«Во Тьме не осталось скорби. Она взлетела к небесам, Покинув мир, где лишь разруха и пепел. Отправилась к новым мирам, как и подобает скорби. Крылатая скорбь повелела мне: Открой дорогу тем, кто выжил на Берегу, Пусть бродят путями печали, Но заповедай им хранить память О нынешнем горьком дне, Чтобы однажды увидеть его как есть: Рождение бесчисленных миров, Где скорбь ожидает каждого Во тьме души». Выскользнув из-под веса его руки, она поднялась, отряхнула с коленей костяной песок. – Тогда его спросили, Крылатая Скорбь – это кто? И Галлан ответил: «Из тех, кто смеет мною повелевать, остался лишь один. Тот, кто не плачет, но хранит в душе все горе своего народа, своего мира. Его имя – Силкас Руин». Йедан отвернулся, окинул берег внимательным взглядом. – А что сталось со сломанным мечом? От неожиданного вопроса она вздрогнула, потом пришла в себя. Как так может быть, что брат до сих пор не перестает ее удивлять? – Женщина, что была с Галланом, подняла его и бросила в море. Йедан резко мотнул головой обратно, в ее сторону. – Зачем? Йан Товис развела руками. – Она не объяснила. Йедан снова обернулся к сверкающей стене, словно бы пытаясь пронизать ее взглядом, отыскать за ней треклятый меч. – Это всего лишь сломанный клинок… – Хустов меч – ты сама сказала. – Я даже не знаю, что это означает, – просто название оружия в руках Руина. Йедан сделал гримасу. – Меч уже должен был исцелиться, – пробормотал он и вышел к самой кромке, внимательно изучая глазами безжизненный песок. – Свет его отринул бы, выбросил обратно. Она вытаращила глаза ему вслед. Исцелиться? – Йедан! Он бросил на нее взгляд через плечо. – Что? – Здесь мы жить не сможем. – Разумеется, нет. – Но в Харканасе тоже что-то происходит – я даже не знаю, смогу ли снова туда войти. – Когда она вернется окончательно, – сказал Йедан, развернувшись, – давление должно ослабнуть. – Она? Кто? – Сестра, ну что ты как бестолковая? Мать Тьма. Кто еще может явиться, словно молотом по голове? – Он двинулся вдоль Первого Берега, возобновив свои поиски. – А теперь ты что будешь делать, Эстранн? – прошептала она. Торант хмуро глянул на старуху. – Ты меня что, вообще никогда не слушаешь? Олар Этил выпрямилась, подобрала свое одеяние из гнилых шкур и чешуйчатой кожи. – Какой великолепный ковер, прямо-таки буйство цветов, и все эти краски простираются перед вами! Похоже, сушеные мозги у ведьмы окончательно заклинило. – Я сказал, следы от повозки совсем свежие, наверное, и суток не прошло. Олар Этил подняла вверх руку, словно бы собираясь помахать кому-то на самом горизонте. Вместо этого она стала чертить что-то прямо в воздухе когтистым пальцем. – Осматривайтесь, друзья мои, замедлите шаг. Обождите, пока он явится – сквозь, наружу и вперед. В противоборстве воль нет смысла, если цель не определена. Но что за многолюдное место эта равнина! Впрочем, неважно, если кому и потребуется ее хорошенько встряхнуть, так уж точно не мне. – Огромная повозка, – продолжил Торант, – сильно загруженная. Но пусть она и любопытна сама по себе, главное здесь то, что след появился внезапно – будто бы ниоткуда, – и только глянь, как там, в самом начале, растрескалась земля. Можно подумать, треклятая махина рухнула прямо с небес вместе с лошадьми. Хочешь сказать, тебя даже это не заинтересовало? – Что? Ну да, уже скоро, очень скоро. – Она опустила руку, теперь палец уставился ему в грудь. – Первый храм нам не подойдет. Лет десять назад он угодил в осаду, осталась лишь выгоревшая оболочка. Не пощадили никого. Матрона умирала не одну неделю – их, знаешь ли, так просто не убить. Придется идти дальше, искать следующий. Торант выругался, вскочил в седло и взялся за поводья. – Бегать, ведьма, еще не разучилась? Ну, это твои заботы. Он ударил коня пятками, направляя его вдоль извилистого следа повозки. А старуха пусть громыхает костями за ним, пока в труху не рассыплется, решив тем самым все его проблемы. Или, если хочет, пусть здесь стоит, таращится на все стороны горизонта по очереди и несет все, что ей заблагорассудится, – можно подумать, небеса соблаговолят ответить. Повозка. Люди. Живые. Больше ему сейчас ничего не нужно, чтобы вернуться в здравый рассудок, – обожди, только не забывай, что она с неба рухнула. Тоже не сказать чтобы совсем обычное дело. – Плевать, – пробормотал он, – лишь бы живые. Сандалат смогла дойти только до моста, где и рухнула. Вифал, проклиная все на свете, упал рядом на колени и приподнял ей голову, пристроив себе на бедро. Кровь струилась у нее из носа, ушей и уголков глаз. Губы блестели, словно накрашенные. Трое нахтов – или как они в этом мире называются – куда-то пропали, вероятно, сбежали от того же самого, что навалилось на жену. Сам же он совершенно ничего не чувствовал. Мир был безлюдным, безжизненным, до мало-мальски существенного водоема, наверное, не одна лига – а ему так давно уже хотелось отыскать какой-нибудь корабль, чтобы уплыть вместе с ней подальше от этого безумия. А сейчас жена, похоже, умирает. На губах ее запузырилась алая пена, похоже, она пыталась что-то сказать – он нагнулся поближе, – да, это слова, целая фраза. Вифал выругался и отвел голову. Каждый раз, когда ей казалось, что он уже заснул, она принималась повторять именно это, снова и снова. Как молитву, или, по крайней мере, вступление к ней. «Что сломано, того не починить. Ты нас сломала, но это не все – погляди, что ты еще наделала». Кажется, в словах был жалобный оттенок, но лишенный чувства настолько, что резал, словно ножом. Да, жалоба, но под ней таится застывшая ненависть, шершавый ледяной комок. Верно, все очень сложно и многослойно – если только у него не воображение разыгралось. На деле они могут оказаться какой-нибудь ерундой, детской песенкой, что поют сломанной кукле, а голова ее тем временем болтается самым невозможным образом, глаза тупо таращатся из-под носа, раскрытый рот – словно рана на лбу… Вифал встряхнулся. Самое раннее, что удается вспомнить, это отдельные запахи, звуки, разрозненные картинки, но не все сразу одновременно – во всяком случае, так подсказывал ему собственный опыт. В череп, как в кладовку, столько всего в беспорядке набито, что оказавшееся у дальней стенки давно уже раздавлено, от мебели лишь щепки остались, туда если и дотянешься, то достанешь какие-то бессмысленные кусочки… Боги, как же он устал. А она тащила его сюда за собой, только чтобы умереть у него на коленях перед самыми воротами покинутого города, оставив его в одиночестве. – …что ты еще наделала. Ее дыхание сделалось глубже. Кровотечение прекратилось, он обтер ей губы грязным рукавом. Она вдруг вздохнула. Он наклонился к ней. – Санд? Ты меня слышишь? – Прекрасная подушка… вот только вонючая. – Ты не умираешь? – Все уже позади, – сказала она и открыла глаза – чтобы тут же со стоном снова их зажмурить. – Больно-то как! – Я могу принести воды… тут река рядом… – Давай. Он осторожно снял ее голову со своего бедра, пристроил на поверхности дороги. – Я рад, Санд, что все уже позади. К слову, что именно? Она вздохнула. – Мать Тьма вернулась в Харканас. – А, вот и хорошо. Спускаясь с перекинутыми через плечо слабо плюхающими бурдюками вниз по усыпанному мусором берегу, Вифал скорчил гримасу: – Приветик, Мать Тьма, мы тут тебя уже заждались. Тебя и всех прочих богов с богинями. Что, решили опять позабавляться с сотнями миллионов жизней? У меня тут для вас одно предложеньице будет. Шли бы вы все на хрен отсюда, а? Оно куда лучше, когда нам в своих ошибках винить некого, кроме самих себя. Тебе все ясно, Мать Тьма? Опустившись на корточки у кромки черной воды, он погрузил в нее первый бурдюк, вырывающийся оттуда воздух громко забурлил. – Что же до моей жены – не кажется ли тебе, что она и так страдала достаточно?