– Слушай, на кой черт ты вообще поступила в университет? На кой черт тебе вообще надо было куда-то поступать? Ты же не можешь связать двух слов, ладно там это не твоя вина, но ты же должна это понимать! Неужели ты не понимаешь, что остальным на тебя либо плевать, либо еще больше плевать? Либо, в крайнем случае, им интересно посмотреть, как ты барахтаешься и как ты в конце концов захлебнешься? Не надоело быть посмешищем-то, а? Сиди дома и крути фигурки из бумаги, это все, что нам с тобой остается, потому что мы никому не нужны, потому что где сейчас мои родители? А твои? Где наши друзья, ауууу, друзья, есть вы вообще? Хватит врать уже, правда, мы же чертовы инвалиды, хватит смешить людей. Выкинь этот список литературы в мусорное ведро и бейся головой об стену, будет больше толку. Я вот пойду побьюсь. Уже к середине спича трезвая часть моей личности, которая лениво наблюдает за тем, как другая часть орет и плюется огнем, решает, что надо пойти налить всем троим валерьянки и завалиться спать, пока Марселла, не дай бог, не сказала мне что-нибудь в ответ. Боюсь, я этого не переживу. Вам, наверное, будет это странно слышать, но и мне бывает за себя неудобно – очень редко, но бывает. В большинстве случаев я знаю, что единственное, в чем могу себя обвинить – это в отсутствии контроля над психованными детками в моей голове. Нет, правда, они же не делают плохо никому, кроме меня – толку-то переживать. А вот когда из меня начинает вылетать неуместная правда, мне впоследствии всегда очень печально и хочется выйти из себя. В смысле бросить тело и уйти погулять. Поэтому я надеваю куртку и через заднюю дверь выхожу на улицу, где можно удобно сесть под окном Марселлы, в котором еще горит свет, и что-нибудь накорябать в тетради для успокоения совести. Впервые я подумала, что было бы неплохо уметь выходить из себя, когда мне было десять лет и школьный психолог пришла к нам с дурацкими наивными тестами. Когда мы были в этом возрасте, нас постоянно тестировали – видимо, надеялись, что лет через пятнадцать по улицам будет бегать меньше маньяков. Вопросы были наивные не только для меня, но и для любого ребенка с интеллектом – можно было угадать, что надо хотеть стать балериной или пожарником, любить шоколадные конфеты и мыльные пузыри, и еще желательно маму с папой. Эта конкретная психологиня стала расспрашивать нас, много ли мы смотрим телевизор, нравятся ли нам комиксы и, в конечном итоге, – на кого из супергероев мы хотим быть похожими. Мы все хотели быть похожими на Брюса Уиллиса и безнаказанно лупить одноклассников, но это был плохой ответ, поэтому пришлось врать про умение летать, телепортацию и прочее. Идея была в том, что каждый рассказ имел один и тот же месседж: «я хочу делать мир лучше и помогать людям». Когда все окончательно стало похоже на встречу слезливых анонимных алкоголиков, я не выдержала и сказала, что мне сейчас очень понадобилось бы умение вылетать из собственного тела или, как вариант, перемотка времени. Я подробно рассказала психологине, которая десять раз поменялась в лице, как такие тесты проводятся в специализированных учреждениях и по каким признакам она должна была бы реально отбирать себе маньяков для похода к директору. Разумеется, до конца уроков я сидела у нее в кабинете, она держала меня за руку и проникновенно рассказывала мне о том, почему очень некрасиво так себя вести. Я сказала ей на это, что ей нечего нервничать за свой авторитет – все равно она молодая, и авторитета у нее никакого нет. Из школы меня забирал Райдер. Психологиня долго и с упоением рассказывала ему, что именно он должен передать родителям относительно своей буйной сестры, он слушал, очаровательно склонив голову набок; а потом их беседа внезапно перешла на какой-то игриво-развлекательный уровень, который мне тогда, естественно, был малопонятен. Клянусь, я до этого оскорбляла людей только словесно и не со зла, но тут на меня напала такая ревность, что я со всей силы треснула Райдера рюкзаком по ноге (он как раз недавно в очередной раз свалился с мотоцикла) и побежала прочь. Я буквально не могла найти себе места часа два – сделала три круга около дома в одну сторону, четыре в другую; поскольку происходило что-то, чего я тогда не могла объяснить (а объяснить себе я могла все и всегда), меня рвало на части. Насколько я помню, я даже в детстве не ревновала друг к другу родителей, Фрейд обошел меня стороной. Друзей я тоже ни к кому не ревновала, потому что у меня их не было. А вот Райдер был постоянно. И хотя девушки у него тоже были постоянно, меня это мало интересовало. Видите ли, я знала, что если я совсем застряла с домашним заданием и мне грозят двойка и психотерапевт, Райдер выставит из комнаты мою маму, сядет рядом и будет меня охранять, пока я буду корябать цифирьки. Моя мама в нем души не чаяла. Так же, впрочем, как и школьные учительницы, продавщицы в магазинах, куда мы заходили после школы, кассирши в кино. А я охраняла его, пока он спал. Он иногда скрывался у нас, если что-то пакостил и не хотел возвращаться домой к отцу – в основном после каких-то ночных гулек. – У него что, строгий п-п-папа? – спрашивает Марселла, которая почти наполовину свесилась из окна и уже пятнадцать минут дышит мне в ухо, думая, что я этого не замечаю. – Нет, самый обыкновенный. Райдер сам у себя строгий. У него эти самые, моральные принципы. – А супергерои тут при чем? – Ни при чем. Не знаю. Я просто скучаю по своему доктору, понимаешь, он любит такие истории. Всякие стыдные гадости из детства. – Ты же не отрывала хвосты к-к-кошкам, – с надеждой говорит Марселла, по-прежнему торча из окна. – Ты тут п-п-простудишься, я больше все равно не с-сержусь, поэтому заходи. – Блин, – говорю я и вожу чашку с чаем туда-сюда по столу, – ну ничего же хорошего. Ни-че-го. Один сплошной фейл. – Да ну нет, – задумчиво говорит Марселла. – Ну а что хорошего, реально? Я поступила на первый курс и хотела по-человечески проучиться хотя бы семестр. Нет, я совершенно серьезно собиралась это сделать. Я думала, что напишу пару каких-нибудь статей, чтобы змея отстала – тоже совершенно серьезно. Я себя убедила, что наука – это очень интересно, но я терпеть свою тему не могу, потому что мне только и приходится, что повторять за кем-то другим. Доктор меня бросил. Так и быть, не будем считать это за фейл. Я бросила таблетки. Лучше не стало. Я вожусь с тобой уже четыре месяца и не заставила тебя прочитать ни одну книжку. Раз уж мы заговорили про Райдера… а, эту тему можно сразу же закрывать. – Ты про родителей ничего не говоришь… – Это потому что я с ними сейчас общаюсь по телефону. По телефону, как же, все очень милые. Меня еще ни разу не отругали, даже обидно как-то. – Ну тогда плохого не так уж и много. Я возмущенно рычу и роняю голову на стол. У меня уже нет никаких сил. – Слушай, – говорю я, – ну вот если судить по книжкам о парнях, которые оказываются в такой же ситуации, как мы с тобой… Там одно сплошное личное становление, преодоление трудностей, бла-бла – почему я ни одного романа воспитания про женщину не помню? Почему девушкам после переходного возраста либо замуж, либо в дурдом, либо во второстепенные персонажи? – Еще можно покончить с собой, – мечтательно говорит Марселла, как будто это лучший из возможных вариантов. – Как Сильвия. – Забудь про Сильвию, тебе до нее еще два года жить. – А ты забудь про университет. Тебе до него еще полтора месяца. – Эй, – в ужасе говорю я, – кто разрешил пользоваться моими аргументами? Так нечестно. Это плагиат. – А учиться нам вообще еще три года. Тебе вообще четыре. – Марс, – говорю я, – ты уверена, что мы через три года будем лучше знать, чего мы хотим? Мне когда было восемь лет, я очень хотела, чтобы мне уже скорее было пятнадцать. Я реально верила, что уж в пятнадцать-то лет я точно буду что-то знать о жизни. Нет, вот вроде логично, да? Не может же то же самое продолжаться целых семь лет, за это черт-те сколько всего должно произойти… Я вздыхаю. – И да, произошло много всего, но когда мне исполнилось шестнадцать, я как будто с разбега налетела на фонарный столб – я там же, все вокруг те же, вс¸ вокруг то же, и я могу бесконечно продолжать надеяться на следующие семь лет и продолжать проживать их неизвестно как. – У меня все то же самое, – говорит Марселла. – Но я об этом не думаю. – А о чем думаешь? – Ни о чем. Я смотрю кино. Я знаю, что оно поднимает н-настроение, поэтому как только мне грустно, я что-нибудь смотрю. – Если бы ты так книжки читала, – говорю я уныло, – было бы одной проблемой меньше… – Все равно они ничего нам не сделают, – сонно отвечает Марселла, рассматривая дно своей чашки, – все равно мы их победим. Я смотрю на часы и отмечаю, что уже почти час ночи. – Ладно, завтра что-нибудь придумаем. Сядем с утра и будем думать. – Только не завтра, а уже сегодня, – раздается в ответ. – Вот зануда, – говорю я. Как безошибочно определить, что у вас имеется срочное или неприятное дело, требующее умственных усилий и постоянной подготовки: 1) Вы уже третий час выбираете обои на рабочий стол. 2) Вы лихорадочно ищете еще место, в котором можно навести порядок. 3) Вы ловите себя на мысли о том, что неплохо было бы поставить себе какой-нибудь многозначительный статус со словом «депрессия». 4) Ближайший час вы вслепую тыкаете в плейлист, надеясь на знак свыше. 5) Вы забываете о чем-то бессмысленном, что хотели сделать пять минут назад, и переключаетесь на что-то еще более бессмысленное. 6) Иногда вы для вида открываете вордовские документы или Википедию, намекая себе, что вы уже почти что заняты решением проблемы. 7) Вы ложитесь спать с чувством глубокого отвращения к себе. Писать сейчас нечего. У нас медленно идут дела, хотя мы каждое утро добросовестно разбегаемся и шарахаемся головами о список литературы (так уже пять дней). То, что я сейчас сочиняю, даже играми назвать нельзя – настолько это бездарно. То, что я регулярно обращаюсь к вам, дорогие читатели, еще совсем не значит, что вы есть. С одной стороны, не выбросишь же за один день привычку писать дневник так, чтобы доктору не было скучно читать. А с другой стороны, ребята, у меня такая паранойя, что поверьте – вас нет. Если вы это где-нибудь нашли и читаете, значит, я гарантированно уже стою с лопатой у вас за спиной. Бу! Другие новости дня: на свое письмо в редакцию я наловила, как на удочку, кучу троллененавистников, которые стали популярно мне объяснять, какого хорошего человека и талантливого автора я оскорбила и какое вообще дерьмо этот наш рок, воспитавший из нас людей, которые оскорбляют других людей – гораздо более заслуживших признания, – которые, в свою очередь… Да, представьте себе, они ПЕРЕПЕЧАТАЛИ мое письмо. Надеюсь, они ослепли, разбирая мой почерк. – Н-ничего, – спрашивает Марселла, усердно выводящая буквы, – что тут столько раз «который»? – Не умничай, – говорю я. У нас тут, видите ли, сложился кооператив – одна не может писать, другая читать. Учитывая то, что написание этого самого письма в редакцию у меня заняло четыре часа с перерывами на попить воды и нехорошо выругаться, решение о найме секретаря оказалось вполне оправда… – К-какой еще я тебе секретарь, эй! – сердито говорит Марселла, пытаясь меня пнуть (безуспешно). – Ну а как мне тебя называть? Печатная машинка? Персональный компьютер? – Я ведь могу и уволиться вообще-то. – Давай на скорость, кто быстрее уволится, а? – Никто не уволится, – печально сообщает Марселла, – нам отсюда идти некуда. Кстати, тебе звонили из дома. А вот это действительно плохо. И даже хуже, чем мои непишущие руки. – Судя по всему, ты не имеешь в виду, что мне звонили на мобильный, а я этого как-то случайно не заметила, – говорю я с надеждой. – Нет, звонили на домашний телефон – я сказала, что меня зовут не Марселла, а тебя тут нет, но мне не поверили. – Знаешь, что интересно? Когда ты выдумываешь, ты перестаешь заикаться, – говорю я и иду звонить домой сама. Откладывать неприятности нерационально. (Если хотите, можете поверить, что я забыла рассказать родителям, куда именно еду, и упомянула свою двоюродную бабушку случайно. Я бы на вашем месте этого не делала. Хотя знаете, учитывая тот факт, что вас нет, можете делать что хотите.) Игра «Тебе же стыдно, правда?» Возможны разные вариации игры, но для большей эффективности рекомендуется заранее отрепетировать проникновенным и страшным голосом следующие фразы: 1) Это неприлично. 2) Что подумают люди? 3) Ты понимаешь, что доставляешь людям неудобства? 4) Ты вообще соображаешь, что ты делаешь?