— Вон оба субчика тут, — тихо сказал Малыгин. Фомин увидел двух мужчин, о чем-то оживленно разговаривавших. Один был постарше, в поношенной телогрейке, брюках, аккуратно заправленных в кирзовые сапоги. В руках держал лопату. Другой, одетый полегче, что-то чертил палкой по земле. — Ситуация благоприятная, — шепнул Малыгину Фомин. — Я беру Орлова. Вы, Петр Петрович, попридержите Волкова. Он опустил руку в карман, вышел из-за веранды, свободной рукой решительно отстранил Волкова и оказался рядом с Орловым, сидящим на корточках. Орлов резко повернулся, пружинисто встал. И побледнев, оцепенел, увидя направленный ему в грудь пистолет. — Не двигаться! Руки! Ну, быстро! — скомандовал Фомин. Орлов поднял руки, затравленно огляделся по сторонам. Из-за дома вышло еще два чекиста. В это время Мишин профессионально, двумя резкими движениями, обыскал Орлова: — Пусто. — Руки назад, — скомандовал Фомин, — и в дом. Опустив голову, Орлов завел руки за спину и пошел к крыльцу. Туда же Малыгин ввел хозяина дома. Шествие замыкал Мишин и приглашенные в качестве понятых соседи Волкова. — Владислав Кондратьевич, на минутку, — позвал Малыгин своего сотрудника и, понизив голос до шепота, сказал: — Снимите наблюдение. Пусть доложат полковнику. Все прошло спокойно и в лучшем виде. 6 — На каком основании? — выдавил из себя Волков, когда их ввели в дом. — На законном, — сказал Фомин и предъявил ему и Орлову ордер на арест. Обыск закончился сравнительно быстро. В спальной комнате под подушкой обнаружили пистолет, в платяном шкафу — портфель. В нем Мишин нашел транзисторный приемник и довольно легко определил, что это портативная рация. К ней прекрасно подходил, соединяясь штырем, импульсный аккумулятор, исполненный в виде портсигара. Осмотрев портфель, Фомин потребовал от Орлова открыть потайное отделение, в котором прощупывались какие-то детали. Это были миниатюрные наушники, ключ. Там же находилась пачка денег в крупных купюрах, какая-то металлическая коробка и еще томик стихов. Осмотрев книгу, Фомин плотно сжал ее и тут же отпустил. Разжав, дал раскрыться. Обнаружились страницы, которыми пользовались чаще других. — Двести шестьдесят шесть. Ключ здесь? — спросил Фомин Орлова. — Да. Разрешите закурить. — Курите. «Под кожей статуи Свободы», — прочитал Фомин название поэмы. Майор Малыгин с интересом наблюдал за действиями Фомина. Между тем из спальни хозяев принесли шкатулку, в которой лежали игрушечный, на первый взгляд, печатный станок, флакон с черной краской. — Вы с продукцией этой мини-игрушки еще не знакомы, Петр Петрович? — Нет, не приводилось, — пожал плечами майор. — Это, знаете ли, типография. Потом объясню, — сказал Фомин и обратился к арестованным: — Возьмите необходимые вещи. Взяв у жены Волкова подписку о невыезде, оперативная группа выехала в управление. Фомин тотчас связался с Михайловым и доложил о результатах. Глава XIV 1 — Не будем откладывать знакомства, — сказал Михайлов, — давайте начнем. — Давайте, — Фомин раскрыл дверь. В кабинет ввели молодого загорелого мужчину в сером костюме, светло-русые волосы выцвели, под глазами лежали темные тени. — Садитесь. — Михайлов указал на стул у небольшого стола в углу кабинета. — Начинайте, Сергей Евгеньевич, а я послушаю. Последовали первые формальные в таких случаях вопросы, и, когда Орлов ответил на них, Фомин спросил: — Ваша экипировка — красноречивое свидетельство того, кем вы являетесь. Согласны? — Да. Далее Фомин повел следствие так, как они заранее спланировали с полковником. — Хочу предупредить, — сказал Фомин, — нам удалось проследить ваш путь с момента прибытия в страну и до вчерашнего дня. Следов на своем пути вы оставили куда более чем достаточно. Итак, напоминаю, вы появились у нас в июне сего года в качестве спутницы… секретаря… — Вернера Фукса… — Кто он? — Немец шведского происхождения. Было видно, что Орлов сразу решил выкинуть «белый флаг». Все сказанное следователем, очевидно, не вызывало у него сомнения. А откровенность, это он хорошо знал, может принести смягчение наказания. Чтобы Орлов еще больше утвердился в осведомленности органов государственной безопасности, Фомин добавил: — В Москве вы под фамилией Юрьев остановились у Вадима Петровича Кисляка. От него, когда почувствовали, что почва заколебалась, перебрались к Дроновой. Затем, желая окончательно замести следы, женились на Локшиной… — В женитьбе сыграли роль чувства, а не расчет, — сказал Орлов, решив выиграть время. А мысль работала лихорадочно. Игра проиграна. Тогда какой резон лгать и выкручиваться? На свою профессию он смотрел так же, как и на любую другую, только связанную с определенным риском, за который ему хорошо платили. Если бы «Славянской миссии» или тому же Брауну потребовалось, чтобы он поехал в Англию или куда-нибудь в Южную Америку, — он поехал бы. Работа есть работа. Но Орлов все же хотел убедиться: так ли уж известен этим людям каждый его шаг? Например, убийство Божкова. Там, казалось, было все «чисто» и без свидетелей, так что вряд ли они знают об этом. Если бы в тот раз шли по его следу, скрутили бы сразу. На остальное нужно соглашаться. И он подтвердил: — Все верно. Кроме Ольги… — Начало разумное, — одобрил Фомин и включил диктофон. — Вот и давайте подробнее, все с самого начала. — Пожалуйста, я готов… — И он начал рассказывать о том, что было связано с заданиями одного из руководителей «Славянской миссии» Хааса. Рассказ продолжался более часа. В нем было много важных для следствия подробностей. Но начисто отсутствовал Божков. — Хорошо, — сказал Михайлов. — Теперь я хотел бы уточнить лишь некоторые детали. Из ваших показаний усматривается, что вы являетесь эмиссаром-проповедником идей так называемой «Славянской миссии», центр которой находится в Стокгольме и ставит своей задачей распространение у нас евангелистского учения в своем, так сказать, толковании — я имею в виду антисоветчину. И еще — создание евангелистских общин путем вовлечения вновь обращенных в организацию. Печатание различных листовок, далеко не всегда религиозного характера, информацию центра о положении в нашей стране верующих и материалов, компрометирующих советский образ жизни. Да? — Да, так. — Вы, значит, представляете здесь, так сказать, центр «миссии». Вы воспитывались, как сказали, на евангелистском фундаменте, учились в их школе, готовясь стать проповедником. Меня, лично меня, будем считать это простым любопытством, интересует: вы сами, молодой образованный человек, верите в бога, в учение евангелистов? — Я их знаю в совершенстве. В детстве и юношестве я искренне верил. Позднее, уже в школе, когда стал сыном, точнее, пасынком главных, так сказать, магистров, занимающихся распространением веры, она, признаюсь, несколько рассеялась. Ведь мне пришлось изучать мир еще и таким, каков он есть. Иначе бы я не смог существовать в новой обстановке. Общаться с людьми инакомыслящими. Я должен был изучать жизнь многих стран, их историю, основы различных идеологий. Я должен был, хотя бы в общих чертах, разобраться, что такое социализм, коммунизм. Мне были понятны перспективы: когда-нибудь я должен был нести веру сюда, в Россию… — Ну и что же вы для себя открыли? — Мне не нравится социализм. Я привык жить и мыслить по-иному. И несмотря на длительную подготовку к жизни в условиях России, не сразу воспринял ваши порядки, образ мышления людей. Невозможность все купить за деньги, фанатичную, если хотите, заинтересованность граждан в судьбе хозяйственных планов государства и пренебрежение к своей судьбе, к делу личного обогащения. Рядом с исполнением великолепных, на мой взгляд, законов можно встретить спокойное созерцание непорядков. Люди живут, не боясь экономических спадов, зная, что им обеспечено содержание в старости. Это, наверное, хорошо. Люди, как мне показалось, не боятся потерять работу, а это один из стимулов добросовестного труда. Я твердо усвоил это в странах свободного мира. Я не могу осознать спокойствия ваших соотечественников за личное будущее в расчете на одну только пенсию. Чепуха. Спокойным может быть только тот, у кого солидная сумма в банке. — Ну что же, судя по вашим рассуждениям, наша действительность добавила пищи вашему уму. То, что для вас пока непостижимо, понятно нам, выросшим в этом обществе. Но мы отвлеклись. Вы-то засланы сюда изучать души людей, пытаться отравлять их тем ядом, которым наполнены ваши издания. Неужели ваши идейные вожди и в самом деле рассчитывали, что все эти гнилые зерна упадут на благодатную почву и взрастут? — Попав сюда, я очень скоро понял, что это по меньшей мере наивно. Люди у вас, с нашей точки зрения, действительно «инопланетные» и заветы Христа, наше учение… — Значит, Христа больше устраивают страны, в которых диктат капитала, монополий? — Зачем же так? Христос думал о душах человеческих. Ему важны были лишь души людей, их духовная жизнь. Все остальное — материальная, мирская жизнь — так или иначе было злом, и заботу об этом можно было предоставить кесарю. — Так кто же вложил в руки евангелистского проповедника пистолет: бог или кесарь? А если кесарь, то как же бог мог спокойно взирать на это? Ведь ему нужны души. Орлов замолчал. — Теперь другое. И советую быть здесь тоже откровеннее. Фукс, как нам известно, связан не только с «миссией», так же, как и ваш отец. Радиостанции, с которыми он сотрудничает, имеют вполне определенного хозяина. И тот, кто руководил Кисляком, не простой миссионер. Так что для вас же лучше, если начнете говорить сразу же, без игры в кошки-мышки, кто еще является вашим шефом. Орлов ответил не сразу: — Был еще некий Джон Браун. Он готовил меня для заброски в СССР. Скорее всего, он работник ЦРУ, так что одна из задач касалась непосредственно интересов «миссии», другая… Другая исходила от этого Брауна. Он на последнем этапе подготовки являлся фактически идеологом и проводником специальных акций, направленных против вашей страны. Интересовали его вопросы военно-экономического характера. — Это ваше личное умозаключение или вы располагаете какими-либо конкретными сведениями? — спросил Фомин. — Личное, основанное на собственных наблюдениях, плюс подготовка «Миссии Януса», как он зашифровал акцию по моей засылке к вам. — Ладно, на сегодня достаточно, — сказал Михайлов. — Так как ваше мнение, Сергей Евгеньевич? — спросил полковник, когда Орлова увели.