– Понятия не имею. По мне так они походят на каких-то паразитов. Мы так и не поняли, что это было. Довольно долго торчали на мостике, хотели убедиться, что оно не мешает нормальному функционированию врача (я, правда, не знаю, что бы мы делали, если бы опухоли развили какую-то деятельность, – может, Шимп заложил бы круг, чтобы провести цикл заново). А по дороге в склеп я вспомнила: – Ты рассказал обо мне Лиан. – Да? – О моей бунтарской молодости. Еще на Земле. – Может быть, – Кай рассеянно потер переносицу, которую я сломала, когда нам было по семь лет. – Не такой уж это и большой секрет. – Она, скажем так… приняла твои слова близко к сердцу. Решила, что у нас есть духовная связь или вроде того. Тут произошел инцидент, пару сборок назад, когда ее временно прикомандировали к Детям «Эри». Лиан слегка занесло. Шимп даже вытащил меня из постели, чтобы ее успокоить. – Ага. Я слышал об этом. – Давай поаккуратнее, когда будешь говорить с ней в следующий раз, хорошо? У нее был небольшой срыв не так давно, так что сейчас… – Сандей… – Я просто хочу сказать… – Сандей, – он обхватил мои ладони. – Она умерла. Я заговорила не сразу. – Как? – Несчастный случай во время ВКД[4], – ответил Кай, но я уже запустила МИН и принялась раскапывать логи. Четыре разморозки назад; телеоп Шимпа находит на поверхности какие-то открытые трубы в том самом месте, где находились раны, нанесенные гремлином Лиан. Его залп снес большую часть верхнего каменного слоя; синее смещение разъело остальное. Проблема рутинная, некритическая – просто, как бинт наложить, – но Лиан настаивает, что должна все проверить сама. Не знаю почему. Может, решает взглянуть в лицо своим страхам или еще какое-то дерьмо в таком же духе. В общем, вызывается вне очереди и несется надевать скафандр. Никто не видит, что произошло. Она сидит в шраме, там, где у Шимпа ноль видимости. Ее сопровождает обыкновенный телеоп, но оба смотрят только на субстрат, плавят скалу до мягкого пластика, которым можно закрыть крохотную ранку внутри большой. В записи остается только телеметрия с черного ящика: температурный пик, катастрофический спад давления. Мгновенный скачок по оси игрек, а потом канал умирает. Камеры на поверхности фиксируют, как Лиан переваливает через край шрама и уносится в пустоту, но видят они только скафандр, обвисший, словно там остался один скелет. Синее смещение мгновенно убивает ее инерцию; «Эриофора» продолжает свое вечное падение в будущее, а Лиан Вей исчезает в прошлом. Три тысячи лет назад. – Твою же мать, – прошептала я. – Несчастный случай, – Кай закрыл рот, открыл, не зная, что сказать. – Так, по крайней мере, Шимп говорит. – Ты что, ему не веришь? Он покачал головой, отводя взгляд: – Мне кажется, он просто старается поддержать моральный дух экипажа. Я думаю, она покончила с собой. Или с ней покончила я. Лиан сорвалась в Единороге, а я сказала ей взять себя в руки. Она видела, как мы были на волосок от смерти, как гремлин чуть не стер нас в порошок, а я ей сказала, что это ничего не меняет. Ее загнали в угол, а меня воскресили, так как «она тебе доверяет», а я ей сказала, что она сходит с ума. «Я думала, что мы одинаковые, – сказала она, – я шла по твоим следам», а я послала ее на хуй, но Лиан-то не врала, я действительно сражалась, билась, как и она, причем по куда меньшим причинам, даже понятия не имела, против чего боролась, но это меня не останавливало и я однажды попыталась себя убить и… и… И тут Лиан справилась лучше меня. – Почему ты ничего мне не сказал? – Слишком рано, – ответил Шимп. – Если узнаешь о смерти друга, когда давно его не видел, новость наносит меньшую травму. – То есть трех тысяч лет недостаточно? Секундная тишина. – Это была шутка? Я поняла, что действительно, это была шутка. И плохая. – Так сколько достаточно? – Два субъективных года разлуки. – Племя теряло людей и раньше. Ты никогда не ждал так долго, чтобы сообщить мне об этом. – Ты была с ней близка больше других. – Не настолько. – И это даже не противоречие, поняла я. – Слушай, все ясно, ты защищал мои чувства. Я поняла. Но о таком ты должен мне рассказывать сразу после разморозки. – Хорошо, Сандей. – Я серьезно. И не надо говорить, что боевой дух команды превыше всего. Так делать надо. – Ладно. Мои соболезнования, – добавил он, выдержав паузу. – Лиан Вей была хорошим человеком. – Это точно, – я покачала головой. – Только вот спора из нее вышла хреновая. – Почему ты так говоришь? – Ты же сам видел, какой она была последние несколько терасек. Несчастной. Надломленной. – Я вспомнила о том, что сказала Дитя «Эри». – Лапорта была права. Лиан тут было не место. Я не знаю, как она вообще прошла отбор. Мне почему-то стало трудно глотать. – Плакать – это нормально, Сандей. – Что? – Я моргнула. В глазах все плыло. – Это, сука, еще откуда вылезло? – Может, Лиан была тебе ближе, чем ты думала. Чувствовать скорбь при потере друга – это естественно. Здесь нечего стыдиться. – Ты теперь у нас еще и психотерапевтом подрабатываешь? – Я даже не думала, что он достаточно умный для таких речей. Возможно, просто никогда не натыкалась на эту подпрограмму. – Мне не нужно быть психотерапевтом, чтобы заметить очевидное. Произошедшее влияет на тебя сильнее, чем ты ожидала. Возможно, сильнее, чем ты даже… – Шимп, передохни. Ты прекрасно выполняешь свою работу, управляешь кораблем, но я понятия не имею, какой комитет идиотов решил, что мы захотим вдобавок поплакаться у тебя на плече. – Прошу прощения, Сандей. Я не хотел быть навязчивым. Я думал, что мы ведем одну из наших привычных бесед. – А мы и вели, – я покачала головой, – но я не хочу, чтобы блок-схема говорила, когда мне позволено плакать, – тебе, блядь, ясно? Он ответил не сразу. Даже тогда меня это слегка удивило; не то чтобы ответ на мой вопрос требовал больших вычислений. – Хорошо, – наконец ответил он. Если вам интересно, то да, иногда я плачу. Однажды я даже плакала по Шимпу. Я присутствовала при его рождении, за годы до того, как мы отправились в путь. Я видела, как зажглись огни, слышала, как он обрел свой голос, наблюдала, как он учится отличать Сандей от Кая, а Кая от Измаила. И он так быстро учился, с такой охотой, радостью; я только выбралась из своей ускоренной юности, нас еще обрекли на звезды, и я думала, что Шимп взлетит вверх, скоро станет богом, пока мы будем вечно прозябать в плоти и крови. Он казался таким счастливым: пожирал любой уровень, бросался навстречу любому вызову, а каждый новый ждал с таким намертво вшитым энтузиазмом, что иначе как «прожорливым» Шимпа было не назвать. Как-то, зайдя в очередной недавно пробитый туннель, я натолкнулась на поток ботов, кружащихся в совершенном и невероятно сложном построении, они походили на стайку серебристых рыбок, резвящихся в недавно посаженном лесу «Эри». От тех форм, что я тогда увидела, у меня до сих пор болит голова, стоит только о них подумать. – Да, мы не совсем уверены, что это, – сказалу одну из техноманьяков, когда я егу спросила. – Он так иногда делает. – Он же танцует, – ответила я. Ону посмотрелу на меня с чем-то похожим на жалость. – Скорее лодырничает. Проводит какую-то моторную диагностику, которая запускается каждый раз, когда у него есть хотя бы парочка свободных циклов. – Ону приподнялу бровь. – А почему ты сама его не спросишь? Но почему-то до разговора с Шимпом у меня руки так и не дошли. Я ходила в пещеры во время отбоя, наблюдала за его танцем, пока вокруг рос лес: теоремы и фрактальные симфонии разыгрывались на фоне растрескавшегося базальта, тумана грибных спор, размножающихся лоз и сплетений фотосинтезирующих стручков, которые настолько хорошо всасывали фотоны, что даже на свету, спроектированном имитировать солнце, не давали взгляду ничего, кроме черных силуэтов. Когда лес стал слишком тесным, Шимп переместился на какой-то недостроенный фабричный уровень. Когда начал заполняться и тот, отправился в пустой бак охлаждения размером с целый небоскреб, а потом остановился в обширной полости, расположенной в самом центре мира, где вскоре тролль, нарушающий все законы физики, будет кипеть и бурлить в кромешной тьме, тянуть нас вперед на своих ремешках. Танец же с каждым новым местом все больше эволюционировал. С каждым днем эти кинетические гобелены становились сложнее, умопомрачительнее и красивее. И неважно, куда Шимп отправлялся. Я находила его. Я всегда была рядом. Иногда я пыталась обратить в свою веру других, приглашала друга или любовника посмотреть на шоу, но кроме Кая – который уважил мою просьбу пару раз – никто больше не захотел смотреть на то, как бортовая система диагностики бьет баклуши. И это было нормально. К тому времени я уже поняла, что Шимп по большей части играет для меня. Почему нет? У кошек и собак есть чувства. Даже у рыб. У них развиваются привычки, привязанности. Любовь. Шимп, может, и весил как крохотная доля человеческого мозга, но умом с легкостью превосходил разумных созданий, называвших себя личностями. Однажды, через пару эпох, люди заметят нашу с Шимпом связь и обгадят ее, но они вполне могли быть на моем месте. Всего-то надо было сесть, смотреть и удивляться. Но однажды Шимп словно в два раза поглупел. Я поначалу даже не могла точно сказать, что изменилось. Просто… у меня, можно сказать, сложилась модель экспоненциальных ожиданий. Я уже считала само собой разумеющимся, что карапуз, утром переставляющий кубики с цифрами, к обеду станет профи в тензорном исчислении. И теперь Шимп не выдерживал такой кривой. Теперь он становился умнее постепенно, крохотными шажками. Я никогда не спрашивала техников – а с другими спорами даже не заговаривала об этом, – но уже через неделю все стало очевидно. Шимп развивался не по экспоненте. Он был всего лишь сигмоидой, прошел изгиб, приближался к асимптоте и, несмотря на все свои поразительные способности саванта, мог даже не мечтать о божественном могуществе к тому времени, как упрется в потолок. В конечном итоге даже я буду умнее его. Его, конечно, продолжали гонять. Загружали новыми, все более сложными задачами. И он со всем справлялся, постоянно выбивал высший балл. Нет, его, разумеется, не спроектировали, чтобы лажать. Но теперь ему приходилось работать усерднее. Упражнения отнимали вечные ресурсы. И каждый день от них оставалось все меньше и меньше.