— Очень хочу, — произнесла она и вдруг заплакала, — умоляю, очень хочу… Пожалуйста. Дайте мне… Таблетки нарозина снова перекатились по блюдцу. — Пожалуй, я верю тебе, — сказала Алла, — теперь — да. Верю! Ну-ну-ну, ты ведь сама виновата, — добавила она смягчаясь. — Сама, — рыдая в голос, послушно согласилась Вика. — Хорошо. — И Алла улыбнулась ей… ласково. Быстро протянула блюдце. Вика ухватила сразу три таблетки, ее пальцы тряслись, она затолкала таблетки в рот. Алла поднесла ей стакан, наполненный до краев, Вика расплескала воду, стакан несколько раз ударился о зубы. Но горький вкус уже умиротворением растекался по организму. Еще совсем слабым: таблетки еще не начали действовать. Но они были внутри. Вика откинулась на спинку кровати. — Видишь, мы ведь можем ладить, — сказала Алла. — Спасибо вам, — произнесла Вика. Она смотрела на Аллу с благодарностью. Самой настоящей благодарностью. И видимо, выражение ее глаз не переменилось, когда она вдруг подумала: «А ведь я убью тебя. Понимаешь — убью. Если выберусь отсюда». Ровно через неделю, когда она уже окрепла настолько, что могла самостоятельно себя обслуживать, Вика совершила, наверное, самый важный и самый страшный поступок за все время, что находилась здесь, в охотничьем домике. Она добровольно вернулась в свой маленький ад. Она вернулась в ад наркотической ломки. Все оказалось намного проще, чем она предполагала. Она проявила благоразумие, и в режиме «кнут и пряник» нажали на кнопку «пряник». Она составила длинный список того, что ей надо: вещи, которыми она привыкла пользоваться, продукты, к которым она также привыкла, даже виски «Jameson» и много-много банок кока-колы. Именно банок. Список был немедленно исполнен. Видимо, создание иллюзии комфортной клетки также входило компонентой в режим «кнут и пряник». Но главное — ей привезли ее вещи, вещи, пахнущие домом. Ее одежду и тапочки, она не забыла свою любимую кружку и фотографии, ее полотенца и косметичку. Странно, но ей показалось, что привычные вещи обладают свойством отвоевывать часть чужого пространства, хотя некоторые из них именно для этого и предназначались. Передавая ей большую косметичку Gucci, Гринев выкладывал на стол ее содержимое. Тени для глаз, Margaret Astor, косметика Givenchy, помады, пудры, тональные кремы, маленькие часики «Радо» и небольшой замшевый чехольчик красивой выделки и с ручным рисунком, возможно, старинной работы, хотя сейчас тоже такое делают, не отличишь. Гринев бросил чехольчик на стол. Вика не обратила на него никакого внимания, переключившись на лак для ногтей Arancil. Гринев вскрыл чехольчик, в нем оказалась склянка с мутноватой жидкостью. Вика вся внутренне напряглась. — А это что? А? — произнес Гринев. Она бросила на него равнодушный взгляд. — Кайф, что ли, какой-то? — Гринев вернул склянку в чехольчик. — Ф-ф-ф. — Он поморщился. Вика вздохнула с легкой укоризной: — Вот вам это надо? Это — женское. Хотите — понюхайте. И она отвернулась и принялась надевать на руку часики на кожаном ремешке. Подняла руку и изящно выгнула ее. Осталась довольна. Гринев положил замшевый чехольчик к остальному содержимому косметички, и тема оказалась исчерпанной. Он вышел, оставив Вику одну. Только что таможенный терминал режима «кнут и пряник» пропустил главный контрабандный груз. Все дальнейшее Вика делала совершенно непрофессионально и, честно говоря, не особо рассчитывая на успех. Приближались майские праздники, о ней почти забыли. Она восприняла это как маленькое чудо. Но ведь в мире много разных чудес. Она не была профессиональной наркушей, соскакивающей с кайфа. Она не была врачом-наркологом. Она не зарабатывала деньги как профессиональный гример, скрывающий под слоем косметики землистую бледность и синяки под глазами. Она не умела прежде особо ловчить и была актрисой не в большей мере, чем любая другая женщина. Вика не знала, с каким набором качеств можно отправляться в столь опасное путешествие, в маленький личный ад наркотической ломки, не располагая ни одним союзником, более того, скрывая от всех, что находишься в аду. Она только имела одну-единственную психологическую доминанту, заставляющую ее улыбаться, когда внутри горел адский огонь нарозинового голода; в ее реальности остался лишь один вектор, все остальное перестало существовать. Я вырву у них своих детей. Когда-то она читала, что наркотическую ломку может смягчить ежедневное сокращение принимаемой дозы в два раза. Это была одна из форм выхода из наркотической зависимости. Правда, требовались ежедневные промывания, очистка крови, печени, витамины и минералы. Витамины и минералы ей давали, насчет остального — увы. Подлинным чудом было то, что у нее получилось. Вика никогда прежде не жаловала напитки в банках. А кока-коле предпочитала пиво или минеральную воду. Она была уверена, что пиво полнит вовсе не больше, чем сладкие водички, и как-то Леха научил ее пить пиво пополам с фруктовыми соками. В то утро, когда Вика повторно отправилась в свой маленький ад, Алла слегла с приступом гипертонии и таблетки нарозина принес Гринев. Блюдечко и две продолговатые капсулы. Гринев ждал. — Что, так и будете смотреть? — спросила Вика. Он улыбнулся и развел руками. Вика отправила обе таблетки в рот и отвернулась. Вскрыла банку кока-колы, придержала одну капсулу языком. Гринев вышел, затворив за собой дверь. Вика сплюнула одну из таблеток в банку, вторую проглотила. Нарозин растворялся довольно быстро, а потом Вика выливала остатки, сославшись на то, что напиток выдохся. Ее пятидневный кошмар начался. Каждое утро она протирала лицо солью, потом накладывала тональные кремы, потом… «потом» для нее не существовало. Нарозин разговаривал с ней, нарозин плясал в ее крови, высушивал ее внутренности, и они осыпались, как песчаные замки; он жрал ее мозг и выплевывал его, но она думала о детях. Она слышала их голоса, и их чудесный смех не мог заглушить дьявольский хохот нарозина. Подлинное чудо… В мире много чудес. Вика сама вошла в маленький ад. По своей воле она вошла в эти земли, по своей воле вошла в кошмар, во владения божества из темной расщелины, и у нее оставалось лишь два выхода — либо справиться, либо позволить божеству убить себя. Собственно говоря, выход оставался один. Смерть — не в счет, она сама назначает время своего прихода. Прошло пять дней. Вика не умерла. Она выиграла. После празднования Победы она поняла, какую на самом деле громадную территорию ей удалось отвоевать. Пошел уже третий месяц ее нахождения в охотничьем домике, а это немалый срок. Люди поверили в то, что видели у себя перед глазами. От Вики перестали прятать колюще-режущие предметы, ей вернули шнурки от обуви, и теперь она ела при помощи вилки и столового ножа: никто больше не ожидал, что Вика попытается свести счеты с жизнью тем или иным способом. Санчес оказался прав: перевесила рациональная часть ее характера, а это значило, что она не совершит никакой глупости, прежде всего из-за своих детей. Пару раз Вике демонстрировали их свежие фотографии, сделанные на публике, но вне помещения, — малышей вела за ручки няня, Александра Афанасьевна трепала по кудряшкам Леху-маленького, он весело смеялся, глядя на нее… У Вики сжалось сердце. Вот и сбылся ее страшный сон, ее кошмар: чужая женщина играет с ее детьми, чужая, претендующая быть ею. В этот момент Вика почувствовала, что запросто могла бы воткнуть один из этих столовых ножей в горло Александре Афанасьевне. Запросто. С наслаждением! Наверное, любого человека можно попытаться понять, но попыток понять «несчастную девочку» из далекого Батайска больше не существовало. Потому что Александра Афанасьевна с удовольствием играла свою роль, она — чужая — все больше становилась ею, она сама жаждала этого, как бы и кто бы ее ни подталкивал. Вика с трудом подавила желание проткнуть ее изображение. Вместо подобного поступка она, усмехнувшись, поинтересовалась у Санчеса: — Няне вы тоже платите? Или просто запугали? — Нет необходимости, — последовал неожиданный ответ. А от услышанного дальше какая-то холодная рука сжала Викино сердце: — Она родная сестра медсестры Аллы… — Пауза, и дальше: — Как видите, мы давно с вашей семьей. Боже мой, как все просто! Как все, оказывается, просто… Чем они с Лехой занимались все это время? Что за шоры были на их глазах? Новую няню нашел Леха, конечно, Леха, но… ведь с подачи своего старого доброго приятеля и делового партнера Пети Виноградова… Рука, качающая колыбель, правит миром. Рука, прячущая змею. — Мой муж… — хрипло произнесла Вика. В этот момент что-то темное промелькнуло в ее глазах. — Я не имею к этому никакого отношения. — Санчес перебил ее ровным и совершенно неинтонированным голосом. Вика молчала, а сердце бешено колотилось… Следующую порцию нарозина принимать еще не скоро, и хоть какое-то время она могла побыть собой. Затем, кивнув на изображение Александры Афанасьевны, Вика спросила: — Кто она для них? — Простите? — Кто она для них? Малыши думают, что она кто? Санчес одарил ее своей обворожительной улыбкой, в которой Вика тоже с удовольствием поковырялась бы столовым ножом. — Просто добрая тетя. Очень похожая на маму. Мы же не идиоты. — Он усмехнулся. — Дети-то знают, что она не их мать. Обычно дети привыкают к новым родителям за гораздо больший срок. Обычно. Зубы Вики плотно сжались, в ее глазах вспышка гнева сменилась какой-то холодной решимостью. Санчес был в восторге. — Спокойно, — проговорил он, — я только рассказываю о положении дел. Еще месяц — и все. Я не нарушаю данного слова. — Он беспечно посмотрел по сторонам, продолжил: — Поэтому держать ваших детей в Москве стало опасно. Именно потому, что они знают, кто их мать. И часто спрашивают, где мама… Представляете — каково? Хватило одной фразы — бисерины слез скатились из Викиных глаз. И Санчес вдруг… деликатно отвернулся. Всего на несколько секунд. Затем произнес: — Детей предусмотрительно не будет в Москве. Знаете, от греха подальше… Мы их увозим от лишних глаз. Да и вам никакая неудачная мысль не залезет в голову. Она снова насторожилась. — Не беспокойтесь, — Санчес равнодушно пожал плечами, — это, так сказать, санаторий. — Санаторий? — повторила Вика, словно пробуя это слово на вкус. — Закрытый санаторий, — дополнил Санчес. — Очень закрытый. Знаете, с малышами, — Санчес изобразил сердобольную улыбку, — всегда хлопотно. Проще отправить их с няней на отдых. — Верните мне эти хлопоты, — быстро сказала она. — Вы все знаете, — произнес Санчес, не изменяя тона. — Мальчик еще ничего, а девчонка… недавно маленькая Вика спросила, когда приедет мама. — Это вас удивляет? — Нет. Только это произошло в вашем кабинете, когда няня с детьми навещала вас. Такой подарок от маленькой Вики. Красотка вырастет, вся в маму. — Перестаньте хвалить моих детей! «О-о! — подумал Санчес. — Теперь уже не просто гнев. Прямо волчица! Хорошо». Вслух сказал: — У меня не дурной глаз. Но я вас понимаю. — Что за закрытый санаторий? Санчес проигнорировал этот вопрос. — Детей вернут к пресс-конференции, — сказал он, — где после определенных заявлений счастливая мать погрузится в семейные заботы. Как и уговорено. Так что благополучие малышей всецело в ваших руках. Надеюсь, вы это помните. — Где этот санаторий? — Исключено. Даже и не думайте! Послушайте, Вика, я понимаю, что вам может закрасться в голову неудачная мысль… — Он холодно посмотрел на нее. — Так вот: не стоит — это смертельно опасно для малюток. Все, тема закрыта.