Из нашего укрытия за дровяным сараем на участке Баруха Бейлера мы видели все: Казимир в цепях на поспешно сколоченном помосте; Дамиан с дикой яростью орет на него, брызгая слюной в лицо мальчика. Опьяненный властью, Дамиан обращается к жителям деревни, сбившимся в кучу под сияющим голубизной небом. Капитан стражников поймал не одного преступника, а двух. Теперь-то деревенские жители точно в безопасности? И могут вернуться к нормальной жизни? Одна ли я понимала, что это невозможно? Нет. Алекс тоже это знал. Вот почему он пытался загладить вину брата. – Друзья! – широко раскинув руки, провозгласил Дамиан. – Мы изловили чудовище! – (Толпа, жадно заглотив его слова, взревела.) – Мы похороним упыря так, как его следовало похоронить изначально: лицом вниз, на перекрестке дорог, пронзив сердце дубовым колом. Алекс рядом со мной задергался. Я успокоила его, мягко придержав за плечо, и шепнула: – Не надо. Разве ты не видишь, что это все – ловушка для тебя? – Мой брат не может сам себя сдерживать. Это не значит, что его поступки правильны, но я не могу сидеть здесь… Дамиан подозвал одного из солдат: – Сперва мы убедимся, что он действительно мертв и не оживет. А сделать это можно только одним способом. Солдат вышел вперед со страшной кривой косой. Лезвие сверкнуло, как драгоценный камень. Он занес орудие над головой, а Казимир прищурился на солнце, пытаясь разглядеть, что происходит. – Три, – начал отсчет Дамиан. – Два. – Он повернулся и посмотрел в сторону нашего укрытия, – значит, с самого начала знал, где мы. – Один. Лезвие с визгом прорезало воздух, голова Казимира отскочила от тела. Помост залило кровью. Она стекала тонкой струйкой с края и бежала ручейком по земле к толпе зрителей. – Неееет! – завопил Алекс. Он оторвался от меня и кинулся к помосту, а стражники бросились ему наперерез. Но Алекс больше не был человеком. Он кусался и царапался, отбросив семерых мужчин с силой целой армии, когда толпа рассеялась, чтобы укрыться. Когда остался только Дамиан, без своего защитного эскорта, Алекс шагнул вперед и зарычал. Дамиан поднял было меч, но выронил его, развернулся и дал дёру. Не успел он добежать и до середины площади, как Алекс настиг его, схватил и повалил на спину, пусть ясное голубое небо станет последним, что тот увидит. А потом одним резким, винтящим движением вырвал у него сердце. Сейдж В больнице пахнет смертью. Слишком чисто, слишком прохладно. Стоило мне войти сюда, и я сразу вернулась на три года назад, когда сидела здесь и смотрела, как постепенно угасает мама. Мы с Лео стоим в коридоре рядом с палатой Джозефа. Врач сказал мне, что Джозефа привезли сюда для промывания желудка. Очевидно, у него возникла побочная реакция на какое-то лекарство, волонтер из движения «Еда на колесах» нашел его лежащим на полу без сознания. «Кто же сегодня вечером позаботится о Еве?» – думаю я. Лео в палату не пустят, только меня. Джозеф сказал, что я его ближайшая родственница. Довольно странное заявление, если учесть, что он просил меня убить его. – Не люблю больницы, – говорю я. – А кто их любит. – Не знаю, что мне делать, – продолжаю шепотом. – Ты должна поговорить с ним, – отвечает Лео. – Хочешь, чтобы я убеждала его, мол, нужно поправляться, а сам потом выпроводишь его из страны и он умрет в тюремной камере? Лео обдумывает мои слова: – Да. После суда. Его прямота шокирует меня настолько, что я мигом возвращаюсь в настоящее, киваю, набираю в грудь воздуха и вхожу в палату Джозефа. Несмотря на рассказ бабушки, на фотографию из «коллекции» Лео, Джозеф – всего лишь старик, только оболочка от того головореза, каким он был когда-то. Под голубым больничным одеялом проступает костлявое тело, редкие седые волосы взлохмачены. Трудно поверить, что когда-то один вид этого человека наводил на других людей ужас. Джозеф спит, его левая рука закинута за голову. Шрам на внутренней стороне плеча, рядом с подмышкой, который он мне показывал, хорошо виден – блестящая темная пуговица с неровными краями размером с монету в 25 центов. Оглянувшись через плечо, я вижу в коридоре Лео, он не отрывает от меня глаз. Поднимает руку, давая знать, что он рядом. Снимаю на камеру мобильника шрам Джозефа, чтобы Лео тоже его увидел. Быстро сую телефон в карман, как только в палату входит медсестра. – Вы та девушка, о которой он говорил? – спрашивает она. – Циннамон, да? – Сейдж, – весело поправляю ее я, думая, видела ли эта женщина, как я делала снимок? – Та же полка со специями, но другая банка[70]. Медсестра смотрит на меня с недоумением: – Что ж, вашему другу мистеру Веберу очень повезло, что его вовремя нашли. Найти его должна была я. Эта мысль кинжалом пронзает мой мозг. Как единственной настоящей подруге Джозефа, мне следовало быть рядом, когда я ему понадоблюсь. А вместо этого я поругалась с ним и убежала из его дома. Проблема в том, что Джозеф Вебер – мой друг, а Райнер Хартманн – враг. Так как же мне быть, если это, оказывается, один и тот же человек? – Что с ним случилось? – спрашиваю я. – Съел заменитель соли, принимая слабительное. Уровень калия в крови скакнул до небес. Это могло закончиться остановкой сердца. Я сажусь на край кровати и беру Джозефа за руку. На запястье у него – больничный браслет с надписью: «ДЖОЗЕФ ВЕБЕР, р. 20.04.1918, В+». Знали бы они, что это не его настоящее имя. Пальцы Джозефа вздрагивают, и я выпускаю его руку, будто обожглась об нее. – Ты пришла, – хрипит он. – Конечно пришла. – Ева? – Я заберу ее к себе. С ней все будет хорошо. – Мистер Вебер? – встревает сестра. – Как вы себя чувствуете? У вас что-нибудь болит? Старик качает головой. – Можем мы поговорить минутку? – обращаюсь я к медсестре. Она кивает: – Я вернусь измерить вам температуру и давление через пять минут. Мы ждем, пока она выйдет, чтобы продолжить разговор. – Это произошло не случайно, да? – шепчу я. – Я не дурак. Фармацевт в аптеке говорил мне о взаимодействии лекарств. Я решил проигнорировать его советы. – Почему? – Если бы ты помогла мне умереть, мне не пришлось бы делать это самостоятельно. Хотя зря я старался, никакого толку. – Джозеф обводит рукой больничную палату. – Я же говорил тебе. Это мое наказание. Что бы я ни делал, смерть не приходит за мной. – Я не обещала, что помогу вам, – напоминаю ему я. – Ты рассердилась на меня за правду. – Да, – признаюсь я. – Рассердилась. Это тяжело слышать. – Ты убежала из моего дома. – Вы прожили с этим грузом почти семьдесят лет, Джозеф. Вы должны были дать мне больше пяти минут на раздумья. – Я понижаю голос. – То, что вы сделали… о чем рассказали мне… мне от этого тошно. Но если я… понимаете, выполню вашу просьбу… теперь, то сделаю это из злобы, из ненависти. И это низведет меня на ваш уровень. – Я знал, что ты расстроишься, – признается Джозеф. – Но ты не первая, к кому я обратился. Странно. Значит, в этом городе о деяниях Джозефа знал кто-то еще… И не донес на него?