Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 42 из 50 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Феофитин и эумеланин, если верить спектру. В некоторых количествах присутствует даже подобие пигмента Кейппера на основе свинца – он поглощает рентгеновские лучи в пикометровом диапазоне. Шимп высказывает предположение, что это так называемые хроматофоры, разветвленные клетки с небольшим содержанием пигмента – к примеру, частиц угольной пыли. Собери эти частицы в кучку – и клетка фактически прозрачна; распредели по цитоплазме – и она потемнеет, станет приглушать все проходящие через нее электромагнитные волны. Похоже, на Земле существовали животные с такими клетками. Они умели менять окраску тела, сливаться с фоном и так далее. – То есть звезду окружает оболочка из… из живой ткани, – произношу я, пытаясь свыкнуться с этой мыслью. – Что-то вроде… мясного пузыря. Окружающего целую чертову звезду. – Да, – подтверждает Шимп. – Но ведь это… Господи, да какой она толщины? – Не более двух миллиметров. Возможно, меньше. – Почему? – При значительно большей толщине ее легче было бы обнаружить в видимой части спектра. И она оказала бы отчетливое воздействие на зонды фон Неймана, когда те проходили через нее. – Это при условии, что ее… клетки, получается… похожи на наши. – Пигменты узнаваемы; не исключено, что и остальное тоже. Только совсем привычными они быть не могут. Ни один обыкновенный ген не продержался бы в такой среде и двух секунд. Я уже не говорю о той чудодейственной субстанции, которая заменяет этой штуке антифриз… – Хорошо, давайте тогда по заниженному варианту. Пускай средняя толщина составляет один миллиметр. Плотность как у воды при стандартных условиях. Какой будет общая масса объекта? – 1,4 йотаграмма, – почти в унисон отвечают Дикс и Шимп. – Это, хм… – Половина массы Меркурия, – услужливо подсказывает Шимп. Я присвистываю сквозь зубы. – И это все один организм? – Я пока не знаю. – У него органические пигменты. Да он же говорит, мать вашу. Он разумен. – Большинство циклических сигналов, исходящих от живых источников, представляют собой простые биоритмы, – заявляет Шимп. – Разума в них нет. Я игнорирую его и обращаюсь к Диксу. – Предположим, это все-таки сигнал. Он хмурит брови. – Шимп говорит… – Предположим. Включи воображение. До него никак не доходит. Он, кажется, нервничает. Он даже слишком нервничает, понимаю я вдруг. – Если бы кто-нибудь подавал тебе сигналы, – говорю я, – как бы ты тогда поступил? – Дал бы… – На лице – замешательство, потом где-то внутри замыкается спутанная цепь, – …ответный сигнал? Мой сын идиот. – Ну а если сигнал поступает в форме систематических колебаний интенсивности света, то как… – Использовал бы ТИ-лазеры[13], испускающие импульсы в промежутке от 700 до 3000 нанометров. С их помощью можно разогнать совокупный переменный сигнал до эксаваттного диапазона, не подвергая риску нашу защиту; после дифракции получается более тысячи ватт на квадратный метр. Это гораздо выше порога обнаружения для объекта, способного воспринимать тепловое излучение красного карлика. А содержание не так уж и важно, если нас просто окликают. Значит, отзовемся. Послушаем эхо. Хорошо, мой сын не обычный идиот, а савант. Только вид у него все равно несчастный. – Шимп, но ведь настоящей информации она не передает, правда? И снова нехорошие предчувствия выползают на первый план. Она. Дикс принимает мое молчание за амнезию. – Сигнал ведь слишком примитивный, помните? Несложная последовательность импульсов. Я качаю головой. В этом сигнале столько информации, что Шимп и представить не может. Он очень многого не знает. И меньше всего на свете мне хотелось бы, чтобы этот… этот ребенок советовался с ним, смотрел на него как на равного или, не дай бог, как на наставника. Да, ему хватает ума на то, чтобы прокладывать курс между звездами. На то, чтобы в мгновение ока высчитывать простые числа в миллион знаков. Даже на примитивную импровизацию, если команде случится слишком заметно отойти от целей миссии. Но не на то, чтобы узнать сигнал бедствия. – Это кривая торможения, – говорю я им обоим. – Сигнал замедляется. Снова и снова. Вот и весь смысл. Стоп. Стоп. Стоп. И, кажется, предназначено послание для нас и ни для кого больше. Мы откликаемся. Молчать причин нет. А потом опять умираем – какой смысл засиживаться допоздна? Стоит ли за этой колоссальной сущностью реальный разум или нет, но эхо-сигнал достигнет ее не раньше чем через десять миллионов корсек. И пройдет, по меньшей мере, еще семь миллионов, прежде чем мы получим ответ – если нам его отправят. Ну а тем временем можно и залечь в склеп. Заглушить все опасения и желания, приберечь остаток отпущенной мне жизни для действительно важных моментов. Изолировать себя от бестолкового тактического ИскИна, от молокососа с влажным взглядом, который смотрит на меня так, словно я какой-то маг и вот-вот исчезну в клубах дыма. Дикс открывает рот, я отворачиваюсь и поскорее убираюсь вниз, навстречу забвению. Но ставлю будильник, чтобы проснуться уже в одиночестве. Какое-то время я валяюсь в гробу, радуясь скромным победам прошлого. С потолка смотрит мертвый, почерневший глаз Шимпа; за все эти годы никто не удосужился оттереть углеродные шрамы. Это своего рода трофей, напоминание о ранних пламенных днях нашей Великой Борьбы. Есть что-то… успокаивающее, пожалуй, в этом неизменном слепом взгляде. У меня нет никакого желания соваться туда, где нервы Шимпа не прижгли с тем же усердием. Ребячество, конечно. Чертова железяка уже знает, что я не сплю: хоть здесь она слепа, глуха и беспомощна, во время разморозки склеп пожирает столько энергии, что ту никак не замаскируешь. Ну и не то чтобы шайка телероботов с дубинками только и дожидается, когда я высуну нос наружу. Все-таки у нас сейчас перемирие. Противостояние продолжается, но война выродилась в холодную; теперь мы просто действуем по привычке, гремим кандалами, будто мультиплет постаревших супругов, обреченных ненавидеть друг друга до скончания времен. После всех маневров и контрманевров стало ясно, что мы друг другу нужны. Так что я отмываю волосы от вони тухлых яиц и выхожу в безмолвные, как в соборе, коридоры «Эри». Так и есть, враг затаился во мраке: включает свет при моем приближении, выключает у меня за спиной – но молчания не нарушает. Дикс. Странный он все-таки. Не то чтобы ожидаешь от человека, родившегося и выросшего на «Эриофоре», образцового душевного здоровья, но Дикс не знает даже, на чьей он стороне. И даже того, кажется, что какую-то сторону надо выбирать. Как будто он ознакомился с изначальной формулировкой миссии и воспринял ее всерьез, уверовал в буквальную правоту древних свитков: Млекопитающие и Машины работают бок о бок – эпоха за эпохой, во имя исследования Вселенной! Единые! Могучие! Двигаем Фронтир вперед! Ура. Кто бы его ни растил, вышло так себе. Не то чтобы я их виню; надо думать, не особенно весело, когда во время сборки у тебя под ногами путается ребенок, к тому же всех нас отбирали не за родительские таланты. Даже если боты меняли подгузники, а инфозагрузку взяла на себя виртуальная реальность, никого бы не обрадовала перспектива общения с малышом. Я бы, наверное, просто выбросила гаденыша в воздушный шлюз. Но даже я бы ввела его в курс дела. Пока меня не было, что-то изменилось. Может, война разгорелась опять и вошла в какую-то новую стадию. Этот дерганый паренек отстал от жизни неспроста. Я размышляю, почему же именно. И есть ли мне до этого дело. Добравшись до своей каюты, балую себя дармовым обедом, потом мастурбирую. Через три часа после возвращения к жизни отдыхаю в кают-компании по правому борту. – Шимп. – А ты рано встала, – отзывается он наконец и не грешит против истины: наш ответный крик еще даже не добрался до места назначения. Ждать новых данных имеет смысл месяца через два, не меньше. – Покажи мне входной сигнал по курсу следования, – приказываю я. Из центра помещения мне подмигивает DHF428: Стоп. Стоп. Стоп. Теоретически. А может, прав Шимп, и тут чистая физиология. Может, в этом бесконечном цикле не больше разума, чем в биении сердца. Но в повторяющемся шаблоне заложен еще один – какие-то вспышки на фоне мигания. От этого у меня зудит в мозгу. – Замедлить временной ряд, – распоряжаюсь я. – В сто раз. Нам действительно подмигивают. Диск 428-й темнеет не весь сразу, это постепенное затмение. Как будто по поверхности звезды справа налево ползет гигантское веко. – В тысячу. Шимп говорил о хроматофорах. Но они проявляются и исчезают не в одно и то же время. Тьма распространяется по оболочке волнами. В голове у меня всплывает термин: задержка импульса.
book-ads2
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!