– Но это не меня тот день преследует во снах. Теперь, когда он освежил мою память, я вспомнила, пусть и без подробностей, что тогда вела себя как сука не со всеми. Как только мы вернулись на борт, я поговорила с Шимпом – хотя совершенно не помню о чем. Позже, когда Кай уже отправился в склеп, а я осталась поболтать с ИИ, то хотела спросить его о том разговоре. А потом решила, что не стоит. Уже тогда я начала уставать от постоянных дыр в памяти Шимпа. Так странно, что ноги постоянно приносили меня туда, где закатилось солнце. Так странно, что когда я успокаивалась, то старалась попасть в место столь обжигающей жестокости. – Шимп. – Я здесь, Сандей. Ничто, конечно, не могло сравниться с теми давними родами. По сравнению с ними эти машины были игрушками, модельками в лучшем случае. Камера сгорания посередине этой пещеры была каких-то жалких сорок метров в диаметре, ее спроектировали для многоразового использования. (Она уже рожала пару раз, но я тогда на палубе не присутствовала.) Правда, черная дыра в движке «Эри» могла существовать вечно – если только будет время от времени подсасывать собранный водород – в отличие от тех, что выбрасывали здесь, они-то рождались хилыми и помирали молодыми. – А я… нравлюсь тебе? – спросила я. – Разумеется. – В смысле, больше других. – Все разные, Сандей. Мне каждый нравится по-разному. От люка можно было разглядеть только северное полушарие камеры сгорания; палуба образовывала ярус, который кольцом шел на безопасном расстоянии от экватора, закрывая вид внизу. Из полушария торчали выводные части гразеров, аккуратная сетка керамических конусов, изуродованных кольцами, поглотителями тепла и супермагистралями сплетенных кабелей. – Хорошо. Но как я тебе нравлюсь, конкретно? – Ты разговариваешь со мной больше, чем другие, причем иногда без всякой причины, – ответил Шимп. – М-м-м… – Это пример. Мы беседуем на темы, не связанные с миссией. С другими спорами такое случается редко. – А могло бы, если бы ты размораживал их так же часто, – я уже проверила логи, и похоже Лиан была права. – У нас больше таких разговоров, даже если измерять их в количестве обмена информацией на единицу времени. – И тебе это нравится. Шимп промолчал. У него есть такая опция, когда он не может сформулировать однозначный ответ. Отдаленные пределы пещеры параллактически сместились под взглядом, когда я подошла к перилам. Наклонилась назад, выгнула шею и всмотрелась в родовой канал – укрепленный ребрами сверхпроводников, похожих на хрящи вокруг трахеи, – а тот вздымался из северного полюса камеры и исчезал в скале. – Вот почему я так часто на палубе? – Нет. – Тогда почему? – Это непредумышленное решение. Я отбираю команду каждой сборки по целому набору критериев. Да, я что-то такое помнила, правда смутно. Профессиональная компетенция, целесообразность с учетом ожидаемых проблем, социальная совместимость. Аккуратная небольшая формула, которая гарантировала, что каждый получит опыт именно там, где у него слабое место; это было выгодно даже по сравнению с небольшими расходами из-за того, что система назначала на исполнение задачи не самого подходящего кандидата. – А ты можешь показать мне цифры? На те периоды, когда я попадала в список? – Без подготовки не смогу. Дерево решений функционирует подсознательно. Тебе бы пришлось прибегнуть к аналитической экспертизе третьего уровня, чтобы получить отдельные параметры каждой итерации, и даже в этом случае существует большая вероятность, что данные уже удалены для очистки места. Значит, у Шимпа есть подсознание. – Ты хочешь провести экспертизу? – спросил он. – Не. Просто странно, что я так часто попадаю в шорт-лист. – При случайном распределении некоторой агрегации не избежать. – Надо думать. – Ты хочешь, чтобы тебя вызывали поменьше? – С чего бы? – Я не знала, предложение ли это, или так Шимп просто подновляет мой психопрофиль. – Например, чтобы прожить подольше. – Да не буду я жить дольше, просто в той же самой продолжительности жизни у меня будут большие перерывы. – Но так больше событий произойдет снаружи. Чем дольше ты будешь жизнеспособна, тем выше шансы того, что ты сможешь столкнуться с чем-то неожиданным. – Например? – Я не знаю. Но другие споры не раз выражали любопытство относительно будущего. – Кто-то до сих пор думает, что из врат выкатятся наши правнуки и заберут нас прямо в рай? Шимп не ответил. Суть в том, что внешний мир уже ничего не значил для нас, да и как он мог после шестидесяти миллионов лет? Нам была нужна только «Эриофора». Она спасла нас от десяти миллиардов слепышей, склонных к самоубийству и тонущих в собственном дерьме. Она всегда на шаг опережала то, что их сменило. Она несла нас по всей галактике; она даровала мне одиночество. Я склонилась над ограждением. Из-под изгиба полушария едва виднелся патрубок отвода, присосавшегося к южному полюсу. На другом конце этой трубы билось сердце «Эри»: в тридцати двух километрах внизу (или впереди, если придет в голову туда прыгнуть). Оно было ненасытным: никакая плазма, никакие частицы или вторичное тепло не могли наполнить его. Черная дыра – абсолютное воплощение мусорного бака. Сейчас, правда, она ждала и многого не требовала. – И когда мы снова запустим эту крошку? – Я не знаю. Поблизости кандидатов нет. – Я бы хотела попасть на палубу, когда это случится. Ради транспортного узла я еще никогда не просыпалась. – Я не считаю, что твоя просьба повлечет неприемлемые риски для сборки. Шимп выполнял желания, если вежливо попросить. Я, правда, полагала, что он так делает для всех. Но если Лиан права… Вот только Лиан ошибалась. Это не клетка, если она постоянно двигается. Это не тюрьма, если можно пойти куда угодно. А Лиан так глубоко засунула голову себе в задницу, что могла облобызать собственные ноздри. Глубинное течение Шимп воскресил меня ради кометы, которая на полной скорости врезалась в какую-то планету и взрывом альдегидов и аминокислот сбила биодистанционные протоколы корабля. Он воскресил меня из-за молекулярной туманности, настолько плотной, что ее можно было разглядеть невооруженным взглядом – как тонкую катаракту на звездах – и настолько густой, что нам пришлось замедлиться, иначе поверхность «Эри» могла разрушиться от трения. Однажды он воскресил меня, когда уже завершенные врата уходили в красное смещение за кормой: рутинная сборка прошла без всякой нужды в человеческом присутствии, но после активации начала выдавать… несообразности. По случайности в тот раз рабочий график Кая совпал с моим; мы потрахались ради добрых старых времен, а потом отправились на мостик по правому борту, и наши тела затянуло в орбиты друг друга несмотря на освобождающие последствия сетевого телеприсутствия. Имея доступ ко всем каналам «Эри», по которая информация закачивалась прямо в мозг, мы все равно встречались в физическом пространстве: камлали у оперконтура, который задумывался исключительно в резервных целях. Все генетическое колдовство Диаспоры не смогло стереть двести миллионов лет социальных импульсов млекопитающих. Хотя, если говорить откровенно, я даже придумать не могу причину, с чего бы руководству заморачиваться такими перестройками. Мы стояли на мостике, держась за руки, изображение в контуре пересекалось с его копиями в наших головах, даруя раздражающую разновидность диплопии. Врата загрузились без проблем, их с толкача завел наш проход через кольцо, отправив во все растущую гирлянду, которую мы оставляли за собой. – Ну нормально, по крайней мере нас никто не пытался сожрать, – сказал Кай, когда в логах пошел повтор. Но буквально спустя час после родов уменьшающие за кормой врата стали отращивать… ну, можно сказать, опухоли. – Это что за хрень? – спросила я. Кай прищурился, как будто сжав глазные яблоки, он каким-то образом мог усилить чистоту сигнала, который тек в мозг сильно выше по течению. – Наросты какие-то? – Может, апгрейды, – я пожала плечами. – Как-то они сильно запоздали, по-моему. Мы долбим по одной модели с самого старта. Явно пришло время небольшого обновления. «Если только оно не даст гремлинам преимущество…»