— Козье молоко. — Сможешь принести ещё? Дочь владетеля… Скажем так, ранена. Ей нужно жидкое питание. — Молока в кыштаке до иблисовой тёщи. А ещё могу наварить бульона из козлятины. — Тоже подойдёт. — Присмотришь за Нагмой, дедуля? Я к вечеру вернусь, зачем ей ноги бить? Без неё быстрей обернусь. — Не боишься оставить ребёнка незнакомым людям? — удивился я. — Меньше, чем знакомым, — ответила женщина с неожиданной злостью. — Так присмотришь? — У меня нет опыта обращения с детьми, — предупредил я. — С ней не надо обращаться, — фыркнула Анахита. — Проголодается — дай поесть. Захочет пить — налей воды. Нет еды и воды — скажи, чтобы потерпела. — Звучит несложно. — Сложности с детьми переоценены, — вздохнула она. — От взрослых проблем больше. Всё, я пошла. Если ничего не случится, вернусь до темноты. Женщина развернулась и быстрым шагом вышла за ворота. Я раскрыл дверь в дом и сделал приглашающий жест для девочки. Та не заставила себя приглашать дважды, бодро взбежала по ступенькам и проскочила в коридор. Шустрый ребёнок. Я подхватил корзину с продуктами и пошёл за ней. * * * — А что это за тётя? А почему она такая худая? А почему она голая? Она что, больная? Она что, умерла? Я проигнорировал детские вопросы. Калидия выглядит довольно паршиво, но это если не знать, как она выглядела полчаса назад. — Она жива, — сказала Алька, не то отвечая ребёнку, не то сообщая мне. Тонкая кожа обтянула рёбра, вместо лица — череп с носом, на тонких руках и ногах неровными шарнирами выпирают суставы, остро торчат тазовые кости и ключицы. Жалкое и печальное зрелище. Я прощупал интерфейсные разъёмы оболочки — нервные узлы под ними не гиперемированы, кожа не воспалена, признаков отторжения нет. Большего сказать не могу, мои способности сгорели. На время или навсегда — кто знает? Объем нанесённого моему организму ущерба ещё предстоит оценить. Единственный доступный диагностический инструмент — пальпирование. Благо пациентка настолько истощена, что внутренние органы ― чуть ли не внешние. На ощупь всё на своих местах, пульс медленный, но ровный, среднего наполнения, склеры чистые, язык и нёбо тоже, хрипов в лёгких нет. — Что с ней? — спросила Алька. — Сильное истощение. Больше, будем надеяться, ничего. У нас аж две аптечки, хотя и начатых, там есть глюкоза и комплекты капельниц, начнём с этого. Если очнётся, дадим молоко. — А если нет? — Будем так поить. Глюкозы на один раз, придётся как-то выкручиваться. При слове «поить» к столу шагнула мать Калидии. До того она стояла в стороне настолько неподвижно, что я её просто не заметил. В руках её кувшин с водой — где-то, значит, раздобыла. — Спасибо, — сказал я ей, забирая посудину. Попробовал — вода вроде бы чистая, ничем не пахнет. Значит, не из лужи набрала по крайней мере. Я понятия не имею, что ожидать от женщины с «заглушкой». «Высшая нервная деятельность блокирована» — слишком широкое определение. Смотря что считать «высшей». Воду, вон, нашла. Может, Калидия знает больше, но сколько она пробудет без сознания — бог весть. — Где ты её набрала? Стоит, молчит. — Иди туда, где набирала. Развернулась, пошла. Мы с Алькой направились за ней. Оказалось, что двумя дверями дальше открывается поперечный коридор, наклонно ведущий вниз, в кухню. Там несколько больших чугунных плит, шкафы с разнообразной посудой и главное — водяная колонка. Женщина молча подошла к ней и принялась качать длинный железный рычаг. Сначала долгое время ничего не происходило, затем захлюпало, зачавкало и из носика полилась пульсирующая струя. Я подхватил первую попавшуюся ёмкость и подставил. — Давай, наполняй посуду, — сказал Альке. — Нужно хотя бы литров двадцать. — Зачем? — спросила она. — Надо ввести Калидии глюкозу. Для трансфузионного изотонического раствора её надо разбавить до пяти процентов. Сырой водой опасно, нужна дистиллированная. — И где мы её возьмём? — Сделаем. Всё, хватит качать. Женщина прекратила и теперь просто стоит, глядя в пространство. — Ты здесь уже бывала? — спросил я. Догадаться, что воду надо добывать из колонки, причём качая до получения результата достаточно долго, не так-то просто, если ты жена владетеля из мира торжествующего киберпанка. Вряд ли она видела такие колонки на родине, а значит, вполне можно предположить, что бывала здесь. Может, Креон, пока она была любимой женой, показывал ей владения. Или готовил на случай внезапной эвакуации, почему нет — это же явно «аварийный выход» из резиденции. При условии лояльности местного населения можно пересидеть неприятности. Женщина молчит. Чёрт, я даже не знаю, как её зовут — не спросил. — Тут есть дрова? Знаешь, где взять? Ноль реакции. — Принеси дрова! Развернулась, пошла. — Алька, сходи с ней, посмотри. Я принялся греметь посудой. Тут её много, в основном медной, глиняной и примитивно-керамической. Раз её до сих пор не растащили, местные сюда не суются. Нашёл котёл литров на пятнадцать с медной лужёной крышкой и миску чуть меньше его по диаметру. В котёл налил воды на две трети объёма, пустил там плавать широкую миску, которая почти касается краёв, крышку перевернул выпуклостью вниз и накрыл ей ёмкость. Мать Калидии и Алька принесли по охапке дров. — Там много! — сказала девушка. — И уголь есть. — Уголь тоже тащите. Пару вёдер. — А зачем? Будем еду готовить? — Еду тоже, но в первую очередь будем греть дистиллятор. Спички у меня, к счастью, есть, плиту растопил без труда. Когда разгорелось, сыпанул угля. Алька взялась присматривать за процессом — в её родном мире угольные плиты ― обыденность. — Когда закипит, — проинструктировал я, — нальёшь на крышку сверху холодной воды, потом будешь подливать, не давая ей нагреваться. Вода в котле будет кипеть, конденсироваться на холодной крышке, капать в миску. В глухих деревнях моей родины так самогон гонят. Конструкция примитивная, КПД крошечный, но нам всего-то надо с поллитра. Я, между тем, осмотрел этаж, нашёл спальню с кроватью, перенёс туда Калидию. Она совсем лёгкая, но сердце у меня потом колотилось, а ручки дрожали — физическое состояние моё хреновое. В зеркала стараюсь не смотреть, потому что сам от себя шарахаюсь — что за мерзкий старикашка? Откуда взялся? Интересно, что случится раньше, — привыкну или сдохну? Укрыл девушку одеялом, пощупал пульс, измерил температуру, давление — цифровой наручный тонометр в аптечке есть. Состояние не радует, но и не сильно пугает. Пульс редкий, АД низковато, температура тридцать шесть и одна. Ничего, глюкоза должна немного поправить. Держатель для капельницы соорудил из вешалки, тонкую венку еле поймал — вблизи все расплывается, вижу плохо. — Сиди, смотри, — велел матери, — как откапает — зови. Она села и уставилась на капельницу. Поняла чего, или нет — чёрт её знает. — Старый человек, я есть хочу! — заявило таскающееся за мной хвостиком дитя. — И писать. Я про неё забыл за этой суетой. Хороший ребёнок, ненавязчивый. — Кто-нибудь знает, где тут туалет? — спросил я, но ответа не получил. — Иди, дитя, пописай на улице. — Я боюсь! — девочка уставилась на меня большими и зелёными, как у матери, глазами. — Чего боишься? — Не знаю. Поэтому и боюсь. Пришлось выйти и постоять рядом, пока она, подобрав юбку, присела за углом. Небо быстро темнеет, тут уже вечер. Горы ещё освещены солнцем, в низинах ― темнота.