— Я просто перестал верить в себя, из-за того, что ситуация моя никак не изменилась за все это время, — начал оправдываться Роб. — Даже если так, то это не повод опускать руки, — отчитал я Роба. — Возможно, что я действительно не совсем корректно воспринял все происходящее со мной, — согласился мой собеседник. — Хорошо, Роб, а теперь представь, что призраки на самом деле есть, они и правда существуют, они живут и бродят среди нас, такие же реальные, как и мы сами. Просто еще один мир среди другого мира. Да, непривычный, да, другим неведомый, но ничем не хуже, чем наш собственный. Вопрос лишь в нашем восприятии и в нашей готовности видеть то, что скрыто, то, что неизбежно откроется каждому, кто возжелает заглянуть за декорации, чтобы узреть обратную сторону театральной сцены. И они не плод твоего больного воображения, они часть всеобщего мира, который открылся тебе, как одному из тех, кто был этого достоин. Это великий дар, к которому ты неправильно отнесся, — поведал я. После чего настала полная тишина, мистер Джефферсон больше ничего не говорил, он затих, углубившись в собственные размышления, но я чувствовал его там за дверью, я даже слышал, как бьется его сердце, но он при этом продолжал молчать. Я уверен, что сказанное сильно ударило его, я знал, что именно там, в моих словах и скрывалась та самая истина, которая так ловко и изящно ускользала из рук моего друга. Именно сейчас произошло то, что старина Роб не мог сделать без моей помощи — разрушение той самой мучительной преграды, которая мешала ему добраться до заветной цели. — Когда-то у меня в жизни произошла трагедия, мой лучший друг разбился на мотоцикле, когда ехал по трассе на огромной скорости. Дорога была мокрая после дождя, и он не учел этого, а может и учел, но сильно торопился. Он ехал на вокзал, чтобы встретить своих родителей, но в итоге никого не встретил, получив чудовищные травмы, несовместимые с жизнью. Эндрю был моим лучшим другом, мы с самого детства были вместе, все время шагали плечом к плечу, всегда поддерживали и выручали друг друга, если в жизни одного из нас вдруг случалась какая-то беда. Я помню тот день, не могу забыть его, он часто всплывает в моих воспоминаниях и приходит во снах. Тот самый ужасный момент, когда зазвонил телефон, я поднял трубку, а на том конце провода сообщили, что Эндрю больше нет. После этого я пролил очень много слез, долго не мог успокоиться, я все жаждал побыть со своим лучшим другом, хоть немного, совсем чуть-чуть, я даже думал о том, чтобы наложить на себя руки и встретиться с ним на той стороне. Но однажды я наткнулся в вечерней газете на объявление какого-то медиума, который за небольшую, даже символическую, сумму обещал устроить встречу с любым усопшими. Я тогда готов был даже на такое пойти. Но потом сел и начал отрезвлять себя, говоря, что я уже совсем потерял голову, раз готов позволить каким-то шарлатанам наживаться на моем горе. Успокоившись, я стал думать, чего же я хочу на самом деле, и вдруг понял, что сам хотел бы быть медиумом. Настоящим, не шарлатаном, а действительно тем, кто способен видеть и слышать мертвых, чтобы, благодаря своим способностям, наладить связь со своим лучшим другом. И я помню, как в сердцах, с небывалой мощью, я возжелал этого! И мои намерения были так сильны, что я даже сам поверил в то, что такое и вправду возможно. Я даже представлял себе, как я буду выглядеть, буду носить цилиндр, плащ и заведу дома птицу — ворона, не знаю почему, но именно так я себя и представлял. И где-нибудь в готичном особняке буду устраивать спиритические сеансы. Но на утро я понял всю абсурдность моей ночной фантазии, и забросил все это в глубокое мусорное ведро, да поры до времени, пока однажды, спустя несколько лет, среди ночи, я не увидел одного из них. Это был не Эндрю, это была девушка, которая пришла ко мне, чтобы рассказать о том, как она умерла. И она очень сожалела о произошедшем с ней, ей просто хотелось кому-то сказать об этом, кому-нибудь, кто сможет ее услышать. С тех пор все и началось. Вот только отреагировал я на это совсем не так, как изначально предполагал. Животный страх оказался сильнее, а за ним увязались и привычные мне стереотипы, поэтому любые представления и знания, которыми я обладал на поверхностном уровне, были моментально уничтожены. И в реальной ситуации сработало именно то, что было глубже всего вбито в мою голову. И да, ты абсолютно прав, я ведь испугался не столько призраков, сколько собственных желаний, притом еще старых и позабытых, — рассказал мне голос из-за двери. — Но теперь же ты понял, что боялся лишь того, что являлось одним из законов этого мира, неведомого обычному человеку. Тебе лишь нужно было признать это и быть сильным, чтобы быть достойным его, — ответил я. — Но я не был достаточно сильным для того, чтобы принять это, поэтому и сошел с ума, — ответил мне Роб. — А сейчас ты достаточно сильный, чтобы принять это? — спросил я. — Сейчас да. Теперь готов к тому, чего так искренне желал, — ответил мне мистер Джефферсон, голос которого стал значительно тверже и увереннее. — Значит ты больше не чувствуешь себя сумасшедшим, теперь у тебя больше нет проблем? — уточнил я. — Теперь у меня больше нет никаких проблем, мой друг, — прозвучало в ответ. Я стоял и улыбался, понимая, что теперь, наконец, справился со своей задачей. Я сделал то, что должен был сделать — довел до конца одну из основных глав своей книги. Теперь мне оставалось лишь встретиться со Сказочником, чтобы завершить все то, что было начато. Ведь тогда я поставлю жирную точку на всем этом, и цель моя будет героически достигнута. И только я, обрадованный, хотел немного расспросить Роба про Сказочника, как вдруг в конце коридора послышались какие-то шаги. — Кто здесь? Покажись?! — раздался голос человека, бегущего по коридору в мою сторону. Благо, что освещение сейчас работало в дежурном режиме и видимость была чуть лучше, чем никакая, хотя человеческий силуэт здесь все равно было несложно разглядеть. Я мгновенно вскочил и бросился в противоположную от охранника сторону, туда, где располагалась лестница, ведущая к черному выходу. — Скорее, он бежит к черному входу, перехвати его там, — крикнул, видимо, по рации, бегущий за мной охранник. Я же ускорился настолько, насколько только мог, мгновенно выскочив на лестничную площадку, где уже слышались шаги бегущего на перехват второго охранника. Недолго думая, я рванул наверх, на четвертый этаж, где со всех ног бросился к единственной знакомой мне палате под номером четыреста тринадцать. — «Если что, то спрячусь под кроватью, может повезет», — молниеносно пронеслось в моей голове. Домчавшись до нужной двери, я вихрем ворвался туда и нырнул под кровать. Я слышал, как охранники забежали следом за мной на четвертый этаж и как они переговаривались между собой, пока я лежал на холодном полу одиночной палаты, которая едва освещалась тусклыми фонарями из высокого окна с металлической решёткой. — И куда же он делся? — спрашивал один. — Я не знаю, я бежал прямо за ним, гнал его прямо на тебя, а он словно испарился, — ответил знакомый мне голос, который принадлежал ни кому иному, как охраннику Бобу. Который прекрасно знал о том, что я раньше скрывался в этой палате, но почему-то не бежал осматривать ее. Хотя может он и сделает это, прямо сейчас, внезапно ворвется сюда с криками: «Попался, мистер Смит!», и все на этом для меня закончится. Но ничего подобного не происходило, никто сюда не врывался. Лишь уходящие мужские голоса о чем-то тихонько шептали между собой. Где из всего сказанного, я смог разобрать лишь то, что один говорил другому, что это очень странное место и подобные вещи пугают его. А другой что-то бормотал про показалось и про то, что кому-то тоже не помешало бы провериться у здешнего психиатра. Спустя несколько секунд голоса окончательно стихли, видимо охранники покинули этаж и вернулись к себе на пост. Мне же пока придется переждать некоторое время, чтобы затем бесшумно выбраться из здания больницы. Я сидел в палате, ставшей для меня уже привычным местом, здесь я впервые познакомился с загадочным ночным гостем по имени Сказочник, который безвозмездно открыл мне глаза на многие вещи в моей запутанной и неразумной жизни. Я посмотрел на часы, стрелки на них указывали ровно на два часа ночи. Получается, что ночь сейчас в самом разгаре, и у меня пока ещё есть время, чтобы успеть покинуть здание. Ведь уборка больницы начинается с половины шестого, а до этого времени я должен выбраться. И желательно это сделать как можно раньше, пока на улице еще не начало рассветать, чтобы все мои манипуляции с решеткой проходили в полной темноте, скрывающей мое отчаянное беззаконие. Будем считать, что у меня в запасе есть еще около полутра часов, после чего я должен буду поспешно ретироваться. Интересно, придет ли Сказочник навестить меня? Хотя он и сказал, что придет лишь в последний раз тогда, когда я буду готов к этой завершающей встрече, когда полностью преодолею себя во всех своих смыслах. И мне кажется, что я готов к последнему прощанию. Хотя я и понимал, что сейчас не самое подходящее время для разговоров, которые, возможно, привлекут внимание настороженных охранников, гнавшихся сегодня за мной по этажам. Да и вообще, если честно, то после сегодняшнего у меня лишь одно желание — поскорее смыться отсюда. Я чётко осознавал, что сразу мне нельзя покидать здание, так как охрана, вероятно, сейчас пребывает в состоянии максимальной чуткости, прислушиваясь к каждому подозрительному шороху, а, может быть, и вообще устраивает активное прочесывание больницы, начиная с нижних этажей. Я этого не знал наверняка, но лишь предполагал, строя различные догадки, которые, вполне возможно, были лишь моей разыгравшейся фантазией. Чтобы с пользой скоротать время, я достал свою записную книжку, где, при свете фонарика, стал делать записи по результату сегодняшнего посещения, куда также добавил некоторые новые мысли и идеи, которые я бы хотел отразить в своем произведении. Мое творение практически окончено, осталось лишь напечатать все это на бумаге и поставить точку на своей заключительной главе, посвященной мистеру Сказочнику. И тогда будет выполнена еще одна важнейшая задача. Первая состояла в том, чтобы помочь трем моим друзьям найти выход из лабиринта каменных стен, возведенных их же собственным разумом. С этим я благополучно справился. Вторая задача заключалась в создании моей первой книги, которую я хотел посвятить чему-то действительно важному и стоящему из всего того, что происходит в нашем мире. И последняя цель, это полная трансформация моей личности, после которой я уже никогда не вернусь к своей прежней жизни, став совершенно другим человеком. Став тем, кем я и должен был стать изначально, если бы не был слишком слабым для того, чтобы осмелиться шагнуть на свой истинный путь. Тот путь, который был мне близок и понятен, который я чувствовал всем своим нутром, бесспорно, осознавая его величайшую значимость и его взаимную преданность моему внутреннему существу. Это глубокое чувство, которое ты испытываешь, когда все находится на своем месте, когда ты един абсолютно со всем: от легкого движения ветра, до громадного космического взрыва, вызванного столкновением величественных галактик. Все это и есть откровенная гармония, когда ты признаешь себя частью великого космоса, а его самого своей неотъемлемой составляющей. Это то, к чему я неминуемо должен прийти, то самое глубочайшее понимание, о котором говорил мне Сказочник в нашем последнем разговоре. И я почему-то бессомненно верю ему. А ведь ради чего я пришел сюда? Ради того, чтобы избежать смерти, которая стала бы моей скорой неизбежностью, если бы я не перестроил свой путь? Это и была моя основная цель — спасение от смерти? Или же от позора? Не знаю, что бы было в конце моего ошибочного пути, если сама дорога, ведущая к финалу, уже была для меня столь невыносимой. А все это явно весомее того, что находится в месте ее завершения. И если ранее мысли о смерти ещё пугали меня, то сейчас они стали для меня совершенно безразличными. Видимо что-то щелкнуло в моей голове за последние дни, что отношение ко всему вокруг стало безвозвратно меняться. Я сидел на полу у стены и делал некоторые записи в записной книжке, при этом сжимая ртом карманный фонарик. Он подсвечивал мне текст, чтобы я мог более или менее разборчиво его написать. Я решил, что достаточно выждать около часа, после чего я мгновенно покину это место. Стоило мне полностью сосредоточится на своей работе, как вдруг внезапно раздался какой-то звук, будто кто-то тихонько поскребся в мою дверь. От неожиданности я чуть не выронил фонарик, сердце резко забилось, а рука с ручкой дернулась. Я беззвучно выключил фонарик, отложив его в сторону, и напрягшись, стал прислушиваться. В дверь вновь легонько поскреблись, словно кто-то по ту сторону провел ногтем по поверхности несколько раз подряд. Я полностью замер, стараясь не издавать ни звука, даже дышал максимально тихо, точнее даже почти не дышал, сосредоточившись на подозрительных звуках. А может это Сказочник пришел? Но он обычно сразу зовет меня по имени, а здесь лишь какие-то странные шорохи. Спустя тридцать секунд подозрительный звук вновь повторился, но я старался никак на него не реагировать, до последнего не выдавая себя, ведь никто же не мог знать, что я нахожусь здесь. — Эй, я знаю, что вы здесь, поговорите, пожалуйста, со мной, — тихим шёпотом донеслось из-за двери. Но это был не голос Сказочника, и не голос охранника Боба, и вообще голос этот был мне абсолютно не знаком. — «А вдруг это кто-то из дежурного персонала помогает охране, проверяет палаты?» — пронеслось у меня в голове. — «Но ведь они бы тогда просто вошли», — парировал я. — Я знаю, что вы здесь. Вы ведь многим уже помогли. И мне тоже очень нужна ваша помощь, вы моя последняя надежда, — вновь прозвучал незнакомый голос. Все, тщательно взвесив, я решил, что все-таки стоит пойти на контакт, ведь если это кто-то, кому очень нужна помощь, то я еще долго буду мучить себя после того, как не отреагирую на его просьбу. Уж лучше рискнуть, чем вечно скрываться в страхе. — Да, я слышу вас, — ответил я. — Слава Богу, что вы слышите меня, а то я уже отчаялся, думал, что уже совсем сошел с ума разговаривая с дверью, — произнес голос. — Кто вы и чем я могу помочь вам? — спросил я через дверь. — Я простой человек, который серьезно болен, и в последнее время я сражаюсь со своей болью, но никак не могу победить ее. Я не знаю, как мне быть со всем этим. Поэтому я здесь и мне очень нужен ваш совет. Подскажите, как мне поступить? — спросил голос. — А что за болезнь у вас? И как вы пытались с ней бороться? — спросил я. — Это одно очень неприятное и неизлечимое заболевание. Из-за которого я трижды пытался покончить с собой, но никогда не мог довести это до конца, я до последнего цеплялся за жизнь, которой у меня никогда не было. Не думайте, что этим я совершал какую-то глупость, пытаясь сбежать от жизненных проблем, которые при желании всегда можно было бы решить. Нет, я не мальчик, страдающий от депрессии и не девочка, чье сердце терзает чувство неразделенной любви, нет здесь совсем другое, тут смерть лишь единственный выход. Она мое спасение, но я не могу преодолеть страх перед ней. Что же мне делать? Как мне поступить? — вновь спросил меня голос. — Но разве борьба заключается в том, чтобы бежать от страданий? Я всегда считал, что она заключается в том, чтобы преодолевать их, терпеть их, и вновь возвращаться к прекрасной и счастливой жизни. Разве я не прав? — спросил я. — А если нет больше прекрасной и счастливой жизни, если за всем этим только тьма, полная боли и мучений? Стоит ли ее терпеть? — спросил голос. И я задумался, а ведь действительно, мы ведь привыкли мыслить стереотипами, что любой самоубийца — это трус и слабак, испугавшийся встретиться со своими бедами лицом к лицу, пожелавший поскорее нырнуть в песок, не пожалев ради комфорта даже свою собственную жизнь. Но насколько же далеко от истины данное убеждение. Ведь преодоление страха смерти является величайшей внутренней победой человека над своими животными инстинктами. Без этого невозможно рождения героя, без него в мире бы не было тех великих воинов и спасителей, кто до последнего рвался в бой во имя правосудия и справедливости. Вспомнить хотя бы легендарных самураев, которые бесстрашно вскрывали себе живот кинжалом во имя спасения собственной чести. Или камикадзе, что штурмовали наши корабли во времена второй мировой войны. Язык не повернется назвать этих людей трусами, побоявшимися бороться за свою жизнь. Нет, они храбрецы, коих свет не видывал, и начало их храбрости зарождается в их огромном сердце, готовом идти на смерть ради своих высочайших идеалов. Конечно, многие бы возразили мне, сказав, что их обязывали условия, а здесь многие уходят из жизни в мирное время, поддаваясь своим внутреннем слабостям. Да, убивать себя, бесспорно, глупо, если на это нет никаких достаточных оснований, а основание это должно быть слишком весомым, чтобы перевесить даже человеческую жизнь, что бывает крайне редко. Но это не отменяет того факта, что человек все же совершил невероятный поступок, внутри себя сокрушив преграду в виде нашего природного инстинкта — страха смерти. И какими бы не были его причины, эту победу одерживает каждый, кто собственноручно вывел себя из этого мира. Но если мы можем оправдать деяния великих воинов прошлого, значит мы можем оправдать и поступки людей современности, где каждый нашел для себя неоспоримый довод для того, чтобы лишиться собственной жизни. Думаю, что не более одного процента всех самоубийств могут быть оправданны, остальное является бессмысленной жертвой, связанной с глубокими душевными страданиями, которые человек так и не смог пережить. Но душевные страдания — это как раз то, что мы должны героически преодолевать, если хотим взрастить настоящего человека. — Я думаю, что нам всегда надо преодолевать те препятствия, что мешают нам стать счастливыми, — произнес я. — Спасибо вам большое, — прозвучал в ответ голос, который, как мне показалось, уже не был таким грустным и подавленным. В нем даже чувствовалась нотка какой-то радости или триумфа, причина которого мне была совсем неведома. * * * Я посмотрел на часы, время показывало двадцать минут четвертого, совсем немного и за окном уже начнет светать, а мне еще необходимо незаметно выбраться отсюда. Я бесшумно вышел из палаты и направился к лестнице, по которой спустился на первый этаж и оказался возле столь привычного мне черного входа. Затем я, буквально на цыпочках, пробрался в отделение технических помещений и там скрылся в одежной комнате, где переоделся в свои вещи, а использованную униформу сложил в мешок и запрятал в шкаф. Все же не стоит вешать грязную форму среди чистых наборов одежды, это будет некрасиво и неуважительно с моей стороны. Выйдя из данного помещения, я мгновенно нырнул в комнату, через которую я сегодня сюда и пробрался. Выглянув из окна, я убедился, что вокруг все тихо, и спокойно выбрался оттуда, оставив оконные створки в том же положении, в каком они и находились изначально. После чего еще немного времени у меня ушло на то, чтобы повозиться с оконной решеткой, которую я усердно прикручивал на место. Но закручивая последний болт, я вдруг осознал, что мне еще придется вернуться сюда для того, чтобы поставить точку в моей заключительной главе. И если я не подготовлю себе лазейку для следующего раза, то велика вероятность, что я вообще больше не смогу сюда попасть. Ведь окно могут закрыть, а мне доподлинно не известно, оставляют его всегда в таком положении или это же абсолютная случайность, вызванная халатным отношением персонала. Но, с другой стороны, чего им бояться, ведь им важно, чтобы никто не сбежал, а тут на окне решетки, которые этого сделать не позволяют, да и пациенты все сидят по закрытым палатам, а оттуда явно не сбежишь. Если ты, конечно, не Сказочник, который способен проходить сквозь стены. Если я сейчас, к примеру, испорчу механизм и лишу окно возможности полностью закрываться, то какова вероятность, что сотрудники проигнорируют это и не вызовут ремонтников, которые в тот же день все починят. А окно, естественно, затем закроют, а там, того глядишь, ещё и мои следы обнаружат. Нет, слишком рискованно, лучше оставить все как есть, так хотя бы имеется шанс, что никто и не обратит внимание на приоткрытое окно. Или же оставит все как есть, ориентируясь на уже выработанную привычку. Определившись, я закрутил последний болт, фиксирующий решетку на фасаде здания и скрылся во тьме кустов. Я сидел за столом в своем кабинете и печатал последние страницы главы, посвященной моим друзьям из психиатрического госпиталя. Моя книга была почти полностью завершена. Осталось дописать лишь последнюю главу, окончание которой я узнаю этой же ночью. Сейчас я все закончу, затем немного посплю и отправлюсь на свою последнюю встречу с таинственным пациентом с четвертого этажа. Я очень радовался и был доволен собой, ведь за эти несколько недель я сотворил множество значимых дел, которые могли бы легко перевесить все достойные поступки, совершенные мною за всю предыдущую жизнь. И это прекрасное ощущение, когда ты предвкушаешь победный исход, который неизбежно состоится сегодняшней ночью. Я жду этого момента больше всего на свете. После чего я вернусь домой и встречу своих родных, которые приедут уже завтра после обеда. И они увидят, что теперь их ждет тот, кто их любит больше всего на свете. Встречу их с подарками, расскажу о том, как они дороги мне и как я изменился, ради того, чтобы все мы были по-настоящему счастливы. И более того, сообщу им, что в следующую поездку я отправлюсь уже вместе с ними, ибо хватит с меня этих неравноценных обменов, когда я жертвую временем, которое мог бы проводить со своей семьей, ради работы, ставшей для меня унылой рутиной. Теперь это все останется в прошлом, а впереди только радостная и успешная жизнь. Я дописал последние на сегодня строки своей главы, добавив туда еще и одного загадочного пациента, который ночью приходил ко мне с вопросами, касающимися его суицидальных намерений. После чего я отодвинул свой творческий инструмент в сторону и прилег на диван, уставившись глазами в потолок, безмятежно нависающий надо мной. Я проснулся от звонившего будильника, который звучно сообщал мне о том, что время уже подошло и мне пора собираться в путь. На часах было ровно десять вечера, что было оптимальным временем для начала ночных приключений. Я собрал с собой весь предыдущий набор вещей, прихватив, на всякий случай, еще и тюбик машинного масла, с расчетом, что если где-то мне придется столкнуться со скрипами, то я смогу их благополучно нейтрализовать. Хотя и маловероятно, что я буду заходить через какую-нибудь дверь, так как шанс отворить их случайными ключами просто ничтожен. Я решил ничего больше не менять и все сделать так же, как я делал прошлой ночью. В двенадцатом часу я уже сидел в кустах напротив окна, ведущего в служебное помещение со швабрами, куда мне беспрепятственно удалось проникнуть прошлой ночью. Подобравшись поближе к окну, я стал всматриваться в створки и, к моему огромному облегчению, обнаружил, что окно находится в том же, не до конца закрытом, положении. Предполагаю, что уборщицы специально оставляют ставни приоткрытыми, чтобы ведра и швабры лучше просыхали. Я приступил к своему самому нелюбимому делу, которое подразумевало отвинчивание внешней решетки, это было и физически тяжело и одновременно сильно рискованно, так как я стоял на улице и ковырялся в окне, и если бы кто-то случайно меня обнаружил или услышал подозрительный звон металла, то мне бы точно пришлось несладко. Но, к моему огромному счастью, меня никто не заметил, и я успешно проник в помещение больницы. После я повторил уже знакомую мне процедуру, закрепив решетку на второй болт, чтобы она держалась ровно, без видимых перекосов. Затем выглянул в коридор, и убедившись, что все чисто, пулей залетел в помещение с одеждой, где на дне шкафа нашел свою же запрятанную ранее униформу. Я тут же нацепил ее, решив, что этически будет не совсем правильно использовать новую одежду, загружая тем самым других людей, занимающихся химчисткой, дополнительной работой. Вообще у меня даже маячила мысль — забрать с собой использованную униформу, чтобы потом постирать ее и вернуть абсолютно чистую на свое место. Но что-то в моей голове говорило о полнейшей абсурдности этой идеи. Если бы не риск быть обнаруженным, то я, безусловно, так бы и поступил, но если мне повезло дважды, то это не значит, что так оно и будет происходить постоянно. Не стоит играть в неоправданный риск, это ни к чему хорошему не приведет. Я вышел в коридор уже переодетый, затем бесшумно двинулся в сторону лестницы, там без всяких происшествий добрался до четвертого этажа, куда врываться особо не спешил. Медленно, едва наступая на подошву своих кроссовок, я заглянул за угол и убедился, что там нет никого из охраны. Еще около минуты я стоял и выжидал, появится ли кто-то в коридоре или нет. Но никто не появлялся, вообще стояла полная тишина, в которой кажется вымерли все звуки, кроме, разве что, дежурного света, который периодически тихонько потрескивал. Точнее треск исходил от самой лампы, а не от света, просто сам звук сопровождался легкими световыми морганиями, которые воспринимались именно как световые действия. Убедившись в безопасности, я прокрался до палаты четыреста тринадцать, в которой все находилось в таком же привычном состоянии, будто это было тем единственным местом, в котором никогда ничего не менялось. Когда весь мир мчится на встречу новым переменам и открытиям, эта палата остается символом какого-то остановившегося времени, походившего на внезапный уход какого-то человека, который больше никогда не будет двигаться вместе с нами в едином потоке жизни, став навечно запечатлённой фигурой в одном неизменном кадре. Я снял свою куртку и постелил ее на пол, на то самое место, где расположился когда-то в тот самый первый нелегальный визит, чтобы у двери дождаться таинственного гостя, который должен был тихонько постучать в мою дверь. Я откинулся головой к стене и стал ожидать ночного пациента, с которым у меня остался еще один незакрытый вопрос. Я так и сидел, придавшись размышлениям, пока не почувствовал, как мои веки стали тяжелеть и глаза непроизвольно закрываться, после чего я моментально уснул. — Джереми, ты должен найти в себе все расхождения, которые мешают тебе. Ты должен откровенно признаться себе в том, что некоторые вещи ты обманчиво принимаешь за реальность, хотя они не более, чем плод твоего воображения. Ты должен открыться себе даже в самых постыдных и ужасных вещах, иначе ты не дойдешь до конца, а остановившись на месте, ты рискуешь навечно обрести безумие, — прозвучал голос Сказочника. После чего комната вдруг затряслась и стала рушится, лунный свет, светящий в окно, усилился, грохот металла и треск ломавшегося здания стал давить на барабанные перепонки. Я стал затыкать их руками, но ужасный скрежет не прекращался, я пытался рассмотреть что-то глазами, но вокруг был непроглядный туман, внезапно среди неутихающего шума прозвучал пронзительный детский крик: «Папа!». Я проснулся. Все мое тело пронизывала мелкая дрожь, а по лбу текли капли холодного пота, оказывается, что я отключился всего на каких-то пятнадцать минут, но сон уже настолько глубоко охватил меня, что я стал путать его с реальностью. Нет, Сказочник не приходил, это мне всего лишь приснилось, ведь это были его слова, которые он произносил мне ранее, в ту нашу последнюю встречу. Я просто вспомнил их и воспроизвел в своей голове. Вот только не спроста возникли именно эти слова, ведь они твердили мне о том, что где-то еще я не стал до конца откровенным с собой, что-то я до сих пор скрываю от самого себя. Вот только что это? И этот детский крик, похожий на голос моей Энни, к чему такое ужасное сновидение. И этот грохот, и разрушение, что-то пора со всем этим заканчивать, хватит с меня этих безумных приключений. — Сказочник, где же ты? — прошептал я. — Куда ты подевался? Явись ко мне, я должен поговорить с тобой. Ты нужен мне, — тяжело вздохнул я. — Не бросай меня здесь. Я все равно не смогу, я не смогу этого признать. Сказочник! — вскрикнул я. Глава 16 Заключительная глава — Здравствуйте доктор Блэк! Меня зовут Дуглас Джефферсон, я созванивался с вами насчет работы, — произнес молодой парень в дорогом костюме. — Здравствуйте, молодой человек, помню о нашем разговоре. Только не называйте меня доктор Блэк, лучше мистер Говард или профессор, так оно мне как-то привычнее, — ответил мистер Блэк. — Хорошо, профессор, — улыбнулся парень. — Так вы значит насчет работы. Уверены, что хотите работать в таком непростом месте? Ведь это очень серьезное дело, требующее эмоциональной стабильности и альтруистической наклонности, — произнес профессор, посмотрев на молодого парня. — Мистер Говард, я закончил институт психоанализа в Чикаго, моей огромной страстью всегда была психиатрия, поэтому я знал куда шел. А ваше заведение мне кажется наиболее предпочтительным, уж не знаю почему. Может просто внутренне чутье говорит мне о том, что я должен связать часть своей жизни именно с этим местом, — произнес молодой человек. — Ну что же, это весьма похвально, сэр. Раз вы тверды в своих намерениях, то я готов взять вас в нашу скромную обитель. Предлагаю прогуляться по помещениям, я проведу вам небольшую экскурсию и расскажу о нашем коллективе, методах работы, ну и, конечно, познакомлю с некоторыми нашими пациентами. Доктор провел своего нового сотрудника по первому этажу здания, показав, где у них располагаются технические помещения, где ночью сидят дежурные санитары и где находятся все аварийные выходы из здания. Затем профессор провел небольшой экскурс по второму этажу, в том числе показав свой личный кабинет, а также познакомил его со своим заместителем доктором Генрихом Шульцем, чей кабинет располагался неподалеку. После этого мистер Говард Блэк поднялся со своим спутником на третий этаж и провел его вдоль палат, где у них располагались пациенты с различными заболеваниями и нарушениями психики. — А по ту сторону располагается женское крыло, там у нас на лечении содержатся женщины и девушки, но их несколько меньше, чем мужчин. Потом сходим туда, там тоже есть интересные истории. Да, а вот здесь у нас игровая, тут они занимаются творчеством, рисуют, читают, лепят из пластилина, а некоторые даже сочиняют стихи. Здесь обычно содержатся те, кто имеет шанс на выздоровление, чей диагноз не опасен для окружающих и для самого пациента. Люди с легкими формами шизофрении, с паническими атаками, с маниакально-депрессивным психозом и так далее. Мы работаем с каждым и по его индивидуальной программе. Раньше лечение у нас во многом был схожим, но потом мы стали применять исключительно личный подход, опираясь на все возможные психические особенности самого пациента, — рассказал профессор. — Это вполне разумно, профессор. Ведь каждый человек индивидуален и не к каждому подойдет тот ключ, который ранее подошел к другому, даже при учете, что у них абсолютно схожий диагноз, — одобрительно поддержал Дуглас. — Да, со временем я сильно пересмотрел свои взгляды, касательно некоторых наших методов, все же мы часто не способны слышать то, о чем хочет нам сказать наш подопечный. Принимая за него каждое решение, которое, вопреки нашим ожиданиям, наносит ему непоправимый вред, так как сталкивается с тем, что надежно скрывалось от нашего взора. Все же шаблонное восприятие делает свое дело, от этого сложно было уйти, — вздохнул пожилой профессор. — А что у вас находится на следующем этаже? — поинтересовался молодой сотрудник. — Там у нас так же содержатся пациенты, мистер Джефферсон, только несколько более сложные, чем те, что на этом этаже, — ответил мистер Блэк. — Профессор, я могу взглянуть на них? — поинтересовался Дуглас. — Ну если вы желаете, то пойдемте, молодой человек, покажу вам и четвертый этаж, — ответил профессор, покрепче сжимая свою трость. — Единственное, о чем я сильнее всего жалею, так это то, что мы так и не построили здесь лифт, лишь с годами я осознал великую значимость данного изобретения, — слегка рассмеялся профессор. Четвертый этаж представлял собой самое ухоженное место во всей больнице, было видно, что не так давно здесь был проведен тщательный ремонт, благодаря которому коридор обрел состояние особого тепла и уюта. — Мне нравится здесь, атмосфера такая располагающая, — произнес мистер Джефферсон. — Да, согласен, но так было далеко не всегда, — улыбнулся профессор. — Почему мистер Говард? — спросил Дуглас. — Раньше здесь не было такого прекрасного ремонта, — рассмеялся пожилой доктор. — А расскажите мне о пациентах, которые содержатся здесь? Много ли их тут? А можно взглянуть в окошко? — любопытствовал молодой сотрудник. — Здесь разные пациенты, сейчас их совсем немного, всего двенадцать человек, а раньше была задействована каждая палата. И между прочим, раньше не было окон в палатной двери, это сейчас можно приоткрыть форточку и посмотреть на больного, оценить его состояние, удостовериться, что с ним все в порядке, а раньше это сделать было невозможно, только если полностью открывать дверь. Представляете, как тяжело и рискованно это было делать моим сотрудникам, учитывая какое количество опасных пациентов у нас тогда содержалось, — поделился доктор. Молодой сотрудник проходил мимо закрытых дверей, иногда с особым любопытством заглядывая в некоторые из них, попутно интересуясь судьбой содержащегося там пациента, после чего шел дальше. Профессор рассказывал ему про диагноз больного, а также некоторые факты из его биографии, а новоиспечённый медицинский работник хвастался своими познаниями в изучении того или иного заболевания. — А здесь кто находится? — спросил он, остановившись у палаты с номером четыреста тринадцать. — Это, это мистер Смит, мистер Джереми Смит, — произнес профессор. — А с ним что произошло? — спросил Дуглас. Профессор погрузился в воспоминания далеких лет, когда прямо посреди ночи его разбудил телефонный звонок.