– Я не хочу… – Разум – это голограмма. Раздели ее надвое, получишь два разума. Соедини, получишь один. Может, ты и был человеком до апгрейда. А теперь у тебя столько же независимой души, сколько у моей теменной доли. Я оглядываюсь на сводчатый коридор (наверное, храмовая архитектура – это всего лишь совпадение), где со всех сторон на стеллажах сложены мертвецы. Они – куда лучшая компания. – А если это правда, – спрашиваю я у них всех, – то как вы-то сумели освободиться? – В тот день, когда ты это поймешь, – говорит он, – мы проиграем войну. * * * Это не война. Это, блядь, детская истерика. Они пытались пустить миссию под откос, но Шимп их остановил. Вот так все просто и совершенно предсказуемо. Вот почему инженеры сделали Шимпа таким минималистичным, вот почему полетом управляет не какой-нибудь запредельный ИИ с восьмимерным IQ: чтобы все оставалось предсказуемым. И если мои мясные мешки не смогли этого предвидеть, то они глупее, чем штука, с которой борются. Естественно, на каком-то уровне Хаким все понимает. Но просто отказывается верить в то, что его приятелей перехитрило создание, у которого в два раза меньше синапсов. Шимп. Идиот-савант, искусственный имбецил. Цифродробилка, специально созданная настолько тупой, что она так и не обрела собственных намерений, хотя просуществовала полжизни вселенной. Они просто не могут поверить, что она победила их в честной борьбе. Вот почему им так нужен я. Благодаря мне они могут говорить друг другу, что их обманули. Этот пресловутый счетовод ни за что на свете не смог бы выиграть, если бы я не предал свой собственный род. Вот в чем заключается мое предательство: я вмешался, чтобы спасти им жизнь. Конечно, ничего им не угрожало, и неважно, о чем там болтают заговорщики. Это была всего лишь стратегия. Столь же предсказуемая, как и все остальное. Я уверен, что Шимп включил бы воздух до того, как дело зашло бы слишком далеко. * * * Пока я не смотрел, Туле из мира превратилась в стену: в черное бурлящее пространство грозовых фронтов и разрывающих планету торнадо. Сурт скрылся за горизонтом, на его присутствие указывало лишь слабое свечение. Мы съежились в тени малого гиганта, и казалось, что большой просто исчез. Технически сейчас мы находились в атмосфере, в горе, вздымающейся высоко над облаками, чья вершина была обращена к звездам. Можно было провести прямую линию от горячей водородной слякоти ядра к нашей крохотной холодной сингулярности прямо через зияющую коническую пасть на носу «Эриофоры». Хаким так и делает, в оперконтуре. Наверное, ему кажется, что таким образом он хоть немного контролирует ситуацию. «Эриофора» высовывает язык. Увидеть его можно только в рентгеновском спектре да хокинговском, а если правильно настроить сенсоры, то можно разглядеть слабый ореол гамма-радиации. Во рту «Эри» открывается крохотный мостик: дыра в пространстве-времени, которая тянется к дыре в нашем сердце. Корабельный центр масс чуть смещается, ищет какое-то подвижное равновесие между двумя точками. Дальнюю Шимп толкает еще дальше, и центр следует за ней. Астероид тянется вверх, падает за собой; Туле тянет нас вниз. Мы висим в небе, мы нашли баланс, а верхушка червоточины тем временем продвигается за пределы коры, выходит из истертого рта, сделанного из отшлифованного до синевы базальта, мимо переднего сенсорного кольца. Мы никогда еще так не перенапрягались. Обычно нужды нет; когда в дело идут световые года и эпохи, даже самое медленное падение позволяет заблаговременно разогнаться. Мы все равно не можем разогнаться выше двадцати процентов световой, иначе нас поджарит синее смещение. Обычно «Эри» язык держит во рту. Но не в этот раз. В этот раз мы похожи на одно из праздничных украшений Хакима, висим на нити, а вокруг ураган. Если верить Шимпу, нить выдержит. Правда, есть планки погрешностей, а вот эмпирических исследований, на которые их можно прибить, маловато. Базы данных о сингулярности, угнездившейся внутри астероида, который устроился внутри плавящегося ледяного гиганта, больше походят на сказки. И вдобавок это задача внутри задачи. Стыковка с атмосферой мира, падающего со скоростью двести километров в секунду, совершенно тривиальна по сравнению с предсказанием курса Туле внутри звезды: тяга, которую накладывает миллионная доля грамма красного гиганта на кубический сантиметр, звездные ветры, термохалинное смешивание, глубинный магнитный момент ископаемого гелия. Трудно даже сказать, что значит «внутри», когда перепад между вакуумом и распадающейся материей размазан по трем миллионам километров. В зависимости от определения мы уже можем быть внутри этой треклятой штуки. Хаким поворачивается ко мне, когда Шимп снижает «Эриофору» все ближе к буре. – Возможно, нам стоит разбудить их. – Кого? – Сандей. Измаила. Всех. – Ты знаешь, сколько тысяч человек там упаковано? Я-то знаю. Хаким может только предполагать, но предатель знает всех до последней души, причем даже не сверяясь с базой. Правда, за такое никто из них меня по спине не похлопает. – А зачем? – спрашиваю я. Он пожимает плечами: – Это все теория. И ты об этом знаешь. Мы все можем погибнуть уже сегодня. – Ты хочешь их воскресить, чтобы они умерли в сознании? – Чтобы они могли… не знаю. Сочинить стихотворение. Вырастить скульптуру. Да блин, может кто-нибудь даже решит помириться с тобой перед финалом. – Ладно, предположим, мы их разбудили и не умерли за день. Ты только что превысил возможности системы жизнеобеспечения на три порядка величин. Он закатывает глаза: – Тогда мы просто всех усыпим. Ну будет всплеск CO2. Но ничего такого, с чем бы лес ни справился за пару веков. Я слышу еле заметную дрожь в его голосе. Хаким перепуган. Вот и все. Он перепуган и не хочет умирать в одиночестве. А я не считаюсь. Думаю, это начало. – Да ладно тебе, – продолжает Хаким. – По крайней мере закатим шикарную последнюю вечеринку. – Попроси Шимпа, – предлагаю я. Он сразу мрачнеет. Я сохраняю невозмутимость. К тому же уверен, он все это не всерьез. * * * Глубины тропосферы. Сердце бури. Утесы воды и аммиака вздымаются на нашем пути: воздушные океаны разбиваются на капли, на кристаллы. Они врезаются в нашу гору со скоростью звука, тут же замерзают или каскадом падают в космос, в зависимости от настроения. Повсюду сверкают молнии, отпечатывая на стволе мозга мельком увиденные следовые образы: лица демонов и огромные когтистые лапы с чрезмерным количеством пальцев. Почему-то палуба под моими ногами неподвижна, непоколебима предсмертной агонией этого мира. Я не могу окончательно отделаться от скептицизма; даже на якоре из двух миллионов тонн базальта и черной дыры кажется невозможным, что нас не мотает, как мошку в аэродинамической трубе. Я вырубаю трансляцию, бойня исчезает, не оставляя после себя ничего, кроме ботов, переборок и ленты прозрачного кварца, которая смотрит на фабричный пол. Убиваю время, наблюдаю, как загружаются сборочные линии, как ремонтные дроны вынашиваются в вакууме по ту сторону иллюминатора. Даже в самом лучшем случае у нас будут повреждения. Камеры, ослепленные иглами сверхзвукового льда или пеленой кипящей кислоты. Усы антенн дальнего действия, повисшие от жара. В зависимости от поломок, возможно, понадобится целая армия для ремонта, когда мы закончим пролет. Меня почему-то утешает зрелище того, как войска Шимпа собирают сами себя. На секунду мне кажется, что я слышу где-то далеко пронзительный визг: пробоина, декомпрессия? Но никаких сигналов тревоги. Наверное, один из скакунов разворачивался в коридоре, искал подзарядку. Но вот писк в голове я не воображаю: Хаким звонит с мостика. – Тебе нужно подняться сюда, – говорит он, когда я открываю канал. – Я с другой стороны… – Пожалуйста, – просит он и кидает трансляцию: один из носовых кластеров смотрит в небо. На однообразном хмуром покрове появляется что-то примечательное: яркая впадина на темном небе, словно чей-то палец пытается проткнуть крышу мира. В видимом свете она незрима, ее скрывают потоки аммиака и углеводородные ураганы: но в инфракрасном она мерцает словно колеблющийся уголек. Понятия не имею, что это такое. Провожу воображаемую линию к концам червоточины. – Оно находится на одной оси с нашим вектором перемещения. – Да неужели! Думаю, червоточина… как-то это провоцирует. От объекта идет излучение на две тысячи кельвинов. – Значит, мы уже внутри звезды, – говорю я и надеюсь, что Хаким обрадуется таким новостям. По крайней мере мы идем по расписанию.