— А вы точно немного безумец, Джереми, но это не может не радовать, ведь именно благодаря таким сумасшедшим наш мир еще окончательно не провалился в беспросветную серость и уныние. Не стал землями, где целый взвод бесчувственных солдат тяжелыми ботинками втаптывает в грязь остатки нашей радости, любви и независимости. Это именно то место, которое я часто вижу и которое страшит меня больше всего. Мир, в котором ни один из нас не имеет прав на свободу. Это самое ужасное, что может здесь произойти и это именно то, чего так жаждет окружающая нас серость. — Да, некоторые думают, что если им не нужна свобода, то остальным она тоже не нужна. Поэтому они будут всеми силами пытаться отобрать у нас то, что им самим неподвластно. Ведь это поведение тех, кто так и не смог стать сильным, кто побоялся ответственности за свою жизнь, но мы ведь с тобой не такие. Мы можем быть теми, кто замахнулся на право стать независимым, — я взглянул в глаза Элизабет и взял ее за руку. — Да, мы с вами не такие, Джереми, — произнесла девушка, в глазах которых стали проявляться слезы. — И ты должна быть сильной не для них, а для самой себя в первую очередь. Только взяв власть над собственной сущностью, ты сможешь сохранить себя в мире окружающего тебя сумасшествия. Того серого, глупого и абсурдного мировоззрения, которое нам с тобой так чуждо и ненавистно, — продолжил я. — Но я не знаю, как мне быть сильной, я не могу контролировать себя, — сквозь слезы произнесла девушка. — Можешь, Элизабет. Конечно, можешь! Ты единственная, кому это под силу, остальные же не имеют никакой власти над тобой. Внутри тебя есть воля, которая всем управляет, которая держит на привязи срывающих псов разрушения, именно она заставляет тебя действовать тогда, когда руки уже не хотят подниматься. Воля продолжает вести тебя по твоему пути даже тогда, когда тебе кажется, что глаза твои уперлись в глухую и непроходимую стену. Медленными, но верными шагами она заставляла тебя идти, вынуждая тебя бороться и отстаивать право на жизнь. И эта воля должна стать твоей основой, ты должна довериться ей, передать поводья своей колесницы в ее руки, чтобы она галопом неслась вперед, сокрушая твои слабости и сомнения. Взрасти в себе несокрушимую опору, которая станет неотъемлемой частью твоего тела и разума. С каждым днем укрепляй и наращивай этот железобетонный столб, чтобы он никогда не смог прогнуться под давлением происходящих вокруг тебя событий, какими бы ужасными и пугающими они ни были. Закаляй его пламенем, сделай его неуязвимым даже для своих собственных мыслей, и тогда ты увидишь, что твоя несокрушимая основа и есть ты. Настоящая ты, лишенная ненужных человеческих слабостей, стремящихся поработить тебя, сделав слабой и зависимой, как все те, кто тебя все время окружает. Даже твой отец, который хотел причинить тебе боль, нет, он больше не сможет этого сделать, ведь он ничтожно слаб для того, чтобы даже прикоснуться к тебе, — сказал я, специально подводя разговор к карте, которую уже давно следовало бы открыть. Пока я говорил, рука Элизабет сильно сжимала мою руку, но когда я сказал об ее отце, то она еще сильнее вцепилась в меня, словно хотела спрятаться и защититься от напавшего не нее негодяя. — Элизабет, чтобы он не сделал с тобой когда-то, это больше не станет терзать тебя, он больше не сможет причинять тебе боль, ты не позволишь ему управлять собой. Отныне ты не в его власти! Не смей быть слабой, не смей радовать его своей болью, он не заслуживает этого. Прекрати жить страданиями, которые принес тебе этот человек, живи теми чувствами, которые ему были неведомы. Пусть он останется наедине со своим несчастьем, а ты будешь жить дальше, вопреки ему, назло всем тем, кто в тебе когда-то сомневался. Стань опорой самой себе, стань надеждой самой себе, взрасти любовь для самой себя. Ведь жизнь, она же не стоит ничего, в ней нет ни капли из того, что стоило бы сожаления, это лишь игра, в которую мы смеем или же боимся играть. С этими мыслями ты начнешь просыпаться каждый день, понимая, что больше тебе нечего терять, кроме самой себя, — произнес я, внимательно смотря в глаза на девушке. — Джереми, я постараюсь быть такой, — промолвила она в ответ. — Нет, ты не постараешься, ты будешь такой. Скажи мне это? — скомандовал я. — Да, я буду такой, — нерешительно прозвучало в ответ. — В такие слова сложно поверить, — покачал головой я. — Я буду сильной, Джереми, — увереннее произнесла Элизабет. — Пока ты меня не убедила, — я продолжал наблюдать за девушкой, заплаканное лицо которой внезапно стало меняться. Теперь из маленького и запуганного существа на меня смотрели глаза хищной львицы, готовой в одно мгновение броситься в атаку. — Я сильная и могущественная, я сокрушу каждого, кто осмелится посягнуть на мое право и на мою свободу. Я больше не беззащитная девочка, которую можно попирать ногами, я бессмертная мощь, заключенная в человеческом теле, — горящие глаза Элизабет смотрели сквозь меня, погруженные куда-то вглубь собственного ума. Теперь перед мной сидел совершенно другой человек, перед мной сидел тот, кто смог отыскать истинную силу в своем тонком и хрупком теле. Мы долго разговаривали с мисс Шифер, она поделилась со мной многими тайнами, терзавшими ее. Рассказала мне о жестоких поступках, творимых ее тираном-отцом, поделилась переживаниями, которые испытывала на протяжении всей своей жизни. Но теперь она больше не плакала и голос ее не дрожал при воспоминаниях о каких-то пугающих событиях, она говорила абсолютно спокойно и уверенно, будто все то происходящее не имело к ней никакого отношения, а если и имело, то никоим образом не задевало ее. Она открыла мне все карты, рассказав все то, о чем не осмеливалась сказать другим, даже самым близким и надежным людям. Больше это не являлось ее особенной внутренней болью. Теперь это стало очень неприятным и омерзительным, но при этом далеким событием, которое навсегда умерло вместе с ее прошлой детской жизнью. На прощание Элизабет обняла меня, назвав своим лучшим другом и сказала, что очень ждет выхода моей книги, которая, с ее слов, будет, безусловно, чудесным романом, раз его написал такой интересный и талантливый человек. Я же пообещал писать ей письма, если вдруг наши встречи больше не состоятся, но в глубине души почему-то точно был уверен, что никогда не увижу ее снова. Доктор Шульц вывел мисс Шифер из кабинета, пообещав вернуться в компании моего следующего собеседника мистера Оливера Блэнкса. Который, как мне поведал сегодня профессор, особенно сильно дожидался встречи со мной, постоянно интересуясь у медицинского персонала не планирует ли мистер Смит посетить его сегодня или завтра. Когда доктор Шульц покинул кабинет, то в него тут же зашел профессор, который начал меня расспрашивать о результатах прошедшей встречи. Внезапно он о чем-то задумался, потом посмотрел на меня, извинился, и попросил остаться в кабинете, дожидаясь его или доктора Генриха Шульца, и выскочил за дверь. Видимо забыв сделать какое-то важное дело. Я же сел на стул и сделал несколько записей, касающихся диалога с мисс Шифер. А также поставив большой жирный плюсик напротив ее имени. Еще около пятнадцати минут я сидел в гордом одиночестве, дожидаясь появления кого-нибудь из докторов, но никто так и не появлялся, поэтому я просто сидел и чертил фигурки в своем ежедневнике, пытаясь немного отвлечь свое внимание от медленно подкрадывающегося ко мне волнения, вызванного переживанием о предстоящей встрече. Ведь сегодня именно тот день, когда я должен буду поставить точку в этом вопросе, сегодня будет написана завершающая глава моей книги, поэтому я все должен довести до логического финала и ошибиться мне ни в коем случае нельзя. Да! Да я себе не прощу, если не помогу этим ребятам одолеть охватившее их зло, я обязан помочь им, я бросил себе этот вызов, и выполню обещанное. Наконец, дверь кабинета открылась и в помещение зашел доктор Шульц, следом за которым в комнату ввалился и мистер Блэнкс, который, завидев меня, широко улыбнулся и поднял вверх большой палец правой руки. Подозреваю, что моему знакомому было о чем рассказать мне, раз он встретил меня подобным жестом, предполагаю, что он все-таки пришел к какому-то решению своей проблемы, разработав подходящую тактику, как он это когда-то делал в каждом своем спортивном поединке. Мы с Оливером Блэнксом зашли в переговорную комнату, а доктор Шульц закрыл за нами дверь. Здоровяк стал суетливо моститься в своем кресле, я же сел напротив и наблюдал за окончанием его манипуляций. Когда же он, наконец, закончил, то его крупное овальное лицо расплылось в огромной улыбке. — Джереми, не хочешь узнать, как у меня дела? — с надменным видом поинтересовался он. — Конечно хочу, Оливер! Как же твои дела? Как поживаешь? — спросил я. — У меня все хорошо, мой друг. Я несколько дней посвятил тому, что занимался изучением своего соперника, оценивал его способности, отслеживал фирменные атаки и искал его слабые стороны. Я все свое время посвятил тому, чтобы раскусить этого негодяя, и поверь мне, кое чего я все-таки добился, — мистер Блэнкс горделиво смотрел на меня сверху вниз. Он смотрел так не потому, что хотел возвыситься, посчитав меня ничтожным. Причина была в другом: он был настолько огромным, что, даже сидя за столом нависал надо мной, подобно могучей горе, склонившейся над маленьким домишкой, построенным у ее подножия. — Оливер, это прекрасно, теперь я с нетерпением жду, что же тебе удалось выяснить о своем сопернике, — с нескрываемым любопытством произнес я. — Так вот, Джереми, мы с тобой долго общались на эту тему, и ты настолько сильно меня замотивировал, что я даже спать не мог, все только и думал, что о своем враге и о том, как сокрушить его. И вот к каким выводам я пришел в раздумьях бессонных ночей. Мой враг по имени Гнев очень суров и беспощаден, он абсолютно устойчив к любым проявлениям жалости, и запугать его тоже невозможно. Поэтому все знакомые мне неспортивные методы я сразу отсек, они с ним не работают. Его основными сильными сторонами является скорость, внезапность и прессинг… — оживленно начал рассказывать мистер Блэнкс, пока я не прервал его. — А что такое прессинг, Оливер? Я не очень сильно разбираюсь в боксерской терминологии, — поинтересовался я. — Это значит, Джереми, что он начинает сокрушать своего соперника беспрерывными атаками, безостановочно нанося удары со всех возможных углов, пока его оппонент не рухнет бесчувственно на настил ринга, — пояснил мне Оливер. — Теперь все понятно. Извини, что прерываю, просто мне необходимо четкое понимание всех формулировок, чтобы ничего не упустить из твоего повествования, — сразу прояснил я. — Я это прекрасно понимаю, Джереми, поэтому спрашивай, не стесняйся. Итак, кроме всего прочего, этот гнев имеет и свои слабости, на которые почему-то никто не обращает внимания, а ведь они есть! Во-первых, он слишком прямолинеен, он всегда идет прямо и напролом, никаких хитрых комбинаций, никаких обманок, просто прет на соперника и рубит его, на большее он и не способен. Во-вторых, он однотипен, он не использует никаких новых приемов и техник, одни и те же движения, которые любой разбирающийся в боксе уже бы давно прочитал. Вот только почему он так действует? Наверное потому, что он предпочел отточить до совершенства свои простейшие атаки, но довести их до такого уровня, что ни один соперник не сможет поспеть за ним, — задумчиво произнес мистер Блэнкс. — Оливер, получается, что его сила кроется в его слабости, и наоборот? — спросил я. — Да, все именно так, оно так закручено, что даже мозг ломается, — почесал лоб Оливер. — Но ведь для тебя его сила это именно слабость, верно, Оливер? — уточнил я. — Конечно, для меня это лишь показатель того, что он далеко не совершенный соперник, а значит, что и его можно одолеть. И я это непременно сделаю! — воскликнул здоровяк. — Хорошо, Оливер, рассказывай дальше, что еще интересного тебе удалось выяснить? — вернул я собеседника к основной сути разговора. — А еще я выяснил, что с выносливостью у него не очень хорошо обстоят дела. Он, как и все взрывные бойцы, много энергии тратит на свои первичные атаки, а потом его натиск постепенно начинает спадать, что в итоге приводит к усталости и он постепенно прекращает наносить удары. И самое главное, что это происходит не всегда, когда соперник упал в нокаут, иногда достаточно отвлечься и перевести свое внимание на что-то другое, как ты начинаешь терять свою высокую восприимчивость к его ударам, а потом вообще перестаешь их чувствовать. Вот только я пока не могу понять, как переключиться и не поддаваться его игре, которую он всеми силами старается навязать мне, — задумчиво пожал плечами мистер Блэнкс. — А о чем ты думаешь, Оливер, когда он бьет тебя своими молниеносными ударами? — спросил я, вдруг осознавая, что начинаю догадываться где кроется ключ к победе над непобедимым соперником. — Я обычно думаю над тем, как набить кому-нибудь морду или покалечить, ну или над тем, чтобы восстановить справедливость и отстоять свои права, — произнес Оливер. — А кому ты планируешь набить морду? Тому, кто вывел тебя из себя именно в тот момент? — уточнил я. — Да, какому-нибудь негодяю и подлецу, который возомнил о себе слишком много, найдя в себе смелость нанести мне оскорбление, — ответил здоровяк. — Получается, что все твои силы направлены на то, чтобы сокрушить того, кто повел себя недостойно в твоих глазах. И в то время, пока ты тратишь все внимание на то, чтобы уследить за своим внешним — иллюзорным врагом, ты абсолютно теряешь из внимания своего внутреннего — истинного врага, который подкрадывается к тебе со спины и начинает наносить сокрушительные удары. В итоге он делает свое грязное дело и оставляет тебя одного, наедине с собственным поражением, — заключил я, и по моим словам было видно, что Оливера не очень радовало осознание этого факта, но и болезненной реакции он при этом не проявлял. — Да, Джереми, получается, что он действительно бьет меня исподтишка, пока я луплю кого-нибудь другого. Выходит, что он еще хитрее и наглее, чем я думал, он нападает лишь тогда, когда я занят другим оппонентом. У него точно нет никакой чести и совести, раз он бьет соперников только со спины. Такие бойцы не заслуживают уважения! И вообще, Джереми, я нашел еще одну важную слабость у мистера Гнева! — вскрикнул Оливер, вскакивая из-за стола. — Какую же, Оливер? — спросил я, жестами пытаясь успокоить возбужденного собеседника. — Он трус! Он самый настоящий трус, который боится открытого поединка. Он никогда не атакует врага в лицо. Он страшится такого сражения, не веря в собственную победу, все его достижения, это лишь результат обмана и коварства, но никак не ловкости и мужества! Он никакой не боец, он крыса! Жалкая и ничтожная крыса! — разошелся Оливер, который так завелся, что стал кричать на всю комнату. Казалось, что стены начали содрогаться от его рева. И не удивительно, что спустя несколько секунд в кабинет ввалились доктор Шульц с профессором, а через мгновение еще и парочка крепких санитаров. Увидев докторов, здоровяк притих, изобразив на лице полное непонимание того, почему они вообще здесь находятся. — Джереми, у вас все в порядке? — спросил профессор, взволнованно посмотрев на меня. — Все отлично мистер Говард, мы с Оливером как раз обсуждаем одного негодяя, который настолько омерзителен, что тут уж, простите нас, сложно обойтись без эмоций, — произнес я, подмигнув мистеру Блэнксу. — Ну тогда, прошу прощения за наше бестактное вторжение, — произнес профессор и весь состав медработников поспешно удалился. — И чего им надо было? — удивленно развел руками мистер Блэнкс. — Видимо им было очень любопытно, что такое мы с тобой здесь обсуждаем, — ухмыльнулся я. — Этим да, им все интересно, везде суют свой нос, прям как мухи назойливые, — повозмущался громила. — Итак, что мы с тобой выяснили, Оливер. А выяснили мы то, что твой главный враг боится открытого столкновения. Он настолько не уверен в себе, что пытается сражаться только таким ничтожным способом. Но чтобы произошло, если бы ты вышел с ним на равный бой? Если бы встретил его в открытую, лицом к лицу? Что тогда бы было? — спросил я. — Я бы его уничтожил, просто снес его, как трусливого негодяя, чья эпоха лжи наконец-то закончена, — горделиво, но слегка озлоблено, с небольшим оскалом на лице произнес мистер Блэнкс. — Тогда тебе необходимо добиться прямого противостояния с ним, Оливер, это твой шанс, наконец, поквитаться с ним за все! — героическим голосом произнес я. — Но как мне это сделать, если он постоянно прячется в тени? — вздохнул громила. — А ты попробуй в момент, когда тебя кто-то выводит из себя, перевести внимание с человека на этого негодяя — на мистера Гнева. Чтобы он не смог атаковать тебя внезапно, сокрушая своими ударами со спины. Ты должен будешь резко развернуться к нему лицом и встретить его своим любимым контрударом, да еще и сделать это так, чтобы он с твоей мощной подачи тут же рухнул на лопатки в бессознательном состоянии. Ты же сможешь так сделать? Сможешь сокрушить своего врага? — с вдохновением в голосе произнес я. — И я сделаю это! Джереми, можешь не сомневаться, я покажу этому парню кто есть кто, — здоровяк стал колотить себя кулаком по груди, изображая полную решительность и непоколебимость своего воинского духа. — Основная наша задача, Оливер, заключается в том, чтобы отслеживать твоего врага, если ты будешь переводить все свое внимание на него, а не на человека, который тебя рассердил, то сможешь противостоять мистеру Гневу. Если же ты этого не сделаешь, то ничего не изменится. Надо научиться концентрироваться на своем настоящем противнике, который мучает тебя на протяжении всей жизни, в отличие от того мимолетного обидчика, который, вероятно, по совершенной случайности задел или оскорбил тебя. Ведь этот человек не досаждал тебе столько, сколько мистер Гнев, не пил твои жизненные соки так часто, как это делал он, не заточил тебя в этих унылых стенах, в отличие от того, кто все это специально так устроил. Так, наверное, все-таки Гневу нужно сказать «спасибо» за все его деяния и наказать наглеца как следует. Не смотри больше на людей, когда он приходит, смотри только не него, смотри ему прямо в глаза, не упускай его, следи за ним. И поверь мне, он ни разу не осмелится ударить тебя, когда ты видишь его, когда следишь за ним и когда ты готов к бою. В эти моменты Гнев будет беспомощен перед тобой и сам отступит, признав твое величие, — произнес я, глядя в глаза Оливеру, с ожиданием найти в них огонек внутреннего понимания всех сказанных мною слов. И мне кажется, что я увидел этот огонек, так как что-то с ним явно стало происходить. Он словно стал меняться, обретая не ту напыщенную уверенность, которую сейчас публично демонстрировал, а некую внутреннюю серьезность, которая проявлялась в его взгляде, осанке и выражении лица. Словно передо мной сидел человек, который внезапно проснулся, ожил, осознав всю абсурдность и нелогичность являвшегося ему сна. — Значит так тому и быть, теперь я не буду бросаться с кулаками на всякого встречного по любой, возникающей во мне самом причине. Теперь я буду заглядывать в глубь самого себя, дабы не дать моему внутреннему злу одержать верх надо мной, — произнес мистер Блэнкс, прервав свое, уже столь длительное, молчание. — Все верно Оливер, сейчас ты сделал самое главное — обнаружил своего заклятого врага. Теперь ты все понимаешь, и я уверен, что в тебе достаточно духа для того, чтобы справиться с ним и жить дальше зрелым и здравомыслящим человеком, — приободряющее произнес я. — Спасибо тебе Джереми, сейчас я понял, что вся моя жизнь находилась в моем собственном рабстве, в плену у своих эмоций и переживаний, которые заставляли меня делать омерзительные вещи, абсолютно глупые и неразумные. А теперь я все вижу в другом свете, словно я нацепил поводок на свои эмоции, не позволяя им бежать впереди моего ума. Ты не просто открыл мне глаза, заставив поверить в наличие моей проблемы, ты изменил мой взгляд на самого себя, тот взгляд, который не менялся во мне уже много лет, с того самого момента как… — мистер Блэнкс внезапно замолчал. — Да, Оливер, с какого момента? — я внимательно следил за словами своего собеседника. — Как моя мать назвала меня неудачником, — произнес Оливер. — Почему она так назвала тебя? — удивленно спросил я. — Она часто называла меня так, много от меня требовала, постоянно ругала, а в детстве била. Она хотела от меня большего, чем я мог выполнить. Сравнивала меня с моим отцом — пьяницей, который умер, когда я был еще совсем маленьким мальчиком. Она твердила мне, что я такой же, как отец, что так же ничтожно проживу свою жизнь и закончу ее где-нибудь под забором, забытый и никому не нужный, — дрожащим голосом произнес Оливер, огромный детина, которого сложно было представить в таком состоянии. Но именно сейчас он сидел передо мной и тихонько всхлипывал. — Может она просто хотела, чтобы ты вырос достойным человеком, который будет учиться на ошибках других людей, чтобы не закончить жизнь так же тяжко, как и твой отец? — спросил я, зачем-то пытаясь оправдать глупое поведение его матери. — Нет, Джереми, на самом деле ей было наплевать на меня. Ей было важно использовать меня для того, чтобы она могла мною гордиться, а точнее моими достижениями. А я сам, как человек, как сын, был ей абсолютно не важен. Она хотела, чтобы я был удобным, выгодным для нее, и таким она и пыталась сделать меня, требуя того, что для меня самого было совсем неважным, ненужным и неинтересным. Я хотел жить другими увлечениями, но она не позволяла мне этого. Даже когда я проиграл свой самый значимый бой в жизни, когда дрался на чемпионате Штатов, она не поддержала меня. Я позвонил ей, ожидая, что она ободрит меня, зная как я расстроен своему проигрышу, а она лишь сказала мне, что ей жаль, что я не выиграл, и, вероятно, причина в том, что я недостаточно усердно тренировался, раз слил этот бой. С тех пор я больше не хотел драться, после этого мое желание состязаться пропало напрочь, не было никакого смысла. А ради чего? — произнес мистер Блэнкс, глубоко вздыхая. И я понимал его в этот момент. Я сам постоянно оправдывал свою мать, которая совершенно не слышала меня, а хотела лишь собственной реализации, но не своими силами, а моими руками. Ведь так здорово заявлять миру о своих достижениях, вещая, что ты дала миру успешного доктора, спортсмена или политика, присуждая себе все лавры его достижений. Но вот только ты ни разу не пришла поддержать своего сына, не помогла ему пережить боль, не вызвалась смыть грязь с его кровоточащей раны, не пожертвовала своим комфортом и удовольствиями ради него. Нет, ты лишь громко кричала на каждом углу о своей жертве, в случае его падения или провала, но твоя личная потеря при этом была ничтожна. Ради своих великих амбиций ты пожертвовала своим собственным ребенком, но не собой, ведь так было проще, так было легче. — Я понимаю тебя Оливер. Твоя мать хотела от тебя слишком многого. Пыталась добиться того, что тебе было не нужно, переламывая тебя, лишь ради собственных, важных лишь для нее вещей. Мне это знакомо, я и сам прошел через подобное. И долго не мог себе признаться в этом, ведь общество приучило нас верить в неприкосновенность наших родителей, в их бесспорную праведность и святость. Но это все абсурд, полнейший обман, который я осознал лишь спустя многие годы. Но понять это маленькому ребенку было не под силу, ведь детьми мы всегда думаем, что взрослые вокруг нас все невероятно умные и смышленые, но правда потом разочаровывает нас. Ведь именно взрослые творят все самые ужасные вещи на земле, не маленькие неразумные дети, а именно примерные и праведные взрослые, устраивающие войны и ломающие жизни своими доверчивым и несмышленым детям, — произнес я. — Поэтому я и почувствовал, что ты сможешь помочь мне, ты ведь видел тоже, что и я, — слегка улыбнулся здоровяк. — Верно, Оливер, это большой плюс для нас обоих. Но ты не должен грузить себя прошлым. Не должен думать о том, как отнесется твоя мать к твоим поступкам, достижениям и жизненным целям. Ты должен делать то, что ты хочешь делать, что считаешь нужным и важным для самого себя, остальное же не имеет никакого значения. Ведь это твоя жизнь, и ты не обязан даровать ее кому-то другому, у них есть своя, с которой они могут обходиться так, как сочтут нужным, но твоя предлежит лишь тебе. Оливер, это то самое уважение к самому себе, которое так важно, и оно проявляется прежде всего в том, что ты ценишь самого себя, свое время, свой труд и свое мировоззрение. В этом уважение к себе выражается в первую очередь, а не во внешней агрессии к обидчику, которая, как ты сам прекрасно понимаешь, больше походит на то, словно некий неуверенный в себе человек, пытается всех обмануть, выдавая себя за совершенно другую сильную личность. Сильному не надо доказывать другим, что он сильный, они это и так поймут, куда сложнее доказать это самому себе, — ответил я. — Но как мне быть в общении со своей матерью, я же не могу перестать с ней общаться из-за ее поведения, а повлиять на ее взгляды я не смогу. Как же мне быть? — спросил здоровяк. — Мы всегда жалеем своих близких, а себя, наоборот, виним в своей чрезмерной жестокости по отношению к ним, да и они сами не против выставить картину наших взаимоотношений именно таким образом. Но никому не следует забывать, что ничто не происходит просто так. Наше, не совсем доброе, расположение по отношению к кому-то из близких людей, является не следствием внутреннего несовершенства, а, в первую очередь, результатом их собственных поступков и ошибок. Другой вопрос в том, сможем ли мы найти компромисс и понять друг друга, наладив взаимоотношения и простив все прошлые обиды? Но если кто-то все еще не хочет менять свое поведение и жаждет дальше властвовать над чужой жизнью и эксплуатировать ее в собственных целях, то тогда вряд ли из этого что-то получится. Скорее всего это приведет к бесконечному водовороту прощений и обид, наполненному неутихающей болью и страданиями. Всегда, Оливер, всегда можно услышать друг друга и понять, если обе стороны возжелают этого, иного же пути к пониманию просто нет, — заключил я. — Кажется, что я покину эти стены совершенно другим человеком, странно, что ответ пришел оттуда, откуда я его совсем не ждал. И это все благодаря тебе, — Оливер уже вернулся к своему нормальному состоянию, разве что теперь он выглядел немного задумчивым. — Он пришел из тебя Оливер, лично я для этого ничего особо и не сделал. Ты сам нашел все слабые стороны своего противника, сам его тщательно проанализировал, и ты сам вспомнил причину, по которой он стал постоянно проявляться в тебе. Ты не мог прыгнуть выше своей головы, не мог оправдать абсурдные ожидания другого человека, а это, естественно, привело к тому, что ты начал злиться, и делать это ты начал в первую очередь на самого себя. Но теперь мы все поняли, во всем разобрались, и отныне поставим крест на этом безумстве, а ты двинешься вперед, и я верю, что твое будущее будет намного счастливее твоего прошлого.