– Все-таки дело весьма не простое, – глубокомысленно заметил Нарышкин. – Но какой скандаль! – восторженно пробубнил его младший коллега с набитым ртом. – Сразу скандал не нужен, – в очередной раз принялся объяснять им Дмитрий. – Для начала – просто заметку. Дескать, сколько можно терпеть ситуацию, когда скучающие господа устраивают скачки и давят ни в чем не повинных обывателей? Такие случаи происходят часто, я узнавал. А вот когда шум подхватят остальные газеты, тогда можно будет и про их высочество! – Умно! – едва не захлопал в ладоши Постников. – Это так, – все еще сохранял скепсис более опытный товарищ. – Но ведь как только дойдет до упоминания высоких особ – вмешается полиция! – Поэтому и нужен шум в прессе, чтобы они не сразу разобрались, кто первый начал. – Вы полагаете, это так трудно выяснить? – А вы не пишите прямо, что речь о… – Мы поняли, о ком вы. – Вот-вот, пишите просто – члены семьи, не указывая, какой именно. Все и так поймут. Особенно если будут еще хлесткие определения. Скажем, «безответственные лица», «высокородные бездельники» или «оборотни в мундирах»! – Каково?! – захохотал Николай и взялся за бутылку. – В этом определенно что-то есть, – покачал головой Ефим Иванович. – Вы, молодой человек, явно ошиблись с выбором профессии. Вам следовало стать репортером! – Нет, господа, – мотнул головой Дмитрий. – Вы в этом деле собаку съели, так что вам и карты в руки! – Но вы так и не сказали главного. – Что именно? – Зачем вам это нужно? – Сам не знаю. – Тяга к справедливости? – Да какая, к черту, справедливость! – Это верно. В нашей деспотической стране никакой справедливости нет и в скором времени не случится. Вот в странах с республиканским правлением, там – да. Такого просто не может произойти. Но ничего, даст Бог, и у нас будут перемены. – Угу, – хмыкнул вполголоса Будищев. – Только и разницы, что давить станут не лошадьми, а «мерседесами». И сынки не царя, а депутатов. – Что вы сказали? – Давайте еще выпьем, пока горячего не подали. – Прекрасная идея! Когда случилось несчастье со Стешей, Дмитрий постарался выяснить подробности происшествия, но не преуспел. Однако когда девушка опознала великого князя, дело пошло на лад. В какие-то пару дней он нашел свидетелей, видевших, как Алексей Александрович, красуясь перед кузиной, отпихнул кучера и сам взялся за вожжи. Будь виновный простым смертным, пусть даже и адмиралом, можно было попытаться привлечь его к ответственности, или хотя бы попытаться получить денежную компенсацию для семьи Филипповых, однако тот был сыном императора. Таким, как он, все и всегда сходило с рук, причем и в более поздние времена. Был же случай, когда внук главы государства засунул по пьяни в багажник машины одноклассницу и разъезжал по элитному поселку. Не узнай об этом пресса, все так и осталось бы шито-крыто. Собственно, это происшествие из будущего и надоумило его обратиться к газетчикам. Наказать великого князя, конечно, не накажут, но для таких, как он, огласка хуже гауптвахты. А деньги? Да пусть этот жирный боров ими подавится! Тут размышления Будищева прервало появление полового с жареными рябчиками на блюде, встреченное бурным восторгом репортеров. Постников снова взялся за бутылку, но на сей раз ему с Нарышкиным пришлось пить одним. – Прошу прощения, господа, мне пора! – решительно поднялся Дмитрий. – Вспомнил про неотложное дело. – Как досадно, – вздохнул Ефим Иванович и со значением посмотрел на покидающего их друга. Тот понял все правильно и достал из кармана портмоне. – Прими, любезный, – протянул он трешку половому, хотя заказ вряд ли дотягивал до двух с полтиной. – Премного благодарим, – заулыбался тот и согнулся в почтительном поклоне. Понять разбитного малого было не сложно. Жалованья официантам и метрдотелям в Петербурге сроду не платили, а вознаграждение за труды им следовало исключительно из чаевых, оставляемых клиентами. Впрочем, в хорошем ресторане их могло быть столько, что иной чиновник или офицер бы позавидовали. Попасть в такие места было очень трудно и только за крупную взятку. В трактирах попроще, естественно, так не шиковали, так что половые и пятаку бывали рады. Оставив журналистов, Дмитрий взял извозчика и, назвав адрес, вальяжно развалился на диване. Сегодня у него и впрямь было неотложное и вместе с тем весьма приятное дело. У него было свидание с Гесей. Девушка долго не соглашалась на подобные встречи, да и времени у нее было не так много, но капля камень точит, а настойчивости бывшему унтер-офицеру было не занимать. Началось все с цветов, потом к ним добавились коробки с конфетами, а затем модистка сказала своим работницам, что отправилась по делам, а на самом деле они отправились в цирк Чинизелли, где прекрасно провели время. Встречи их были не часты, поскольку оба много работали, но им было так хорошо вместе, что встречи эти становились все продолжительнее, и в один из вечеров все кончилось так, как и должно было. – Пойдем в гостиницу, – просто сказал Дмитрий. Лицо Геси покрыл румянец, но она преодолела смущение и, найдя в себе силы поднять глаза, решительно ответила: – Да. Приют для одиноких сердец располагался в неказистом здании с обшарпанным фасадом. Портье, с полувзгляда понявший, что им нужно, принял деньги и, с поклоном протянув Будищеву ключ, мазнул его спутницу презрительным взглядом. – Прикажете проводить? – с масленым блеском в глазах спросил он. – Нет! – в один голос ответили они и поднялись по скрипучей лестнице. Закрывшаяся с противным стуком дверь отрезала их от остального мира, и в это мгновение все окружающее стало нереальным. Остались только они вдвоем. Он и она. Мужчина и женщина. Губы нашли губы, руки сплелись с руками, а мешавшая им одежда разлетелась по разным углам. Всю ночь они занимались любовью, все больше и больше наслаждаясь друг другом, и лишь под утро, утомившись от ласк, провалились в глубокий сон, так и не разжав объятий. Однако через некоторое время Дмитрий проснулся в холодном поту. В отличие от других людей, побывавших на войне, ему редко снились бои, в которых он принимал участие. Много повидав, поминутно рискуя быть убитым и убивая в ответ, он ухитрился сохранить крепкие нервы и спокойный сон. И все же иногда тени прошлого вставали перед ним, и тогда он снова слышал выстрелы и свист пуль у своей головы, руки его сжимались в поисках оружия, а сердце начинало биться быстрее. В тот вечер их командир подпоручик Линдфорс, которого все, включая даже Федьку Шматова, за глаза называли Ванечкой, явился из штаба с приказом «непременно добыть языка». Причем обязательно офицера, чтобы тот, во-первых, много знал, а во-вторых, среди его познаний числился бы французский язык, потому как переводчиков с турецкого в русских штабах было прискорбно мало. – Беспредел, – емко прокомментировал нарезанную командованием задачу Будищев. – Приказ, – философски пожал плечами Линдфорс. – Я и говорю, совсем охренели! – Ты про кого это, братец? – осторожно поинтересовался подпоручик. – Про турок, вестимо, – пришел на помощь товарищу обычно смирный как телок Федька. – Сколь разов уже с нами воюют, нехристи, а язык русский все никак не уразумеют! – Понятно, – сделал вид, что удовлетворился ответом, Ванечка. – Вот что, вашбродь, – подумав, сказал Дмитрий. – Поблизости мы все равно ничего дельного не сыщем. В здешних секретах одни феллахи сидят, чтобы им пусто было, и от них ничего кроме «Аллах акбар» не услышишь. Надо подальше пройти, где поспокойнее и османы себя вольготно чувствуют. Там, глядишь, и сыщем, чего нам надо. – Но господин полковник приказал… – Чтобы мы геройски погибли, или приказ выполнили? – быстро перебил начальника Будищев. – Приказ выполнили. – Тогда передайте его высокоблагородию, что мы в лепешку расшибемся, но сделаем! – Погоди-ка, – изумился Линдфорс, – ты что же это, сукин сын, без меня в дело собрался? – Господь с вами, ваше благородие, – сделал невинное лицо Будищев. – Как можно-с?! Вы будете наш выход прикрывать… – Немедленно прекрати свои шуточки! Я не позволю над собой насмехаться! Я офицер, в конце концов! Я… – Как прикажете, – сдался Будищев и с непередаваемой интонацией добавил: – Ваше благородие! Оставшееся до вечера время охотники посвятили отдыху, но едва солнце склонилось к закату, Дмитрий поднял своих подчиненных и велел им собираться. Впрочем, как частенько говорил сам грозный унтер, «нищему собраться – только подпоясаться», и все было готово к выходу. Буквально через пару месяцев войны русские войска стали утрачивать свой блестящий или даже, можно сказать, щегольской вид, с которым они некогда вступили в Румынию. Рубахи поистрепались, сапоги поизносились, и даже золотое шитье на офицерских мундирах изрядно потускнело. Что уж тут говорить про охотников, на нарушения формы которыми изначально смотрели сквозь пальцы? Поэтому не стоит удивляться, что отправлявшиеся в рейд с Будищевым солдаты вид имели самый разбойничий с местным балканским колоритом. Поверх гимнастических рубах болгарские безрукавки, на ногах – опанки[58] и только кепи на головах да винтовки в руках указывают, что перед вами не местные гайдуки, а солдаты непобедимой Русской Императорской армии. Винтовки, впрочем, тоже были трофейными. Поэксплуатировав от души «мартини-генри»[59], Дмитрий возненавидел родные «крынки»[60] всеми фибрами души и не считал нужным этого скрывать. Единственным счастливым исключением из этого балагана был доблестный начальник охотничьей команды – подпоручик Ванечка Линдфорс, явившийся во всем офицерском великолепии, точнее том, что от него осталось. Иными словами, мундир был хотя и грубо заштопан в нескольких местах, но наличествовал. Изрядно потрепанные сапоги вычищены до блеска, на боку звякала офицерская сабля, а рукоять офицерского «смит-вессона» торчала из кобуры невероятно-желтого цвета. Не песочного и не охры, а ярко-лимонного оттенка. – Блеск! – искренне восхитился Дмитрий. – Франка три[61], поди, маркитанту отслюнили? – Пять, – улыбнулся Ванечка, гордый, что его обновку увидели и оценили. – Скока? – выпучил глаза Шматов от несуразности озвученной суммы. – Ета же… – Да что ты понимаешь, деревня! – поспешил заткнуть рот простодушному подчиненному унтер. – Это же – вещь! Кстати, ваше благородие, а вы вот так и пойдете? – Разумеется. – Зашибись! – Что?