– Блядь, – сказала она, и имела в виду именно это. – Проверяю ловушки. «А ты это предвидела? Он нас не преследует?» Я притворилась, что кинула кости, а потом записала выпавший номер. – Ты не находишь ловушек. – «Не думаю. Он просто снова поменял узлы». – Черт побери. – «Я же была так близко». – Я ищу… Как вы там это называете? А, след зверя. – На камне есть морозная тропа, прямая линия, направление – сто девяносто семь градусов. – «Согласно пинам он находится где-то в этом направлении». – Насколько широка тропа? – «Как далеко?» Она, конечно, не надеялась, что я ей скажу точное расстояние; пинги задержки даже в лучшие времена не идут по прямой. Но всегда можно воспользоваться методом научного тыка. – Может, сантиметров двадцать? – «Километров двадцать?» Юки провела взглядом невидимую линию от своей фигурки до большой пещеры глубоко в кишках подземелья. Поджала губы: – Может, он там размножается. Матка. Застенчивая улыбка скользнула по моему игровому лицу: – Может быть. Юки щелкнула пальцами: – Кстати, пока я не забыла; ты после разморозки курс не проверяла? – Нет, а за… Но она уже кинула модель окрестностей прямо мне в голову. В самом их сердце проходило тонкое, словно паутинка, волокно: траектория «Эри». Более тусклая нить, испещренная точками и уходящая в красное смещение, отделилась от нее пару световых лет назад и в будущем постепенно отходила все дальше. Изначальная траектория и модифицированная. Я пожала плечами: – Обычный дрейф. Шимп время от времени будит нас посмотреть, сможем ли мы его объяснить. Юки покачала головой: – Дрейф по-прежнему меньше градуса. А тут отклонение больше трех. Все стало ясно. – Мы изменили курс. – Именно. Я саккаднула проекцию, протянула ее на сто лет вперед. Ничего, только космос. Тысяча: красные карлики, желтые, сборки есть, но ничего выдающегося по сравнению с первоначальным маршрутом. Еще тысяча лет: более-менее то же самое. Десять тысяч. Сто тысяч. – Однако. Через двести тысяч лет наш текущий курс приведет нас в открытый кластер диаметром примерно в тридцать пять световых лет – прямо в сердце красного супергиганта. Масс-спектрометр говорил, что там масса около тридцати шести солнечных, а возраст – двадцать четыре миллиона лет. Молодой, такой молодой; просто поденка по сравнению с «Эриофорой». Когда мы только отправились в путь, он был лишь дуновением водорода, конденсирующимся в пустоте. И одновременно такой старый: дряхлый, водород уже давно потратил, вокруг оболочка из раскаленного газа, выброшенного во время распутной юности. Сейчас он жил только на гелии; от его спектра несло углеродом, кислородом и буквально капелькой неона. Он умирал уже двадцать четыре миллиона лет, но до сих пор не умер. Но теперь ему осталось недолго. Вот почему Шимп изменил курс: захотел подобраться вплотную к камере сгорания, сбросить задержку до абсолютного минимума. Сборка будет опасной, любая ошибка станет последней. Конечно, до цели еще целая петасекунда. Но Шимп был не из прокрастинаторов. Когда понятно, что надо сделать, то чего ждать? – Шимп? – Привет, Сандей. Я тегнула супергигант: – Мы собираемся строить транспортный узел? – Да. Ты хочешь присутствовать на палубе, когда это случится? – Да, черт побери. У Юки сияли глаза: – Захватывает, правда? Окно в моей голове закрылось. Юки снова обратила внимание на «Тередо». – А я тем временем собираюсь разобраться с ледяным монстром раз и навсегда. – Чувствуешь, что тебе повезет? – поинтересовалась я. – Помяни мои слова, – она взглянула прямо на меня. – Господь предал его в руки мои. Когда я была ребенком, еще до того, как научилась говорить цифрами, мне все объяснили именно так. В памяти все сохранилось идеально. С другой стороны, ты, вполне вероятно, не знаешь ничего, кроме цифр. Сурово. Ладно, вот это описание специально для тебя. Представь себе шланг. Совершенно неважно, что там внутри: вода, охладитель – кровь, если тебе милее органика – главное, чтобы под давлением. Гибкая труба растянута до предела и закреплена с одной стороны. Рубани ее с другой. Она забьет струей. Начнет конвульсировать. Начнет метаться из стороны в сторону, разливая жидкость огромными арками. Мы называем такое червоточиной нерелятивистского типа: с одной стороны она прикреплена к вратам, с другой болтается свободный конец. Так он корчится столетиями, а иногда тысячелетиями, бьется о пространство-время, пока где-то дальше по дороге не запустятся еще одни врата. И они каким-то образом призовут его к себе. Свободный конец услышит зов, со всех ног ринется через континуум и привяжется к порталу. А может, все наоборот: новорожденные врата хватают своей бесконечной рукой червоточину и прижимают к своей груди. Можно по-разному посмотреть на эту проблему. Все уравнения симметричны по времени. Конечно, свободные концы непривередливы; они замыкают цепь со всем, что подходит, неважно, одобряем мы такой союз или нет. Если куда-нибудь поблизости забредет черная дыра естественного происхождения, прежде чем мы запустим следующую ступень, то все: брак без развода, моногамия до самой тепловой смерти. В таких случаях дизайн врат предусматривает стоп-знаки, порталы аккуратно закрываются и разворачивают путешественников, отправляя в обратный путь, хотя я понятия не имею, случалось ли такое хоть раз. Мы принимаем меры, чтобы такого не случилось: сканируем путь, смотрим, нет ли каких-то артефактов линзирования, держимся подальше от рифов, которые могут показаться червоточине слишком соблазнительными. Но иногда мы садимся на мель намеренно. С последовательными цепями есть одна проблема: у каждых врат лишь два пути. Ты вынырнул из портала и понял, что пейзаж тебя не устраивает; дальше выбор довольно скудный. Ты можешь заложить петлю и нырнуть в портал сзади – отправиться дальше по дороге, пока она есть – или вернуться обратно так же, как пришел. «Эриофора» снова и снова плетет сиротливую тонкую нить по всему Млечному Пути. Любые боги, которые последуют за нами, будут исследовать только эту бесконечную спираль и не больше. Так галактику не покоришь. Нужно что-то больше съездов и заездов; перекрестки и виадуки, какой-то способ связать изолированные однополосные дороги. Поэтому время от времени мы ищем шаловливые сингулярности. Находим что-то с правильной массой, правильным спином и правильным зарядом. Строим не одни врата, а сразу несколько: они питаются от сингулярности, но не связаны с ней. Уходят дальше обычных порталов, не сочетаются союзом со звеньями нашей цепи; корни-то у них идут рядом, а вот зияющие голодные рты разверзаются в пространстве-времени на тысячи световых лет друг от друга, как концы спиц, торчащие из единой оси. Другие сети. Другие врата, построенные другими астероидами на других путях. Вот узлы, с которыми будут связаны эти врата. Так наши жалкие одномерные ниточки образуют сеть, и вот она по-настоящему охватывает галактику, не просто связывает А с Б, а потом с В, но В с Я, от альфы до омеги. Именно эти паутинные трещинки в пространстве-времени придают смысл нашим жизням. Правда, мы не пожнем плоды своих трудов. Роскошь сверхсветовых скоростей не для нас. Боги и гремлины, которые идут за нами, прыгают меж звездами за секунду – но мы всегда ползем, и неважно, в чем дело: в одних вратах или целом скоплении. Вот теперь мы ползем к сверхновой. Сейчас там смотреть особо не на что, но через пару тысяч лет она настолько далеко отойдет от основной последовательности, что любая неэкранированная жизнь на расстоянии сотни световых лет вокруг нее сразу превратится в чистый углерод. Сверхновая выблюет половину своей массы в пространство; охладится; коллапсирует. И когда мы прилетим, она уже созреет для жатвы. Сборка будет большая, ничего крупнее мы не делали. Придется запустить Матку. Шимпу понадобится много людей на палубе. Он разбудит двенадцать, а то и пятнадцать мешков с мясом одновременно, по идее, они должны работать за все трид… двадцать семь тысяч, которые останутся спать. Если я воспользуюсь своим влиянием и нам повезет, то мы даже сможем решить, кто войдет в ряды счастливчиков. И впервые мы точно будем знать, где находится Шимп. Вот тогда и грохнем этого мудака. Теперь у нас появился дедлайн. Раньше лиановская Армия освобождения выбирала выжидательную тактику: собирала разведданные, изучала сильные и слабые стороны противника, не высовывалась, пока не появится какая-нибудь непредсказуемая возможность. А вот теперь часы тикали. Теперь на дороге появились указатели, напоминая о том, что момент «сейчас или никогда» неотвратимо приближается из-за горизонта. Неожиданно революция стала неизбежностью. Времени заниматься херней больше не осталось. Всего двести тысяч лет. А миссия между тем продолжалась. Флотилии фонов опережали «Эриофору» на век или два, строили врата, которые мы запускали и тут же покидали. Лишь случайные гремлины разрушали монотонность рутины. Жидкие щупальца – они разделялись и текли, как ветви, растущие в таймлапсе, – метнулись за нами из портала, но замерзли и раскололись на куски, подобно сосулькам. По внутренним краям другого кольца выползло и укоренилось что-то почти органическое. Из третьего вынырнула стая плиток, ярких, как пламя свечи, но настолько тонких, что они практически исчезали, стоило им повернуться боком. Они роились, связывались в мозаику, изменяли цвет, узоры, и на секунду я даже понадеялась, что они пытаются установить с нами связь – что наши давно потерянные потомки вспомнили о нас, пришли забрать нас домой и, боже, мы отзываем вас, стоп, хватит. Но если они и разговаривали, то лишь друг с другом. С каждым моим пробуждением цель становилась все ближе. Она старела поэтапно, апокалипсическая ступенчатая функция вела отсчет до детонации. В какой-то момент, пока я спала, у нее закончился гелий, пришлось перейти на углерод. В спектре появился натрий. Магний. Алюминий. Я просыпалась, а в дыхании звезды появлялись атомы все тяжелее. Когда ядро коллапсировало, на палубе никого не было – конечно, рады ничего не могли нам сделать, мы были слишком далеко, но зачем рисковать, когда «Эри» всегда бодрствует, не сводит глаз с преисподней, увековечивает каждый выброс, от гамма до нейтрино, для нашего последующего назидания? Похороненные в базальте, мы проспали катаклизм: синтез неона, кислорода, а потом звезду вырвало половиной менделеевской таблицы прямо в пустоту. Схлопывание никеля в железо, и вот он – финальный фатальный момент вспышки, мгновение космического ока, когда звезда затмевает собой всю галактику. «Эриофора» сохранила все для потомков. Для нас. Когда я проснулась после преображения, то даже не стала вылезать из гроба. Сразу вызвала архивы и ужала раскаленные тысячелетия в секунды, а потом они омывали мой мозг снова и снова, пока я не устала от этого чуда, не устала от изумления. От ослепляющего невероятного сияния смерти и возрождения я даже забыла о том, что оно значило для нас, здесь, в этой каменной песчинке. На несколько драгоценных секунд я забыла, что мы были на войне.