– Но она в конце концов смягчилась? В ее голосе слышится слабая надежда, но я считаю ее вопрос неуместным. Я достаточно хорошо знаю Анабель Леролан, чтобы это понимать. Кэл с трудом сдерживает смех. – Не совсем, нет. Однако она смирилась с моим решением. У нее нет выбора. Пылающая Корона умрет вместе со мной, и не будет никого другого, кто смог бы восстановить разрушенный мною трон. «Да – пока ты жив, – хочется сказать мне. Для такого блестящего военного стратега Кэл демонстрирует ужасную недальновидность. – Появятся те, кто заявит свои права на престол. И здесь, и в Норте. Претенденты появятся, хотя наши тела еще не успеют остыть». Кого-то другого эта мысль привела бы в отчаяние. Но мне она почему-то приносит утешение. Я решила отречься, потому что могу это сделать. И если кто-то другой захочет претендовать на корону, от которой я отказываюсь, так тому и быть. От меня это не зависит. Для этого я сделала все, что было в моих силах. – Наши народы должны видеть, что наши взгляды на этот вопрос совпадают, – бормочет Кэл. Он все еще смотрит на Серебряных, его глаза горят, как будто он может их сжечь. – Что мы готовы отпустить старый мир. Вместе. Как бы ни были банальны его слова, я, конечно, не могу с ними спорить. Или игнорировать нахлынувшую бурю эмоций. Я улыбаюсь – широко и искренне. – Да. Это так. Глава 6 Эванжелина Пока мой брат произносит свою речь, я неподвижно стою рядом с ним. Он немного торопится, но в остальном все идеально, лаконично и решительно. Он смотрит прямо перед собой, не моргая, сидя за простым столом, придвинутым к нашим старым стальным тронам. В кадре находимся только мы. В остальной части тронного зала царит мертвая тишина. Присутствующие наблюдают, как на их глазах совершается история. – Меня зовут Птолемус Эскариан Самос, я король Разломов и лорд Дома Самос. Сын покойного короля Воло Самоса из Разлома и королевы Ларенции из Дома Серпент. Настоящим я отрекаюсь от престола Королевства Разломы и отказываюсь от любых притязаний, которые я или мои потомки могли бы иметь на эту страну и эту землю. Выражаю глубочайшее желание о прекращении существования Королевства Разломы, поскольку оно было создано в результате незаконного отделения от бывшего Королевства Норта, и о вхождении бывших его территорий в состав Штатов Норты. Надеюсь, что мне доведется увидеть, как эта земля процветает при свободном правительстве и равенстве крови. Хоть Птолемус и отказывается от короны, сейчас он выглядит и говорит как настоящий король. Он долго смотрит в объектив камеры. Позволяет трансляции разлететься по всей нашей стране, оказаться на видеоэкранах во всех наших городах, чтобы все – Красные, Серебряные и новокровки – узнали об отречении. Она недолго будет оставаться в границах нашей страны. Через несколько минут об отречении узнают в Озёрном краю и в Пьемонте. В Штатах Норты уже царят недовольства после отречения Кэла. Еще один разрушенный трон может спровоцировать торжества или беспорядки. Элейн держится как можно ближе ко мне, хоть и старается не попадать в кадр. Я не смотрю прямо на нее, но боковым зрением вижу, как ее рыжие волосы переливаются в лучах утреннего солнца. Ее отца и его Серебряных сторонников я вижу куда более отчетливо. Они стоят прямо передо мной, сгрудившись за камерой в середине длинного тронного зала. Я смотрю сквозь них, как меня учила моя мать. Представители Алой гвардии держатся в стороне, некоторые из них стоят, прислонившись к стене. Генерал Фарли выглядит очень напряженной. Она стоит, не поднимая головы. Она либо не может, либо не хочет смотреть на моего брата, и я благодарна ей за это. Чем меньше она будет уделять ему внимания, тем в большей безопасности он будет. Птолемус твердой рукой берет со стола ручку и подписывает официальное заявление об отречении. Его подпись небольшая и четкая, ее невозможно не заметить. Под ней еще остается свободное место. Этого будет достаточно, чтобы я написала там свое собственное имя. Я стала королевой на несколько странных, невероятно долгих секунд. Я чувствую себя по-другому, но в то же время – ничего не изменилось. Я словно застыла между двумя порогами двух совершенно разных дверей. На мгновение я могу заглянуть за каждую из них – и увидеть то, что меня ждет. Горе и радость, которые ждут простолюдинку или королеву. Меня пробирает дрожь, и я смотрю на Элейн, пытаясь найти в ней поддержку. Выбор очевиден. Когда Птолемус встает со своего стула, внимание Серебряных сторонников переключается, и все глаза устремляются на меня. Я чувствую взгляд из них, они, словно иглы, впиваются мне под кожу. Мне не нужно быть шепотом, чтобы понять, о чем они меня умоляют. «Откажись вставать на колени». – Меня зовут Эванжелина Артемия Самос, я королева Разломов. – Несмотря на всю мою придворную выучку, я не могу сдержать дрожь в голосе, когда произношу эти слова. «Королева. Без короля, без отца, без хозяина. Без каких-либо правил, кроме тех, которые я бы устанавливала для себя сама». Фантазия. Ложь. Правила есть всегда, как всегда есть последствия. Я не хочу в этом участвовать. Никакая корона не стоит цены, которую я бы за нее заплатила. Я успокаиваю себя мыслями об Элейн и вспышкой красного в уголке моего глаза. – Леди дома Самос. Дочь покойного короля Разломов Воло Самоса и королевы Ларенции из Дома Серпент. Настоящим я отрекаюсь от престола Королевства Разломы и отказываюсь от любых притязаний, которые я или мои потомки могли бы иметь на эту страну и эту землю. В конце концов, наши речи должны были быть почти идентичными. Тут практически недопустимо полагаться на волю случая или допускать двоякого понимания. Нельзя, чтобы возникло хотя бы малейшее недопонимание, умышленное или неумышленное. – Выражаю глубочайшее желание о прекращении существования Королевства Разломы, поскольку оно было создано в результате незаконного отделения от бывшего Королевства Норта, и о вхождении бывших его территорий в состав Штатов Норты. Надеюсь, что мне доведется увидеть, как эта земля процветает при свободном правительстве и равенстве крови. Медленно я беру в руки ручку. Она все еще хранит тепло руки моего брата. Лист бумаги очень плотный, на нем напечатаны те же слова, которые я только что произнесла вслух. Внизу выбиты цвета Дома Самос, черный и серебряный. Я смотрю на документ, чувствуя, что не закончила. Затем я снова поднимаю глаза и смотрю в объектив – в один из тысячи глаз, которые сейчас за мной наблюдают. Что-то трепещет в окне, на долю секунды привлекая мое внимание. Это мотылек, крошечный, с темно-зелеными, почти черными переливающимися крыльями. Сейчас день, и его здесь быть не должно. Мотыльки – ночные существа, привыкшие к жизни в темноте. Обладающие замечательным слухом. Все это проносится у меня в голове в одно мгновение, и кусочки мозаики аккуратно складываются вместе. Это мама. Волк снова вцепился мне в горло, его острые зубы впиваются в мою плоть. Вот-вот разорвет меня на части. Я не двигаюсь с места только из-за направленного на меня объектива камеры, свидетелей и взглядов огромного количества людей. Я снова чувствую укол чувства стыда – но не могу допустить, чтобы кто-то это заметил. Не могу допустить, чтобы она меня остановила. Мне еще многое нужно сказать – нужно разрушить еще больше ее мечтаний. Под столом моя рука сжимается в кулак. На этот раз мной движет не ярость, а решимость. Я всегда думала только о тех словах, которые произнесу дальше. Я не проговаривала их – даже шепотом. Не говоря уже о том, чтобы произнести их перед аудиторией в десять человек – или десять тысяч. И о том, чтобы сказать их моей матери. Эта женщина всегда слушает, и, возможно, теперь она наконец-то меня слышит. – Отныне я буду известна как Эванжелина Самос из Монфора. Я клянусь в верности Свободной Республике, где я могу свободно жить и любить. Я отказываюсь от своего гражданства в Разломах, Норте и в любой стране, где люди заключены в клетку из-за обстоятельств рождения. Ручка скрипит по бумаге, и я почти разрываю страницу силой своей размашистой подписи. Мои щеки пылают, но я нанесла достаточно плотный макияж, чтобы скрыть любой румянец, который мог бы выдать, как бешено колотится мое сердце. Вокруг меня все гудит, заглушая жужжание механизмов. Я держусь спокойно и делаю то, что мне сказали. Держу зрительный контакт. Пристально смотрю в камеру. Жду сигнала. Мир сосредотачивается в объективе камеры, и мое зрение начинает расплываться. Один из Красных техов возится с камерой, щелкая переключателями и жестом приказывая нам с Птолемусом оставаться на месте. Я чувствую, как механизмы прекращают вибрировать, когда трансляция заканчивается и везде, кроме этого места, изображение сменяется черным экраном. Красный опускает палец, и мы выдыхаем и расслабляемся. Все кончено. С этим покончено навсегда. Сосредоточившись, я разрываю стоящее позади меня стальное кресло, и мой трон превращается в груду иголок. Это не требует много сил – сталь мне знакома, – но сделав это, я чувствую, как меня накрывает волной изнеможения, и позволяю себе опереться локтями о стол. Красные и представители Алой гвардии делают шаг назад, опасаясь вспышки моего гнева. Серебряные дворяне лишь бросают на нас взгляды, полные отвращения, – хоть никто и не осмелится сказать что-то нам в лицо. Усмехнувшись, Джеральд направляется к дочери, но Элейн аккуратно уклоняется от него. Она быстро кладет руку мне на плечо. Я чувствую, как ее ладонь дрожит на моей коже. – Спасибо, – выдыхает она так, чтобы слышать ее могла только я. – Спасибо тебе, любовь моя. Мое железное сердце. Кажется, что весь свет, что был в комнате, собрался на ее коже. Она ослепительна, сияет, как маяк, зовущий меня домой. Я хочу сказать, что сделала это не только ради нее, но не могу открыть рот. Я сделала это ради себя. Мотылька в окне больше не видно. «И ради нее». Сад скульптур, как и остальное поместье, запущен и зарос без заботливого взгляда зеленых. Кармадон мог бы творить здесь удивительные вещи. С одной стороны открывается потрясающий вид на долину до самой реки. Статуи кажутся больше, чем я запомнила, и куда более зловещими. Они застыли в дугах из стали и хрома, непоколебимого железа, гордой меди, даже полированного серебра и золота. Я не останавливаясь провожу по ним пальцами, и по каждой из них пробегает рябь. Некоторые из них изгибаются, подчиняясь моей воле, перестраиваясь в стремительные изгибы или тонкие, как нить, веретена. Использование моих способностей для искусства – это катарсис, снятие напряжения, которое обычно я могу найти только на тренировочной арене. Я долго хожу в одиночестве, переделывая все по своему вкусу. Если я хочу преодолеть следующее препятствие, мне нужно по максимуму сбросить напряжение. Я должна встретиться с ней один на один. Без отговорок. Без Элейн и Птолемуса. Очень заманчиво позволить им сражаться в этой битве за меня. И мне бы не хотелось, чтобы это вошло в привычку. Она ждет меня в моем любимом месте. Чтобы испортить его. Чтобы причинить мне боль. Без окружающих ее животных, в тени стальной арки она кажется очень маленькой. При ней нет ни пантеры, ни волка. Даже мотылька нет. Она хочет поговорить со мной наедине. Даже ее одежда кажется тусклой, всего лишь эхом тех драгоценностей, шелков и мехов, которые я помню. Она одета в простое прекрасного темно-зеленого цвета платье, и я мельком замечаю леггинсы под ее юбками. Ларенция Серпент в разъездах. Полагаю, она заключила союз с Джеральдом и другими Серебряными, противостоит нам, но не может делать это в открытую. Ее черные волосы развеваются на ветру, и я замечаю на ее голове седые пряди, которых никогда раньше не видела. – Ты знала, что они собираются с нами сделать. Обвинение обрушивается, как кувалда. Я держусь на расстоянии. – Ты знала, что эта женщина и этот слабак, этот трус-библиотекарь собирались убить твоего отца. – Ее зубы сверкают, слова срываются с губ словно рык хищника. Без своих животных моя мать довольно уязвима. В саду, в котором полно того, что я могу использовать как оружие, она бессильна. Но это ее не останавливает. Она быстро подходит ко мне и практически шипит, останавливаясь в нескольких дюймах от меня. – Что ты можешь сказать в свое оправдание, Эванжелина? Мой голос срывается. – Я дала вам шанс. Вам обоим. Это правда. Я сказала им, что ухожу. Сказала, что больше не хочу участвовать в их планах. Что моя жизнь принадлежит мне и никому другому. И моя собственная мать послала за мной пару волков. Мой собственный отец посмеялся над моей душевной болью. Неважно, как сильно я любила их или как сильно они любили меня, – этого было недостаточно. Губы моей матери дрожат, глаза бегают. Она осматривает меня с головы до ног. – Надеюсь, ты унесешь чувство стыда с собой в могилу. «Унесу, – думаю я. – Унесу». – Но эта могила будет далеко, – шепчу я. Я выше нее, но рядом с ней я все равно чувствую себя маленькой. – На вершине горы, которую ты никогда не увидишь. И Элейн будет лежать рядом со мной. Ее зеленые глаза вспыхивают яростью. – И твой брат тоже. – Свой выбор сделает он сам. На мгновение ее голос срывается.