Неужели вам так сложно поговорить с нами, ну хотя бы иногда? Я в курсе насчет эволюции с инженерией. В курсе, как сильно вы изменились. Я видела, как из порталов рождаются боги, демоны и сущности, которые выше нашего понимания; сущности, в человеческое происхождение которых не верится; скорее, это инопланетные автостопщики, что катаются по проложенным нами путям. Инопланетные поработители. Если не истребители. Но видела я и такие врата, которые зияли пустотой и мраком, пока не истаивали в ничто. Мы рассуждаем о Темных веках и упадке, о цивилизациях, выжженных дотла, и о тех, что возникают на пепелище. И случается порой, что позже нас навещают штуковины, немножко напоминающие корабли, которые могли бы построить мы сами – давным-давно. Они общаются между собой – при помощи радиоволн, лазеров, транспортных нейтрино, – и подчас их голоса имеют некое сходство с нашими. Когда-то мы лелеяли надежду, что они и в самом деле похожи на нас, что круг замкнулся на существах, с которыми мы можем поговорить. Я уже сбилась со счета, сколько раз мы пытались растопить лед. Я не помню, сколько эпох назад мы оставили эти попытки. Столько циклов прошло за нашими спинами. Столько было гибридов, постчеловеков, бессмертных; богов и троглодитов-кататоников, узников чудесных колесниц, об устройстве которых возницы не имеют ни малейшего понятия. И ни один ни разу не навел коммуникационный лазер в нашу сторону, не сказал: «Эй, как дела?» Или: «Представляете, мы победили дамасскую болезнь!»[9] Или даже: «Спасибо, ребят, так держать!» Мы не какой-нибудь там сраный карго-культ. Мы – хребет вашей долбаной империи. Без нас вас вообще бы здесь не было. И еще… и еще: вы – наши дети. Во что бы вы ни превратились, когда-то вы были такими же, как мы, как я. Когда-то я верила в вас. Давным-давно я верила в эту миссию всем сердцем. Почему вы оставили нас? И вот начинается новая сборка. На этот раз, открыв глаза, я обнаруживаю перед собой знакомое лицо, которого прежде не видала: всего-то мальчишка, физиологически – лет двадцати с небольшим. Его лицо слегка перекошено, левая скула чуть площе правой. Уши великоваты. Он выглядит почти естественно. Я не разговаривала тысячи лет. Вместо голоса шепот: – Кто ты? От меня ждут не того, знаю. На «Эриофоре» после пробуждения таких вопросов не задает никто. – Я ваш, – говорит он, и вот так запросто я становлюсь матерью. Мне хочется привыкнуть к этой мысли, но он не дает мне такой возможности. – По графику вас будить еще рано, но Шимпу на палубе потребовалась помощь. С ближайшей сборкой проблемы. Значит, Шимп до сих пор у руля. Он всегда у руля. Миссия продолжается. – Проблемы? – переспрашиваю я. – Возможно, контактный сценарий. Интересно, а когда он родился? Подозревал ли обо мне до этого момента? Он мне не говорит. Сообщает только: – Прямо по курсу солнце. В половине светового года. Шимп полагает, что оно вышло с нами на контакт. Короче… – Мой… сын пожимает плечами. – Никакой спешки. Времени еще куча. Я киваю, а он все мнется – ожидает Вопроса, но ответ уже читается у него на лице. Нашим резервистам полагается существовать в первозданном виде – они производятся из отборных генов, спрятанных глубоко под железобазальтовой оболочкой «Эри», надежно укрытых от мороси синего смещения. И все-таки у этого мальчишки есть дефекты. Пострадало лицо: я так и вижу, как на микроскопическом уровне от крошечных отзеркаленных нуклеотидных пар разбегается резонанс и чуть заметно перекашивает его. Кажется, будто он вырос на какой-то планете. Будто его зачали родители, всю жизнь жарившиеся на солнечном свету. Как же далеко мы забрались, если даже наши безупречные кирпичики до такой степени подпортились? Сколько времени на это ушло? Сколько я уже мертва? «Сколько?» Вот вопрос, который все задают первым делом. Спустя такое время мне не хочется этого знать. Явившись на мостик, я застаю сына в одиночестве возле оперконтура. В глазах у него сплошь иконки и траектории. Кажется, я вижу в них и собственное отражение. – Не уловила твое имя, – говорю я, хотя знаю его из судовой декларации. Нас еще толком и не представили друг другу, а я уже лгу ему. – Дикс, – говорит он, не отрывая взгляда от контура. Ему за десять тысяч лет. Из них он жил от силы двадцать. Интересно, много ли парню известно, с кем он успел пообщаться за эти набежавшие по капле десятилетия? Знаком ли он с Измаилом, с Конни? В курсе ли насчет Санчеса – примирился ли тот с долей бессмертного? Мне хочется знать, но вопросов я не задаю. Таковы правила. Я озираюсь вокруг себя. – Больше никого? – Пока да, – кивает Дикс. – Вызовем еще, если понадобится. Хотя… Его голос затухает. – Да? – Ничего. Я встаю рядом с ним. В контуре повисли прозрачные облака – словно застывший дым с цветовой маркировкой. Мы находимся на краю молекулярного пылевого облака. Оно теплое, полуорганическое, содержит множество первичных веществ – формальдегид, этиленгликоль, весь стандартный набор пребиотиков. Хорошая площадка для быстрой сборки. В центре контура тускло светится красный карлик. Шимп назвал его DHF428 – согласно принципам, до которых мне давно уже нет дела. – Ну рассказывай, – говорю я. Он бросает раздраженный, даже рассерженный взгляд. – И вы туда же? – В смысле? – Куда и остальные. На предыдущих сборках. Шимп может просто впрыскивать информацию, но им все время надо говорить. Черт, да у него же линк активен. Он в сети. Я выдавливаю улыбку. – Это всего лишь… культурная традиция, наверное. Чем больше мы разговариваем, тем легче нам… восстановить контакт. После такой долгой отключки. – Но это ведь так медленно, – сетует Дикс. Он не знает. Почему он не знает? – У нас еще половина светового года впереди, – поясняю я. – Есть причины для спешки? У него дергается уголок рта. – Фоны высланы по графику. – Как по заказу в оперконтуре вспыхивает рой фиолетовых искорок – за пять триллионов километров от нас. – Пока они поглощают пыль, но подвернулась и парочка крупных астероидов – фабрики начали работу с опережением. Уже экструдировали исходные компоненты. А потом Шимп зафиксировал сдвиги в излучении звезды – в основном в инфракрасной части спектра, но с заходом в видимую. Контур подмигивает нам: теперь карлик подается в замедленной съемке. И точно, он мерцает. – Сигнал упорядоченный, я так понимаю. Дикс слегка наклоняет голову вбок – даже и кивком не назовешь. – Отобразить график временного ряда. Я так и не изжила привычки слегка повышать голос, обращаясь к Шимпу. ИИ покорно (покорно – вот умора-то) убирает космопанораму и заменяет ее на ….. ·.·.·.·.·.·.·.·.·.·.·.·.·.·.·.·.·.·.·. – Последовательность повторяется, – сообщает Дикс. – Сами импульсы не меняются, но промежутки между ними логлинейно возрастают, циклически повторяясь каждые 92,5 корсекунды. Каждый цикл начинается на частоте 13,2 импульсов в корсекунду, затем она постепенно снижается. – А он точно не естественного происхождения? Может, в центре звезды пульсирует маленькая черная дыра? Дикс качает головой – во всяком случае, жест похож: его подбородок по диагонали опускается, что неким образом символизирует отрицание. – Но при этом сигнал слишком примитивен, чтобы содержать существенную информацию. На речь как таковую не тянет. Тут скорее… крик, что ли. Он отчасти прав. Информации, может, и немного, но достаточно. Мы здесь. Мы умные. У нас хватает мощи, чтобы к целой звездище прикрутить световой регулятор. Может, не такое уж и хорошее это место для сборки. Я поджимаю губы. – То есть солнце приветствует нас. Ты это хочешь сказать?