– Вероятно. Приветствует кого-то. Но для Розеттского сигнала[10] этот чересчур прост. Это не архив, самоизвлечения не происходит. Не Бонферрони, не Фибоначчи,[11] не пи. Даже не таблица умножения. Перевод строить не на чем. И все-таки за сигналом стоит разум. – Нужно больше информации, – заявляет Дикс, показывая себя блестящим знатоком очевидностей. Я киваю. – Фоны. – Э-э-э, а что с ними? – Выстроим их в систему. Из кучки слабых глаз соорудим один зоркий. Так будет быстрей, чем налаживать обсерваторию отсюда или переоборудовать какую-нибудь из фабрик на месте. Его глаза округляются. Какое-то мгновение он кажется испуганным, непонятно с чего. Но мгновение проходит, и Дикс снова дергает головой. – Но ведь мы слишком много ресурсов отнимаем у сборки, верно? – Верно, – соглашается Шимп. Я сдерживаю смешок. – Если тебя так волнуют сроки сдачи, Шимп, то прими в расчет, какой потенциальный риск представляет разум, способный контролировать мощность излучения целой звезды. – Не могу, – признается он. – У меня недостаточно информации. – У тебя вообще нет информации. О сущности, которой теоретически по силам зарубить всю нашу миссию на корню, если она пожелает. Так что, думаю, нам стоит хоть что-то разузнать. – Хорошо. Фонам назначены новые задачи. На ближайшей перемычке высвечивается подтверждение, и в пустоту уносятся инструкции со сложной последовательностью танцевальных па. Через шесть месяцев сотня самовоспроизводящихся роботов плавно выстроится в импровизированную наблюдательную решетку; возможно, спустя еще четыре у нас найдется что обсудить и помимо вакуума. Дикс таращится на меня с таким видом, словно я прочла магическое заклинание. – Может, он и управляет кораблем, – поясняю я, – но вообще-то туп как пробка. Иногда приходится буквально разжевывать. Дикс выглядит слегка оскорбленным, но удивления скрыть не может. Он этого не знал. Не знал. Черт, да кто занимался им все это время? Кто за это в ответе? Не я. – Поднимите меня через десять месяцев, – говорю я. – Я опять на боковую. Как будто и не уходила. Забираюсь на мостик – а Дикс стоит на прежнем месте, всматривается в экран. DHF428, распухший красный шар, заполняет весь оперконтур, обращая лицо моего сына в дьявольскую маску. Дикс едва удостаивает меня взглядом. Глаза у него круглые, пальцы дергаются, словно под током. – Фоны его не видят. Я еще слегка заторможена после разморозки. – Чего не в… – Сигнал! В его голосе слышится паника. Дикс качается взад-вперед, переминаясь с ноги на ногу. – Показывай. Обзорное поле делится пополам. Теперь передо мной горят два идентичных карлика, каждый примерно вдвое больше моего кулака. Слева – вид с «Эри»: DHF428 светит с перебоями, как и раньше – как, по идее, светила все минувшие месяцы. Справа – составная картинка: интерферометрическая решетка, образованная множеством точно выстроенных фонов; с учетом параллакса и распределения в несколько слоев их рудиментарные глаза обеспечивают относительно высокое разрешение. Контраст с обеих сторон отрегулирован так, чтобы бесконечное мигание карлика комфортно воспринималось человеческим глазом. Правда, мигает он только на левой стороне дисплея. На правой 428-я горит ровно, как какая-нибудь стандартная свеча[12]. – Шимп, а возможно ли, что решетке просто не хватает чувствительности, чтобы отражать колебания? – Нет. – Хм. Я пытаюсь сообразить, есть ли у него причины лгать мне. – Бессмыслица какая-то, – жалуется мой сын. – Смысл есть, – бормочу я, – если мерцает не звезда. – Но она же мерцает… – Он облизывает зубы. – Видно же, как она… погодите, вы хотите сказать, это что-то перед фонами? Между… между ними и нами? – М-м-м. – Какой-то фильтр, значит. – Дикс немного расслабляется. – Хотя мы ведь тогда бы его увидели, правда? И фоны бы его пробили по пути. Я снова перехожу на командирский тон: – Каково поле обзора «Эри» прямо по курсу в настоящий момент? – Восемнадцать микроградусов, – отвечает Шимп. – В районе 428-й конус видимости составляет три целых тридцать четыре сотых светосекунды в поперечнике. – Увеличить до сотни светосекунд. Полоса посреди визира «Эри» разъезжается и поглощает раздвоившуюся картинку. На мгновение звезда заполняет весь контур, заливая мостик багряным светом. Затем съеживается, словно выеденная изнутри. Изображение несколько размыто. – Можешь убрать шум? – Это не шум, – докладывает Шимп. – Это пыль и молекулярный газ. Я моргаю. – Плотность? – Ориентировочная – сто тысяч атомов на кубометр. На два порядка выше нормы, даже для туманности. – Почему такая высокая? Если в некоем гравитационном поле удерживается столько материи сразу, то мы должны были это засечь. – Не знаю, – рапортует Шимп. У меня есть нехорошее чувство, что уж я-то знаю. – Расширить поле обзора до пятисот светосекунд. Усилить условные цвета в ближнем инфракрасном. Космос в контуре затягивает зловещая мгла. Крошечное солнце в центре, размером уже с ноготь, сияет ярче прежнего; раскаленная жемчужина в мутной воде. – Тысяча светосекунд, – приказываю я. – Вот оно, – шепчет Дикс. По краям дисплея вновь разливается космос как он есть: темный, ясный, первозданный. А 428-я устроилась в сердце тусклой сферической оболочки, какие, в общем-то, не редкость – это сброшенные обноски звезд-компаньонов, которые в судорогах расшвыривают газ и радиацию на целые световые годы. Только 428-я – не ошметок какой-нибудь новой. Это красный карлик – мирный, среднего возраста. Заурядный. Не считая того факта, что он маячит ровнехонько в центре разреженного газового пузыря диаметром в 1,4 а. е. И того, что этот пузырь не разжижается, не рассасывается, не истаивает понемногу в беспроглядной космической ночи. Нет: или с дисплеем какие-то серьезные неполадки, или эта небольшая сферическая туманность расползается примерно на 350 светосекунд от центра, а потом попросту останавливается, и ее граница обозначена с четкостью, на какую природа не имеет права. Впервые за тысячи лет мне не хватает моего кортикального кабеля. У меня уходит целая вечность, чтобы саккаднуть запрос на клавиатуре в мозгу и получить ответ, который мне и без того уже известен. Наконец данные возникают. – Шимп. Увеличь яркость условных цветов на 335, 500 и 800 нанометрах. Оболочка вокруг 428-й вспыхивает, словно крылышко стрекозы, словно переливчатый мыльный пузырь. – Это прекрасно, – в благоговении шепчет мой сын. – Это фотосинтез, – поправляю я.