственное занятие мужу-нигилисту, у которого еврейской оставалась только фамилия. Нельзя сказать, что мать была ортодоксальной представительницей своего народа, но кое-какие правила ей вбили в голову с детства и наглухо. – Как, все учит да учится? – Тебе бы стоило побольше интересоваться делами семьи, – пожурила мать блудного сына. – Он, наверное, скоро защитит диссертацию. Во всяком случае, руководитель отзывался о нем очень благожелательно. – Он о нем уже лет десять благожелательно высказывается, а воз и ныне там, – недовольно покрутил головой Ярослав. – Работать надо, а не дурака валять.