— А тогда я понимаю, сэр, — закивал головой охранник. — Так какой у нас план, Боб? — я вернулся к основной цели нашего пребывания в этом месте. — Сейчас я проведу вас на четвертый этаж, где вы затаитесь в ожидании чего-нибудь сверхъестественного, я же вернусь обратно на пост охраны, иначе мой коллега что-нибудь заподозрит, он ведь не в курсе нашего плана, да и не стоит ему этого знать. Он весьма скептически относится к моим жалобам на происходящее, заявляя, что лично он ничего подобного не замечал. Поэтому, сэр, нам приходится делать это совершенно тайно, не посвящая остальных в наши с вами дела. — Хорошо, такой расклад меня устраивает, только когда вы выпустите меня обратно? И нет ли вероятности, что другой охранник наткнется на меня во время обхода? — забеспокоился я. — Нет, сэр, он не любит делать обход просто так, вообще мы изначально поделили наши обязанности, где я пошел ему на встречу. Учитывая тот факт, что он уже в возрасте, я согласился взять на себя третий и четвертый этажи, а напарник взял на себя первый и второй, где, к слову, врачи могут ходить и ночью. Ведь там находятся всевозможные кабинеты, процедурные и прочие административные помещения. Но на эту лестницу напарник не любит ходить, о чем я вам уже говорил, поэтому даже здесь можно спокойно оставаться до самого утра. А до прихода следующей смены, которая явится ровно в шесть, вам необходимо будет покинуть стены больницы. А если точнее, то вам необходимо это сделать заблаговременно, часов в пять, а то к половине шестого приходят еще и уборщицы, которым также нельзя попадаться на глаза. Поэтому ровно в пять я буду ждать вас на это месте, открою вам дверь и моментально выпущу. — А что мне делать пять часов? Сидеть в коридоре четвертого этажа? Есть какой-нибудь кабинет или что-то в этом роде, чтобы я смог затаиться? — поинтересовался я. — Да, там есть пустая палата под номером четыреста тринадцать, вот в ней вы и можете устроить засаду, прислушиваясь ко всем посторонним шумам, доносящимся из коридора, — пояснил Боб. — Хорошо, тогда я отправляюсь наверх, — я сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. — Стойте, сэр, все же давайте я доведу вас до вашей палаты, а то мало ли, еще заблудитесь или создадите ненароком какой-нибудь ненужный шум, — произнес охранник. — Хорошо, Боб, ведите, а я за вами, — согласился я, понимая, что долгое отсутствие охранника хоть и может вызвать какие-то излишние подозрения, но не будет являться столь серьезным риском, на фоне тех событий, которые могут последовать после моего ночного столкновения с кем-нибудь из сотрудников больницы, которые, по словам Боба, ночью обычно не ходят по клинике, а занимаются личными делами в своих кабинетах, но стопроцентной гарантии, что я с ними не столкнусь, это все равно не дает. Мы поднялись по лестнице и оказались у большой двери, ведущей на четвертый этаж, рядом была еще одна лестница, ведущая на чердак, которая, по словам моего проводника, была закрыта на тяжелый амбарный замок, поэтому нет смысла рассчитывать, что там может кто-то обитать, хотя и такой вариант не является исключением, ведь палаты с пациентами тоже закрываются на ночь, но кому-то это вовсе не мешает разгуливать по ночам. Кто-то же наводит жуть на молодого охранника и, вероятно, общается с некоторыми пациентами этажом ниже, с такими как Роб Джефферсон. — Давайте ступать как можно тише, сэр, некоторые пациенты очень чувствительны к посторонним звукам и могут поднять ненужный шум, — прошептал Боб, потянув на себя дверь. Мы вошли внутрь, на этаже не было обычного света, только легкое мерцание бледной лампы, единственное освещение, которое работало в ночное время. Оно использовалось в случае пожара или какого-то чрезвычайного положения, чтобы сотрудники и пациенты могли покинуть этаж, не заблудившись в темноте. А яркий свет был запрещен, ведь он мешал пациентам нормально спать по ночам, пробираясь через щели и просветы между полом и дверями палат. Вначале я ожидал услышать здесь звериный вой, дикие крики и мучительные стоны, которые издавали содержащиеся здесь пациенты, но ничего подобного и в помине не звучало. Наоборот, на этаже царила полнейшая тишина. Войдя на этаж, даже можно было подумать, что он вообще необитаем, будто здесь нет абсолютно никого живого, но это было не так. Все палаты, расположившиеся по бокам коридора, были заполнены тяжелобольными людьми, чьи диагнозы были настолько серьезны, что даже главный врач клиники Говард Блэк с содроганием отзывался о содержащихся здесь пациентах. А ведь действительно, ощущение, которое я испытывал, лишь находясь в этом месте, было поистине пугающим, или даже подавляющим, а если сказать точнее, то оно несло в себе целую гамму различных негативных чувств. Не знаю с чем это было связано, с рассказами других людей об этом месте, либо с его внешним, тягостным видом, а может и с моими внутренними переживаниями. — Эй, мистер Джереми, вы чего застыли? — внезапно отвлек меня от мыслей голос проводника. — Все нормально, Боб, просто задумался, — прошептал я. — А-а, понимаю, на меня это место тоже жути наводит, только захожу на этот этаж, как сразу мурашки по спине бегают, — поделился Боб. — Да нет, мне не страшно, просто ощущения очень странные, — ответил я, пытаясь понять, что же в конце концов я на самом деле чувствую в этом месте. — Странные, это еще мягко сказано, — усмехнулся охранник. Ступая по коридору четвертого этажа, я стал ощущать, что мои конечности внезапно стали ватными, мне было очень сложно сконцентрироваться на ощущениях физического тела, оно словно начало растворяться среди этого бесчисленного множества запертых дверей, ведущих к самым темным закоулкам нашей бессмертной души. — Вот ваша палата, сэр, — произнес охранник, когда мы остановились у одной из закрытых дверей, расположенных по правую сторону коридора. — Хорошо, Боб, я останусь в палате, а вы возвращайтесь на пост, а в назначенное время встретимся у черного входа, — ответил я, бесшумно похлопав Боба по плечу. Охранник отодвинул засов, и я вошел в пустующую палату. Внутри помещение выглядело совсем не так, как я ожидал, даже более того, я рассчитывал увидеть какое-то специализированное место, ориентированное на безопасность и внутреннее успокоение человека. Но здесь все было совсем иначе, оно было таким же мрачным и суровым, как коридор четвертого этажа, хотя, пожалуй, нет, оно было в разы хуже, намного хуже. Здесь не было никаких белых обитых стен, никаких мягких перин, вообще ничего подобного здесь не было. Вместо этого на меня смотрел серый твердый бетон, зловещее окно с решеткой и старая металлическая кровать, приближаться к которой совсем не хотелось. Больше в палате не было ровным счетом ничего, лишь голый пол, потолок с одинокой лампочкой и сдавливающие со всех сторон стены. Замечательно, мне предстоит пробыть в этих условиях более пяти часов, а это уже серьезный вызов, на который я бы просто так, даже ради какого-нибудь эксперимента, никогда бы не решился. Не удивительно, что пациенты, содержащиеся здесь, не выздоравливают, мне самому придется очень сильно постараться, чтобы за несколько часов не сойти с ума. А как может уже заведомо больной человек прийти в норму, если его окружает подобная атмосфера, единственная цель которой заключается лишь в том, чтобы поскорее его сожрать. Но пути назад нет, поэтому будем играть дальше. Я ведь здесь не просто так, у меня есть глобальная цель, которая и поможет в этих суровых условиях сохранить рассудок в полной чистоте и здравии. Делать мне было нечего, поэтому я удобно расположился рядом с дверью палаты и стал фокусироваться на внешнем шуме, рассчитывая услышать какие-нибудь шаги, шорохи или разговоры, которые позволят мне идентифицировать разгуливающего по больнице больного. Того которого местные пациенты называют «Волшебником» или «Сказочником». А вдруг он не выходит каждую ночь? Может он выглядывает из палаты лишь иногда, когда ему скучно, а сегодня совсем не тот день, — пронеслось у меня в голове. Что ты здесь делаешь, Джереми? Чем ты занимаешься? — возникли следующие вопросы. Вообще меня уже начинает тянуть в сон, так хочется закрыть глаза на пару минут, чтобы позволить себе немного подремать. Ведь у меня есть на это время. — Ты что, Джереми? Ты же можешь все упустить? — я попытался взбодрить себя. Так, если Волшебник никуда не выйдет, то мне самому надо идти к нему. Но я не знаю в какой он палате, и в палате ли вообще, но сидеть и дожидаться его мне будет очень тяжело. Поэтому попробую прогуляться по коридору и посмотреть, может на дверях палат есть какие-то имена или обозначения, которые дадут мне любую подсказку. Я с боем поднялся, отогнав от себя остатки сонного состояния и подошел к двери, на которую стал медленно и аккуратно надавливать рукой, дабы не создавать лишнего шума. Вот только дверь почему-то не двигалась. «Что за черт?» — прошептал я. Я стал давить сильнее, но толку не было, дверь явно была заперта снаружи. Как так? Что же это происходит? Боб решил подставить меня? Или случайно на автомате задвинул засов на двери, когда я зашел внутрь? — вопросы стали крутиться у меня в голове. Представляю реакцию профессора, когда ему покажут меня, сидящего в палате для больных, расположенной на запретной территории четвертого этажа. Да, он на меня дико рассердится, даже более того, он придет в ярость и со скандалом выставит меня за дверь. Вот только зачем это делать со мной, кому я мог так насолить? Может доктор Шульц, он меня явно невзлюбил, считает меня слишком умным, и его дико раздражает тот факт, что я легко нахожу общий язык с другими пациентами, в то время, когда его вообще мало кто желает слушать. Это зависть, профессиональная зависть, я видел это в его глазах, когда профессор радовался моему взаимодействию с его подопечными. У мистера Шульца, в этот момент, во взгляде читалось явное недовольство и негодование, вызванное появлением в их клинике подобного экземпляра. Я более чем уверен, что Генрих Шульц увидел то, как я разговаривал с охранником Бобом на парковке, после чего решил все выведать. Изначально Боб молчал, но потом он надавил на него как следует, а может и подкупил, уж не знаю каким методом он пользовался, но Боб по итогу все ему выложил, а он и задумал, как все это провернуть, проучив меня как следует. А потом он приведет профессора, ткнет в меня пальцем и скажет: «Смотрите, доктор Говард, кто нам попался. А я ведь вам говорил, что ему нельзя доверять! Он явился сюда отнюдь не с благородной целью, он пришел сюда для того, чтобы все разузнать и вынюхать, вы же помните, как он интересовался у вас о назначении четвертого этажа, как расспрашивал вас о нем, как жаждал что-нибудь выведать! Он просто ничтожный шпион, вот и все!». В моей голове крутился образ довольного Генриха Шульца, доктора, который смог изловить наивного Джереми Смита, наказав его таким унизительным способом. А если нет? А если все-таки доктор Шульц здесь не причем, а это личная месть Боба? Нет, исключено, зачем ему это. Если только он не вступил в сговор с Робом Джефферсоном, придумав загадочную историю, которая бы удобно дополняла друг друга, создавая некую единую суть, на которую я, Джереми, наивно купился, так как мгновенно сопоставил два разных случая, абсолютно между собой не связанных, да еще и представленных так умно, с совершенно разных ракурсов, тем самым развеяв все возможные сомнения на счет ее правдивости. Но есть ли какая-то связь между этими двумя лицами? Знакомы ли они между собой? А если и знакомы, то какую цель они преследуют, заманивая меня в свои чудовищные сети? А может не меня одного? И тут я вспомнил то, о чем мне рассказывал Оливер, о том, что здесь содержатся люди, неугодные обществу, те, кто способен думать и мыслить отлично от остальных, так, как может быть не выгодно кому-то сверху. Но причем здесь я? Нет, в идиотские идеи заговора, которые лезут в мою голову по причине охватившего меня волнения, я не верю, ну что еще за вселенский заговор против моей скромной персоны. Не стоит устраивать панику, все же есть вероятность, что Боб просто случайно закрыл дверь на засов, а я тут сразу впадаю в истерику. Если это так, то тогда самым разумным решением с моей стороны будет держаться первоначального плана, иначе паника все разрушит, и будет печально узнать, что я упустил что-то очень важное по причине возникновения в моей голове каких-то конспирологических теорий. Тогда я буду сидеть возле двери, откинувшись к стенке этого убогого помещения, а там посмотрим, что произойдет, может где-то здесь я смогу что-то услышать или обнаружить. Но сон все равно неустанно накатывает на меня, главное ему не поддаваться. — Джереми, ну почему вы опять не хотите с нами сотрудничать, почему упираетесь, мы ведь вам не враги. Давайте же наладим с вами дружеские взаимоотношения и придем к единому консенсусу, — раздался голос из-за моей спины. Я открыл глаза и обнаружил, что лежу привязанным к кровати в этой самой комнате, где я только что сидел и ожидал какого-нибудь развития событий. Но событие оказалось еще хуже, чем я мог себе представить, надо мной, абсолютно беспомощным, стояло несколько человек в белых халатах, лица которых надежно закрывали медицинские маски, поэтому мне было сложно узнать кого-то из них. Кроме одного, того со шприцом, который подошел ко мне ближе всех, его глаза, да, я узнал их, это Генрих Шульц, он держит в руках шприц с каким-то раствором, который он хочет вколоть мне. — Ну что Джереми, мой друг, мы сможем с вами, наконец, договориться? Или будете дальше упираться? Я не хочу причинять вам зла, я на вашей стороне, тем более что мы с вами коллеги, поэтому давайте поступим как взрослые и разумные люди? — произнес доктор, нажимая на шприц, из которого вылетела тонкая струйка жидкости. Я пытался ответить ему, чтобы он отстал и отпустил меня, но не мог этого сделать, так как в мой рот был вставлен кляп, и это никак не позволяло мне произнести ничего внятного. На все мои безнадежные попытки заговорить доктор лишь покачивал головой. Я начал раскачиваться на кровати, предпринимая безуспешную попытку вырваться, на что доктор только рассмеялся. — Ах, Джереми, Джереми, так мы с вами никогда не договоримся. Я продолжал отчаянно сопротивляться, чтобы не стать для него верной и послушной добычей, но все мои попытки его лишь забавляли, было видно, ему нравится то, как я мучаюсь, ему приносит удовольствие то, как жертва осознает свою беспомощность перед его неизбежной и пугающей жестокостью. Поэтому он растягивал момент укола, поэтому изводил своего заложника, наслаждаясь каждой секундой его внутренней боли, которая уничтожала человека изнутри, будучи намного сильнее любого физического воздействия. — Джереми, Джереми, — зазвучало уже где-то вдалеке, а картинка перед глазами начала расплываться, теряя четкость своих очертаний. Видимо укол начал действовать, — пронеслось у меня в голове. Глава 11 Мистер Сказочник — Джереми, Джереми, сколько можно спать? — вновь прозвучало, но уже где-то неподалеку. Я открыл глаза и обнаружил, что сижу на полу психиатрической клиники, облокотившись спиной к стене, где я и устроился в ожидании проявления каких-нибудь событий, но, вероятно, отрубился на несколько минут. Я посмотрел на часы, стрелки которых были едва различимы в темной комнате, так как единственным нормальным источником света являлась лишь луна за окном, но я все же разглядел время, было три часа ночи. Ничего себе, я проспал целых три часа, невероятно! — Джереми, ты, наконец, проснулся, — произнес чей-то голос. От неожиданности по моей спине пробежался холодок, а волосы на голове зашевелились. Я схватил фонарик, закрепленный на поясе, и начал святить по углам комнаты, рассчитывая кого-нибудь обнаружить, но в комнате было пусто, кроме меня здесь больше никого не было. — Джереми, это бессмысленное занятие, прекрати нервничать и успокойся, я же тебе не какое-нибудь чудовище, — вновь прозвучал тот же голос. — Хорошо, успокоюсь, если скажешь мне, кто ты такой, — произнес я, понимая, что это были первые слова, которые пришли мне в голову. — Зачем ты спрашиваешь то, что и так прекрасно знаешь? — слегка усмехнулся голос. — Так ты тот самый Сказочник? — уточнил я. — Он самый, правда это прозвище не характеризует меня в полной мере, но все же считаю его довольно неплохим вариантом для своей идентификации, — ответил голос. — Тогда ты тот, кого я ждал, — произнес я уже почти полностью успокоившись. — Нет, Джереми, это ты тот, кого я ждал, — ответил мне мой новый собеседник. — Что ты имеешь ввиду? — удивленно спросил я. — То, что я давно ждал тебя, ждал, когда же ты, наконец, сможешь побороть себя, чтобы совершить столь отчаянный шаг, направленный на встречу с тем, с кем не каждый хотел бы встретиться, — ответил мне собеседник. — Но какая тебе от этого польза? — смутился я. — Мне достаточной той пользы, которую получишь ты, встретившись с тем, кого ты так долго и упорно избегал. — Разве я тебя избегал, мне кажется, что я сразу попытался найти какое-то решение, дабы встретиться с тобой. Я вообще долго и усиленно пытался организовать это знакомство, что у меня в итоге получилось. — Долго? Сколько же ты шел к этому? — спросил Сказочник. — Ну я уже вторую неделю полностью погружен в этот процесс, направленный на поиск встречи с тобой, — ответил я. — Джереми, сколько тебе лет? — спросил мой собеседник. — Тридцать восемь, но какое это имеет значение? — Тридцать восемь лет, из которых лишь две недели были направлены на то, чтобы встретиться со мной. Так скажи мне, Джереми, что ты делал оставшиеся тридцать семь лет и одиннадцать с половиной месяцев? Если мы так и быть, округлим твой возраст до ровной цифры. — Я жил, мистер Сказочник, все это время я посвятил жизни. — И какую же часть из этого времени ты потратил на жизнь? — Всю! Каждый день, пролетавший перед моими глазами, был посвящен этой жизни. — Ты верно подметил, что день пролетал у тебя перед глазами. Что же было в эти годы такого, что ты бы мог назвать жизнью? — Я многого добился, поднялся по карьерной лестнице, обрел семью… — Погоди, Джереми, не продолжай, — прервал меня собеседник. — То есть ты считаешь, что, работая на специальности, которая тебе никогда не нравилась, посвящая ей львиную долю своего времени, ты действительно вкушал жизнь? — прервал меня голос. — А почему нет? Я, конечно, хотел выбрать другое направление, но так уж случилось, что я стал терапевтом. Это то, что у меня хорошо получается, это то, что приносит другим пользу. — Джереми, брось оправдываться. Мы оба прекрасно знаем, что ты никогда не хотел быть терапевтом. Если выбирать врачебную специальность, то ты хотел стать хирургом, но что-то тебя остановило во время принятия решения. И это было не твое мнение, ведь так? — Да, это было решение моей матери, она выбирала мою будущую профессию, которой я посвящу большую часть своей жизни, — вздохнул я. — А хирургия стала хорошим прикрытием для оправдания своих неудач в профессии, когда твое желание трудиться падало ниже нуля, теряя всякий внутренний отклик и удовлетворение от выполненной работы. Да и всегда очень выгодно делать замах на ту сферу, которая содержит в себе небольшой круг специфических лиц, попадание в который требует определённых врожденных качеств, а не только наработанных навыков. — Возможно, так оно и есть на самом деле, мистер Волшебник, — согласился я. — Тогда признайся откровенно, кем ты хотел стать изначально? — спросил собеседник. — Я всегда хотел стать писателем, — произнес я. — Так что же тебе мешало, Джереми? — Наверное страх, а еще, наверное, привычка. Я держался за то, к чему так сильно привык, занимаясь тем, что должно было бы поднять меня выше, чем я есть. Ведь я посвятил этому делу столько времени. — В том-то и дело, что ты посвятил ему только время. Не себя, не свои внутренние стремления, не яростную жажду созидания, а время. Да оно ресурс, да, время ценно, но ценность его измеряется лишь глубиной его наполненности, без содержания оно не стоит ничего — это всего лишь часы бессмысленного существования. — Но и в этом было много смысла, разве нет? Ведь я помогал другим людям, нес добро в этот мир? — возразил я. — Да, но вкладывал ли ты этот мотив в свои труды, или же смысл шел бесчувственным приложением ко всему? А может это было еще одним способом внутреннего самооправдания? — Но ведь эта сфера нуждается во мне? — начал спорить я.