Давай заберем у них наших детей. В тот день под утро неожиданно выпал последний снег, который к полудню растаял. Она не получала таблетки уже тридцать шесть часов, и каждый последующий час стал адом. Ее маленьким личным адом, в котором время сделалось неподвижным. Ее наказали. Причины остались где-то там, на периферии, тоже неподвижной, словно неведомый мрачный утес в ночи. Она не знала, действительно ли возвращалась физическая боль (Вика уже могла самостоятельно подниматься с постели и даже пробовала делать несколько шагов при помощи костылей), или это была психологическая иллюзия боли, но она ждала тумана. Спасительный, сладостный туман должен был начать стелиться над морем, темным жаждущим морем, в котором обитали липкие уродливые чудовища из обрывков ее снов и которое было ею. Сначала угрозу оставить ее без таблеток Вика восприняла абсолютно спокойно. Хотя то, что она прилично подсела на нарозин, уже не было для нее секретом. «Ничего, продержимся, — решила она, — обойдемся без обезболивающего». Правда, уже тогда закралась предательская мысль: «Кого ты хочешь обмануть? Тебе уже давно не нужно обезболивающее. Тебе нужен нарозин. Нужна твоя доза». Как-то (вечность назад?) Леха пошутил насчет ее психологической зависимости от пятидесяти граммов виски перед сном, без которых она якобы не могла расслабиться, и она, не испытывая никаких сложностей, на пару месяцев отказалась от подобной привычки. — Балда, ты мое лучшее снотворное, — сказала она своему мужу, — а виски на ночь — просто штука, полезная для здоровья. Если появлялись первые признаки лишних килограммов, она запросто прекращала есть (не надо никаких диет, просто прекратите жрать! Или делайте это хотя бы умеренно) до тех пор, пока ситуация не нормализовывалась. Все эти истории с нервным обжорством, со сладкими плюшечками, свежими бутербродиками или якобы низкокалорийными тортиками перед телевизором были не для нее. И поэтому угрозу оставить ее без нарозина Вика восприняла спокойно. Ее наказали — что ж… пусть. Вика не получила свою дозу перед сном. Впервые после того, как выбралась из темноты, из тумана. И проснулась совсем разбитой. Она засыпала уравновешенным (насколько это было возможно в ее положении) человеком с твердой убежденностью, что ею невозможно манипулировать при помощи таблеток. А проснулась больной. Перемена была настолько разительной и неожиданной, что Вика оказалась к ней не готова. Она была подавлена, в мышцах началась ломота. Вика попыталась укутаться и еще чуть-чуть поспать. Наверное, ей это удалось, хотя она не заметила, как провалилась в забытье, — в ее комнате появилась Алла и включила радио. Это была привычная процедура. «Каждый мужчина имеет право на лево», — сказал Николай Фоменко на волнах «Русского радио». Вика почувствовала легкий озноб. К завтраку она не притронулась, попыталась лишь выпить минеральной воды и поняла, что это было напрасно. Вика ощутила позывы рвоты. Так прошло несколько часов, и ее состояние лишь ухудшилось. И еще начала возвращаться боль. Наверное, таблетка бы сейчас не помешала. Вика давно уже не пользовалась судном — туалетная комната находилась рядом с ее спальней здесь же, на втором этаже, но без помощи Аллы она пока не могла добираться туда. Вика схватила медный колокольчик, который лежал на тумбочке рядом с ее кроватью, и начала звонить в него. Громко звонить, бешено трясти. «Мне нужен врач», — мелькнуло у нее в голове. Какой-то странной приливной волной вдруг подкралось необъяснимое чувство страха. На лбу выступили капельки пота. Холодного пота. Алла вплыла в ее комнату через несколько минут, показавшихся Вике часами. — Ну и к чему так шуметь? — поинтересовалась она бесцветным голосом. — Мне нужно в туалет, — сказала Вика. Алла изучающе вглядывалась ей в глаза. Нотки раздражения, вот-вот сваливающегося в истерику, не остались для Аллы незамеченными. — Хорошо, — отозвалась она, — пойдем в туалет. Вика молчала. Потом произнесла слабым и словно осипшим голосом: — Мне не надо в туалет. Мне… очень плохо. Больно. Алла взяла с тумбочки настольное зеркало и молча протянула Вике. Та отвернулась. Алла поставила зеркало ближе, повернув его к Вике. — Ты не хуже меня знаешь, что тебе надо на самом деле. Подумай об этом как следует. Вика сжалась под простыней, волны озноба прошли по ее телу. Губы стали тяжелыми и слиплись. А рот, наверное, был той самой темной расщелиной… Дверь со щелчком затворилась. Алла вышла. Вика посмотрела в зеркало. Выглядела она неважно. Бледность имела какой-то землистый оттенок, под глазами выступили прожилки синяков. «Ну что, дружочек, ты стала наркоманкой, да? — сказала себе Вика. — Ты стала наркоманкой, и это признаки самой настоящей ломки». Она все еще продолжала смотреть в зеркало, а целый поток крупных слез уже скатывался по ее щекам. Ей было плохо, очень плохо. Она подумала, что все, все в этой жизни бесполезно, они уничтожили ее, превратили в тряпку, в больное послушное животное, готовое на все ради пары продолговатых капсул нарозина. Она плакала беззвучно, а если звуки иногда и вырывались, они были похожи на поскуливание. «Мои бедные, мои маленькие… Кто теперь позаботится о вас?» Как она могла? Как она позволила так с собой поступить?! И мысль о нарозине выглядела спасением. Чудесный, самый желанный на свете горьковатый вкус, который положит предел ее мучениям, ее страхам и приглушит разрывающий ее мозг и ее сердце вопрос: «Что теперь будет с моими детьми?!» Это оказалось лишь началом. К вечеру она лежала в своей постели, дрожа в ознобе и обливаясь потом одновременно. Ее пульс ослаб, и иногда ей казалось, что сердце просто остановилось на время, а потом нехотя продолжало свою работу. Ее тело пропиталось запахом болезни. Боль, которая, казалось, давно растворилась в тумане, теперь снова навестила ее, и в довершение ко всему началось расстройство желудка. А потом пришла самая страшная ночь в ее жизни. Она окунулась в бред, в фантомы темной половины ее сознания, в свой маленький ад, в котором горела неоновая мечта, слово «нарозин», словно рекламная вывеска из светящихся букв. И голоса, беседующие о нарозине, о чудесном, вкусном, любимом нарозине, который можно купить, хоть целый килограмм, словно конфетки-драже, и горстями отправлять в рот… Кто-то так и делал, у него были крылья, липкие крылья огромной летучей мыши. Эти крылья бились во тьме над ее лицом. Вика не знала ничего о том, что выпал последний снег. В маленьком аду свои радости, в нем живет своя настоящая мечта. Она кричала ночью. Кричала и плакала. Кричала истерично, грубо, некрасиво. И молила о нарозине. Хотя бы об одной таблеточке. Несколько раз ей казалось, что она сейчас умрет. — Пожалуйста, хоть одну таблеточку, — унизительно взывала она. Алла появилась только утром. — Сейчас ты получишь свое лекарство, — произнесла медсестра будничным тоном. — Пожалуйста, — прошептала Вика. Она была опустошена, раздавлена. Вся ее постель насквозь пропиталась липким потом. — Надеюсь, тебе все понятно, ты сделала необходимые выводы? — Да. — И мы впредь избежим подобных недоразумений? — Избежим наверняка. Мне бы таблеточку… — Ты знаешь, что от тебя требуется? Тебе здесь не курорт. — Боже мой, конечно… — И ты понимаешь, что тебе нужно по-настоящему? Насколько ты зависишь от собственного благоразумия? — Я завишу… пожалуйста. Алла извлекла упаковку нарозина, выложила на блюдечко две продолговатые капсулы, потом, подумав, добавила еще одну. Вика жадно следила за ее руками. Алла помедлила, затем не спеша налила в стакан воды. — У меня были неприятности по твоей вине. — В широко расставленных глазах Аллы снова появилось выражение капризности. — Я больше не хочу никаких неприятностей. — Не будет, не будет неприятностей. — Вика попыталась заискивающе улыбнуться. — Конечно, не будет, — произнесла Алла. Три таблетки нарозина, удивительно яркие, с шероховатой поверхностью, лежали сейчас на блюдце. Вика быстро протянула руку, что немедленно отозвалось импульсом боли, но Алла ловко отступила на шаг, блюдце накренилось, таблетки перекатились к грани. — Пожалуйста, — прошептала Вика. — Я ведь могу сейчас просто уйти, — сообщила Алла, — ты этого хочешь? — Нет, я умоляю вас, простите. Алла поиграла блюдцем, таблетки перекатывались по нему. — Ты будешь послушной? — Конечно. Умоляю. — Ты сделаешь все, что требуется? О Господи, конечно! Она сделает все, что от нее требуют, кто может сомневаться… Разве можно перечить этому звуку, который издают таблетки, перекатывающиеся по блюдцу? Разве можно перечить маске из белых трепещущих простыней, туману, спасительному, милосердному туману? Разве можно перечить божеству из темной расщелины? — Я… сделаю… Мне бы… — Ты имеешь в виду, что нам стоит забыть о недоразумении? — Я все поняла. Все сделаю. Буду благоразум… Пожалуйста. — Не знаю, верю ли я тебе, — задумчиво произнесла Алла. — Пожалуйста… больно! — Ты, наверное, хочешь, чтобы я тебе поверила?