Он поднес спичку к трубке. Табак загорелся с легким шипением, и мистер Браун выпустил целый клубок дыма. – Попытка не пытка, так ведь? Тем вечером я съела все, что у меня было на тарелке, а еще закусила кусочком чеддера. Грейтли собирал посуду, и я попросила его поблагодарить миссис Лайонс, а потом добавила: – Я заметила, что кто-то из прислуги пользуется одной из спален наверху. Грейтли тут же переспросил: – Кто-то из прислуги, мэм? – Да, два человека. – Два человека? – Грейтли, не надо повторять все, что я говорю. Я не знаю, кто это, и не собираюсь выяснять. Но мне бы не хотелось, чтобы это повторилось. Ты передашь мое пожелание? – Безусловно, мэм. Держа мою тарелку в руках, он двинулся к буфету, но не успел до него добраться, как я спросила: – Кстати, Грейтли, давненько я не спрашивала, как там твой радикулит? Он остановился на полпути. – Радикулит? Гораздо лучше, спасибо, мэм. – Прекрасно, рада слышать. И передавай от меня привет миссис Грейтли, – добавила я. Тут самообладание его несколько подвело: – Я… я передам, конечно, мэм, – ответил он. Не то чтобы особенно торопливо, но как-то напряженно Грейтли собрал со стола блюда. Наконец, он скрылся за дверью, слегка подволакивая за собой одну ногу. Все мои усилия найти для Роберта новую гувернантку оказались тщетны. Несколько претенденток, чьи объявления я увидела в газете, даже не ответили на мои письма. А те, которые ответили, нам явно не подходили. Вообще, объявлений о поиске работы у кого-то в доме стало заметно меньше – видимо, в такое время люди и думать не хотят о новой должности. Мистер Браун так ничего и не обнаружил. Ничего, кроме мелких осколков голубого стекла и костей. Находки запаковали и отправили на экспертизу в Ипсвичский музей. Работы оказалось больше, чем мы думали. Отчасти это из-за размеров кургана. Мистер Браун говорит, что он как будто бы пытается раскопать гору. К концу третьего дня стало очевидно, что все трое не просто устали, но еще и крайне разочарованы. Я заметила, что во время работы друг с другом они почти не переговаривались. Во время перерывов сидели задумчивые и мрачные. Мистер Браун, конечно, принимает все очень близко к сердцу. Думает, что раз они ничего пока не нашли – это потому, что он ненастоящий археолог. А Джейкобс и Спунер, уверена, ждут не дождутся субботы, когда раскопки завершатся. Да еще дождь все шел и шел – слабая, мелкая, непрекращающаяся морось. И вместо того чтобы принести свежесть, воздух становился только более плотным. Пальцы у меня отекли, особенно суставы. Думаю, если бы я сняла свои кольца, то обратно уже бы точно их не натянула. Роберт тоже мучился как из-за погоды, так и из-за общего напряженного настроения. Он ходил вялый и невеселый. За завтраком сегодня не проронил ни слова, и аппетита у него не было так же, как и у меня. Он сказал, что пойдет проведает мистера Брауна и остальных. Но по его тону казалось, будто этот поход, как и все остальное, для него в тягость. Вечером я пошла в кабинет Фрэнка и села за его стол. Наверное, это моя любимая комната в доме (и дело даже не в том, что она напоминает мне о покойном муже). Здесь, казалось, дольше задерживается солнечный свет. Мне хотелось поразбирать его бумаги – осталось еще несколько стопок, которые надо разложить. Но, добравшись до кабинета, я поняла, что ни желания, ни сил этим заниматься у меня сейчас не было. Серые облака над устьем реки нависали так низко, что невозможно было сказать, где кончается вода и начинается небо. Граница проходила тонкой карандашной линией. На полке над столом Фрэнка стояла фотография в кожаной рамке: мы оба верхом на лошадях. На нас полная экипировка, и мы спокойно смотрим в камеру. Я взяла фотографию в руки. Двенадцать лет назад на отдыхе в Исландии. Мы прошли по плоскогорью, которое в нашем бедекере называлось «Необитаемое нагорье». Оно славится лишайником, который, как считается, светится в темноте. И Фрэнк, и я относились к этим рассказам довольно скептически. Наш исландский гид, однако, настаивал, что на лишайник стоит посмотреть, а это значило, что ночевать нам предстоит под брезентом. Отправившись в путь рано утром, мы втроем поехали через плато – наш гид шел первым, за ним Фрэнк. Будучи более опытной наездницей, я шла последней. Плато – неприступное место, окаймленное с обеих сторон черными базальтовыми скалами. Вершины этих скал стояли засыпанные снегом. Солнце село, но мы продолжили путь. Из вулканических бассейнов пахло серой. Запах этот беспокоил пони; они начали сильно волноваться, и их пришлось направлять против ветра. Вскоре Фрэнка и гида стало почти не видно. Но мы продолжали идти вперед. По обе стороны от меня я слышала, как грязь плещется в вулканических лужах, звук одновременно торжественный и нелепый. Внезапно мой пони остановился. Наверное, сама того не осознавая, я слишком сильно натянула вожжи. И вдруг я начала сомневаться в том, что я увидела. Медленно всматриваясь, я поверила своим глазам. По земле будто расстелили огромное светящееся покрывало бледно-зеленого цвета. Оно простиралось до самых дальних краев плато, расходясь невероятными светящимися волнами. Никогда еще я не испытывала такого удивления и трепета. И все же вместе с ним пришло странное чувство, как будто мир перевернулся с ног на голову и мы едем на наших пони по дну моря. Я попыталась удержать воспоминания, надеясь, что то ощущение чуда, которое я тогда испытала, поможет развеять это грызущее, разъедающее чувство пустоты. Дверь с грохотом распахнулась. Вбежал Роберт. Рубашка не заправлена, воротник не вывернут. – Вот ты где, мама! – воскликнул он. – Надо стучаться, прежде чем заходить, Роберт! – сказала я. – Сколько раз я тебе говорила? И зачем мне тебя чему-то учить, если ты не обращаешь ни малейшего внимания на мои слова? Роберт немедленно замер. Он смотрел на меня так, будто я внезапно дала ему пощечину. Пару секунд он молчал. Грудь его вздымалась – он тяжело дышал. В голове у меня все еще звенел мой собственный голос – недовольный, гневный. И я все еще слышала его, когда сказала: – Робби, ты хотел мне что-то рассказать? – Да… Да, хотел, – ответил он. Он замолчал, видимо, не понимая, можно ему продолжить или нет. – Что же? – Про мистера Брауна, мама. – А что мистер Браун? – Он говорит, что что-то нашел. Бейзил Браун Май – июнь 1939 года Всю неделю лило как из ведра. Вода затекала нам в ботинки, забиралась под брезент, крыша в сторожке начала подтекать. Тачка вязла в земле, чуть ли не до самой колесной оси. Мы постелили доски, но если нагрузить тачку как следует, то она становится такой тяжелой, что толкать ее ровно, не съезжая с досок, практически невозможно. Да и из-за воды дерево, понятное дело, становится скользким. Время от времени начинало казаться, что работа встала и вперед мы совсем не продвигаемся. И вот в четверг, часа в три дня, я стоял на дне траншеи, как вдруг меня позвал Джон Джейкобс: – Бейз! – Что такое? – Можешь подойти? Я забрался на край, возле которого стоял Джон. В руках он держал что-то металлическое. Примерно четыре дюйма в длину, покрытая ржавчиной, эта штуковина напоминала болт. Я попросил показать место, где Джон обнаружил свою находку, и он ткнул пальцем в розово-коричневый участок на песке. Заметив его, я тут же попросил всех отойти, а сам наклонился поближе, вооружившись лопаткой. Я было начал копать, как вдруг заметил еще один такой же участок розового песка – примерно в шести футах по левую руку от меня. И хотя по размерам этот участок был невелик да и особенно не выделялся, я все равно его заметил. Я начал раскидывать землю. Вскоре мне удалось обнаружить еще один кусок металла – ржавчины было больше, но форма та же самая. Как будто болтик. Я огляделся. Копать перестал, просто огляделся. В шести дюймах от второго участка розового песка был третий. И что же это у нас такое? Прежде чем вернуться к изучению местности, я еще раз оглядел болт, найденный Джоном. А потом болт, который нашел я сам. Меня охватило чувство, будто подобные вещицы я уже видел. Или что-то очень похожее. Но где и когда? Я сел на доску и задумался. Да будь я проклят! Захотелось удариться головой о стену, как я вспомнил – точно такую же штуку я видел в Альдебурге, и я в этом совершенно уверен, хотя и прошло уже пятнадцать лет. Я отряхнулся и сказал Джону и Уиллу, что отлучусь на пару часов и что во время моего отсутствия им ни в коем случае нельзя ничего трогать. Я сложил кусочки металла в карман, прыгнул на велосипед и поехал в сторону Орфорда. Пока я ехал, облака наконец начали рассеиваться. Я добрался до Рендельсхемского леса, а кроны деревьев начали темнеть. Я подбирался все ближе к морю, и бриз оказался таким сильным, что чуть не сдул с меня кепку. Я проехал Орфорд и выбрался на дорогу, которая шла вдоль побережья. Справа земля спускалась к воде. Я ехал через пшеничные и осоковые поля, пока не достиг паромной переправы напротив Слоудена. Как назло, там уже стоял паром, который должен был вот-вот отойти. Я бросился на палубу. Отплытия пришлось подождать еще пару минут. Медленно паром отошел и двинулся через реку. С велосипеда я не слезал и все глядел на противоположный берег, желая, чтобы он как можно быстрее оказался ближе. Когда паром причалил, я выехал в город и понесся мимо лодочных домиков и пляжных хижин. Меня окликнули несколько человек. Один из них – понятия не имею кто – крикнул: – Куда спешить? Но я не остановился, а только лишь помахал рукой, проезжая мимо. Велосипед я оставил возле музея. За столом сидела женщина, которую я не знал. Я спросил, на месте ли мистер Брайтлинг. – Нет, – сказала она потрясенным голосом, который звучал так, будто он либо умер, либо эмигрировал несколько лет назад. Но я не стал выяснять, в чем дело, а вместо этого объяснил, кто я такой, и спросил, могу ли я заглянуть в их кладовую. Ей эта идея совсем не понравилась. Некоторое время женщина пыталась мне отказать, все поглядывала на часы и объясняла, что музей закрывается через полчаса. Она добавила, что они бывают открыты и в более позднее время – до шести. Но только по средам, и это не сильно помогало, учитывая, что был четверг. – У меня важное дело, – сказал я. – Очень важное. И все же она не сдвинулась с места. В отчаянии я сказал: – Меня послал мистер Рид-Моир.