* * * Он умер дважды, прежде чем заново смог говорить. Самые худшие впечатления были самыми громкими, они притягивали разум осколочных пилотов, как черная дыра притягивает массу. «Осколок» растворяется снаружи, все корабельное стекло покрывается маслянистой пленкой, жидкой, густой, ИИ кораблей начинают кричать одновременно, а потом замолкают. Потом кричит, снова и снова, сам пилот и замолкает – прежде чем Восемь Антидот успел подумать, прежде чем успел перестать носиться вдоль и поперек сети, состоящей из тысячи разумов и двух тысяч глаз, гироскопических, находящихся в вечном движении. Как в этом можно выжить, как можно научиться быть таким пилотом, чувствовать всех, кто неподалеку от тебя?! Прежде чем Восемь Антидот успел найти себя среди этой какофонии, его закрутило в пасти страха. Двигатели заглохли, паника помутненного сознания некоторых других осколочных пилотов обожгла ему горло, когда его «Осколок» попал под удар корабля, имеющего вид трехколечного маслянисто-серого колеса. Когда он увидел плоскую, изъеденную оспинами сторону астероида, надвигающуюся на него все быстрее и быстрее, и «я тебя люблю, всегда любил, помни обо мне!», а потом ничего. Остаточное изображение пламени. Две смерти и почти третья – ужас, засасывающий в свою воронку, прошедший совсем рядом луч энергетического оружия, дружеский огонь во всей своей синей неизбежности перед его лицом… Но это не было смертью, и Восемь Антидот вдруг обнаружил, что кричит словами. Плачет, и кричит, и говорит: «Стой, остановись, тот, кто несет срочное послание от Три Азимут, пожалуйста, подождите!» Из тысячи разумов и двух тысяч глаз: «Что? Кто это?.. Где?» Чье-то внимание, россыпь. Не все они разваливались, не все умирали: некоторые из них просто летели или сражались, или были вместе, и ближайшие к нему, те, кто находился в его секторе, услышали его и поняли, что он не Четыре Крокус, и пожелали узнать почему. «Только все худшее случайно проходит весь путь до конца», – подумал он в миг просветления. «Пожалуйста, – Восемь Антидот не знал, говорит вслух или только думает. – Меня зовут Восемь Антидот, я девяностопроцентный клон прежнего императора, мне нужно остановить это послание. Оно неверное. Оно ложное». Он изо всех сил попытался не думать: «Но вы умираете, и это ужасно, и что, если Три Азимут и Девятнадцать Тесло правы и этот приказ на геноцид – единственный способ выжить?» Потому что, если бы он подумал так, никто бы ему не поверил. * * * Девять Гибискус ходила из одного конца мостика в другой, туда и обратно, словно какой-то механизм внутри ее массивных округлых форм не мог оставаться на месте, одновременно говоря со своим адъютантом. Махит не могла поверить, что этот разговор предназначался для чужих ушей, а на мостике она, Три Саргасс и половина офицеров. Все присутствующие могли слышать, как обмен репликами порхал между долгими годами дружбы, доверия, споров, которые явно многократно случались между ними, но перестали быть теоретическими, абстрактными. Но как их разговор мог быть приватным, когда Двадцать Цикада находился в испепеляющей пустыне, а Девять Гибискус на своем рабочем месте – на мостике корабля, который его, Двадцать Цикады, трудами содержался в полном порядке? Махит вообразила его с щупальцами белого грибка и с пластиковым контейнером на ладони. Солнце на Пелоа-2 вскоре начнет, наконец, заходить. Она спрашивала себя, держат ли инородцы его за горло или вернулись на свой корабль ждать. Отступили или пытаются изворотливо, если они способны на изворотливость, убедить тейкскалаанца проглотить яд по собственному решению. Она вообразила, как он открывает контейнер, кладет грибок на язык и уже готов либо умереть, либо решить проблему точно так, как делал это в медчасти «Грузика для колеса». Она вообразила это и обнаружила, что Искандр думает о Шести Пути – или это она думает о Шести Пути, – измотанном лихорадкой, превращенном в кожу да кости старостью и болезнью. Он был готов умереть или решить проблему, даже если при этом он, воспользовавшись лселской имаго-машиной, перестанет быть самим собой. «Приятно знать, что он был не единственным тейкскалаанцем, который предпримет такую попытку?» – спросила она, обдуманно формулируя вопрос в пустой отраженной комнате их разума. <Мне его не хватает>, – сказал Искандр, и его слова отчасти были ответом на ее вопрос. Яснее становился прилив скорби, тоски и гордости… «Да, – как бы говорил он, – но Шесть Путь никогда бы не оказался в такой ситуации, так что никто не может знать». Девять Гибискус тенью проходила мимо стеклянного фонаря мостика, ее фигура то скрывала, от открывала все еще присутствующие очертания корабля инородцев, который высадил переговорщиков на Пелоа-2. Он висел, вращаясь, а она ходила, разговаривала. Дарц Тарац неожиданно появился на мостике в сопровождении одного из офицеров – Махит решила, что это навигационный офицер, но не могла вспомнить его имя или чем конкретно он занимался. Она удивилась приходу советника не меньше, чем его присутствию на корабле вообще. Насколько проще было вообще не думать о нем, не чувствовать отчуждения Искандра – отчуждаться самой, пристыженной, рассерженной и испуганной. – Советник, – сказала она, пытаясь оповестить всех о его возвращении из комнаты, в которую его уводили. Все тейкскалаанцы на мостике посмотрели на него, все, исключая Девять Гибискус. У нее явно была более важная тема для размышлений. – Дзмаре, – сказал он ей, подойдя. Она вдруг поняла, что стоит прямо, будто собираясь податься назад, что ее рука все еще в руке Три Саргасс, и увидела взгляд Тараца, устремившийся на их соединенные руки, косой мимолетный взгляд, казалось, полностью удовлетворивший его. Его рот искривился в раздраженной и порочной улыбке. Он сказал на языке станции: – Теперь я вижу, что ты тут делала и почему тебе так захотелось улететь с этой женщиной. Она предложила тебе кое-что побольше, чем отдохнуть от Акнел Амнардбат и ее желания заполучить твою имаго-машину, верно я говорю? Кое-что поприятнее. <Позволь мне>, – сказал Искандр, и Махит не стала возражать. Она была слишком зла, чтобы не согласиться. У нее возникло ощущение, будто она провалилась внутрь себя, ее центр гравитации сдвинулся, угол наклона головы изменился. Но немного – меньше, чем прежде. Они сильно сблизились между собой, а значит, теперь трюк выхода из Искандра Агавна или Махит Дзмаре с последующим возвращением не сработает. Они оставили это в прошлом. – А сколько раз, – сказала она – сказал Искандр, немного гнусаво, сплющенные согласные станционного языка объяснялись его полной уверенностью в себе и слишком долгим использованием тейкскалаанского, – вы говорили моему предшественнику, что соблазнение империи может идти обоими путями? Она надеялась, что никто здесь не знает в достаточной мере станционного, чтобы заметить, как она играет с Тарацем – бросает всю их с Искандром долгую эпистолярную историю в лицо советнику и смотрит, не дрогнет ли он. Себя при этом она выставляет шпионом, не лояльным никому – ни Лселу, ни Тейкскалаану. Махит надеялась, что уровень владения языком станции не позволит Три Саргасс уловить суть разговора. Это было самым главным. Она не хотела разрушать то, что они смогли спасти в их отношениях. Во всяком случае, уж точно не из-за Дарца Тараца. – Посмотри, к чему это привело его, – злобно проговорил Тарац, сделав жест в сторону Махит, – и к чему привело тебя. – К чему же, интересно знать? – сказал Искандр ее ртом. – В каком именно месте мы находимся, где не находитесь вы? Вы целиком и полностью зависите от действий Тейкскалаана, он может и спасти нас, и погубить. Честно говоря, не вижу разницы. Она никогда прежде не слышала продолжения спора, который был начат не ею. Она чувствовала боль в руках, покалывание, жжение. «Осторожно», – подумала, но на самом деле ей не хотелось никакой осторожности со стороны Искандра. Как и со своей. Махит хотела только победы. Ей хотелось почувствовать вкус победы… – Вся твоя линия, – со злобой проговорил Тарац, – не имеет глубинной преданности, на которую можно было бы положиться, а если у кого-то она и была, то остальные вкладчики линии свели ее на нет, выхолостили. Может быть, Амнардбат была-таки права. Махит – она, а не Искандр, Искандр излучал ужас и очарование – подняла свою горящую бесчувственную руку и отвесила ему пощечину. * * * Осколочное сетевосприятие являло собой какофонию; хаос, движение и шум космопорта Сокровенной провинции усиливались в десятки раз. Восемь Антидот почти не ощущал, что он существует в этом громадном потоке. Он все время терял представление о собственной сущности – о том, где находится его тело, его жизнь и все, что он знает. Он умер еще раз в чьей-то перестрелке с вращающимся кораблем, испытал вспышку дикой радости, когда пилот бросился на врага, стал копьем, шрапнелью прямо в сердце этих вращающихся колец, взрывом. Боль. Боль каждый раз. Но он продолжал говорить. «Пожалуйста. Выслушайте меня. Мне нужно, чтобы вы остановили это послание. Оно у одного из вас, один из вас доставляет его через гиперврата, один из вас перенесет его… и тогда станет только хуже, хуже, чем сейчас. Оно ложное и ошибочное, а я наследник Тейкскалаана, и я говорю вам: если вы позволите этому посланию дойти до фронта, то теперешние смерти станут прелюдией…» Это были не совсем слова. Это были чувства, мысли, над которыми или которыми он думал, повороты глаз. Наконец к нему вернулось: отдельно звучащий голос, человек, его «Осколок» по прямому вектору направлялся к гипервратам, в место разрыва непрерывности, далеко. Все еще далеко! Возможно, достаточно далеко от того места, где умирают его товарищи-пилоты. Голос, непривычный к неуверенности, но теперь звучащий именно так, спрашивающий у него: «Если вы Восемь Антидот, если вы тот парнишка из голографических видео и новостной ленты, парнишка, который был в крови нашего императора, когда он умер за нас, то поклянитесь мне, что все так и есть! Поклянитесь, что, если я потеряю это послание, мы перестанем умирать так, как умираем сейчас!» Молчание в калейдоскопе. Еще один вскрик, сдавленный; Восемь Антидот не мог думать о том, где находятся его глаза, или о том, что есть его глаза, если они не воспринимают все сразу. Молчание ожидания. «Я клянусь», – сказал он, сказал честно, не зная, не обернется ли его клятва ложью. * * * Щеку Тараца жгло после удара Махит. Он бросился на нее прямым движением вперед, движением, которое казалось оскалом, хотя на его запястьях по-прежнему были наручники. Три Саргасс была удивлена и ошеломлена, и к тому же это доставило ей безусловное удовольствие – такие чувства вызывали у нее все поступки Махит. Она встала перед ней лицом к Тарацу. Советник с Лсела возвышался над ней на полтора фута. Грудь у него была узкая. Три Саргасс тоже не могла похвастаться широкой грудью, но она была на добрых сорок лет моложе Дарца Тараца и прикинула, что, если придется, она, вероятно, сможет сбить его с ног. Это было бы колоссальным дипломатическим скандалом, но что из происходящего сейчас им не было? На мостике царил хаос. От протокола не осталось ничего! Министерство информации, готовя своих агентов, ни слова не говорило, как вести себя в ходе трехсторонних переговоров, ведущихся с мостика флагманского корабля, в которых одну из сторон представляли не люди, а еще один участник не был тейкскалаанцем. Ах да, и ни одна из сторон не была министерством информации, кроме самого переговорщика. Ей придется написать руководство для таких случаев. Если она проживет достаточно долго, чтобы настолько заскучать. Тарац остановился и подался назад. Значит, он был готов нападать на Махит, но не на тейкскалаанцев. Полезное знание. – Яотлек, – сказала Два Пена – голос офицера связи звучал надрывно: ей опять приходилось прерывать своего командира, когда та разговаривала с Двадцать Цикадой, находившимся на Пелоа-2. Три Саргасс повернулась, чтобы увидеть, что же привлекло внимание Два Пены сейчас, и была крайне удивлена, увидев человека, вошедшего на мостик. Это был солдат с ярким треугольником пилота «Осколка» на рукаве, он рыдал и не скрывал слез. Она тоже, бывало, рыдала – конечно, такое случалось с ней. Бывало, и на людях – это приводило ее в смущение и ужас или же оказывалось вполне приемлемым, если она пребывала в трауре. Но она никогда не рыдала так, как этот человек, бесконечно и непрерывно, человек, который пришел с отчетом начальству, как она сама докладывала Девять Гибискус. Яотлек повернулась, чтобы посмотреть на солдата, и Три Саргасс увидела, как посерело ее лицо под космическим бронзовым загаром щек. – Подожди, – сказала она Двадцать Цикаде. – Не делай ничего, пока я занята, это приказ, Пчелиный Рой!.. Пилот! Пилот, как тебя зовут? Что случилось? Она подошла к нему, и он приподнял голову, словно цветок, выросший в глубокой тени и тянущийся к солнцу. – Пилот «Осколка» Пятнадцать Кальцит, яотлек, – сказал он, не прекращая рыданий. Казалось, что рыдания – это какой-то естественный автономный процесс, происходящий с ним и не мешающий докладывать начальству. Степень преданности, которую демонстрировали подчиненные Девять Гибискус по отношению к своему командиру, была беспримерна. Как будто она была источником света. Пилот продолжал: – Осколочное сетевосприятие повреждено или слишком интенсивно. Мы не понимаем в точности, что с нами происходит, яотлек, но оно совсем не такое, каким было, когда вы служили пилотом «Осколка». Это новое программирование, коллективная проприоцепция, мы все чувствуем, как умирает каждый из нас, их так много, умерших, и я отключил мою программу, но не могу выкинуть это из головы. Вы должны знать, что есть какой-то порог – порог травматического опыта, полагаю, – после которого проприоцепция порождает обратную связь, и все это замыкается петлей. Я не единственный, кто не может прекратить рыданий, яотлек. Я прошу простить меня. Никак не хотел оскорбить вас таким своим видом. Девять Гибискус отрицательно покачала головой. – Я ничуть не оскорблена, пилот Пятнадцать Кальцит. Расскажи мне больше, если можешь. Я знаю про остаточное изображение осколочного сетевосприятия, я не так давно была одной из вас. Но это… когда оно началось? «Осколки» – они остаются управляемыми? – Когда больше троих или четверых из нас умерли рядом друг с другом, и все наши потери вызывали осколочный трюк… Я говорю об апгрейде проприоцепции. Три Саргасс знала, что не должна вмешиваться, но она не служила во Флоте, не подчинялась флотскому протоколу и прежде никогда не слышала про эту технологию. – Осколочный трюк? – спросила она достаточно громко, чтобы ее вопрос пронзил тяжелое молчание, повисшее между Девять Гибискус и ее солдатом. На мостике стояла тишина, если не считать звука помех в открытом канале связи с Пелоа-2 и Двадцать Цикадой. Все головы повернулись к ней. Она повторила вопрос: – Осколочный трюк? Два Пена за ее спиной, слева от нее пробормотала голосом, в котором, как показалось Три Саргасс, слышалась надежда на то, что агент министерства информации, наконец, заткнется: – Это новая технология министерства науки – она позволяет пилотам «Осколков» чувствовать друг друга в космосе и устраняет навигационный лаг. Она основана на алгоритме, разработанном для Солнечных… Три Саргасс была абсолютно уверена в том, что она не должна знать об этой технологии – как и вообще все министерство информации. Министерства войны и науки снова работали вместе, не допуская к своим играм информацию, – не говоря уже об императоре и ее офисе. Ровно так, как это было два месяца назад, во время несостоявшегося восстания. Та же самая система влияния. – Значит, Флот использует технологию коллективного разума в навигационных целях? – проговорила она гораздо громче, чем Два Пена только что. После этих слов она услышала смех Махит, хрупкий, поспешный звук. – Видишь, Три Саргасс? – сказала она. – То, что делает Тейкскалаан, не так уж далеко ушло от имаго-линий, которые мы практикуем у себя на станции уже несколько поколений. Только мы тщательно готовим людей к такому переходу, в отличие от этого пилота…