— Мне кажется, начало обнадеживающее. Надо будет как следует проанализировать показания. Не знаю, как подступиться к факту его кратковременной отлучки из Москвы. Об этом рассказывал Кисляк. — Листовочки в Приднепровске? — Михайлов улыбнулся. — Подумайте. Ведь они могли быть отпечатаны как раз на таком же станочке, что изъят на квартире Волкова. — Действительно, тут что-то есть. — Фомин с восхищением посмотрел на своего начальника. — А я ведь о них и не вспомнил. — Некогда тебе было, Сергей. — Михайлов встал и пошел к двери. Потом обернулся. — Вот что, не вороши пока при допросах факт гибели Божкова. Так лучше. Я знаю, что ты устал, Сергей. Но ничего не поделаешь. На твоих плечах еще Попов. Не откладывай его очной ставки с Кисляком. Удалось кое-что выяснить о той поре, когда Попов был еще Горбачевым? Мне некогда было посмотреть справки, передал их сразу вам. — Я уже посмотрел, Юрий Михайлович. В документах есть Горбачев Николай Николаевич, двадцатого года рождения, уроженец Мурома. В сорок втором году окончил Варшавскую разведывательно-диверсионную школу. Дважды, в сорок втором и сорок третьем, забрасывался в наш тыл. Награжден Железным крестом и бронзовой медалью «За храбрость». Служил в РОА[21], имел звание лейтенанта. Потом его следы затерялись. — Богатый послужной список. Про Кисляка у него не спрашивали? — Знакомство с Кисляком начисто отрицает. — Может быть, завтра и устроим встречу? — Хорошо. Если не возражаете, с утра. — Согласен. Знаете что, захватите меня, — сказал Михайлов, — может быть, и помогу вам… 2 Кисляка привели первым. Когда Фомин объявил, что сейчас будет проведена очная ставка между ним и Горбачевым-Поповым, Вадим Петрович заерзал на стуле, стал оглядываться на дверь, но в глазах его Фомин прочитал не испуг, а скорее всего нетерпение. Попов вошел твердым шагом, безучастным взглядом оглядел присутствующих и, может быть, несколько дольше задержал взгляд на Кисляке. Сел. Фомин, давая возможность арестованным присмотреться друг к другу, заполнял шапку протокола допроса. — Итак, — начал он, — сейчас между вами будет проведена очная ставка. Что это такое, надеюсь, вы знаете. Вопрос к арестованному Кисляку-Меленхевичу: вам знаком мужчина, который сидит перед вами? — Да. Это Горбачев Николай Николаевич, он же Попов Николай Васильевич. — Где вы с ним встретились впервые? — Я познакомился с ним в сорок третьем году в лагере военнопленных под Тарту. Он завербовал меня для работы на немецкую разведку. — Вопрос к арестованному Попову Николаю Васильевичу. А вы знаете мужчину, сидящего перед вами? — продолжил Фомин. Попов хмурым взглядом несколько секунд разглядывал Кисляка, затем, безразлично отвернувшись от него, сказал: — Да, знаю. Это Меленхевич Петр Степанович, он же Кисляк Вадим Петрович. — После небольшой паузы добавил: — Я имею заявление: прекратите очную ставку. Я намерен давать чистосердечные показания… Кисляка увели. — Разрешите трубочку, гражданин майор, — попросил Попов. Фомин достал из стола кисет и трубку, дождался, пока Попов набьет ее и раскурит. Потом предложил: — Что ж, начинайте. Но учтите, нам известно то, что не знает Меленхевич. Он знает вас лишь как агента-вербовщика. Мы же знаем значительно больше. Мой совет — начать свои показания короткой довоенной биографией, а дальше — рассказом о своей деятельности в варшавской школе. Это — начало начал. Затем вам нужно будет подробно вспомнить ваши заброски в наш тыл: куда именно вы забрасывались и с какой целью? Такого оборота Попов не ждал, и на лице его впервые проявилась растерянность. — Удивлены? — Михайлов, тихо сидевший до этого в углу комнаты, встал и пододвинул стул ближе к столу. — На первом допросе вы назвали ваш арест недоразумением и попросили выяснить все получше. Вот мы и выяснили. Знаем и о наградах, которые в абвере за пустяки не давали, и о вашей службе в РОА. Замечание Михайлова, видимо, окончательно доконало Попова. Отложив трубку, он согнулся на стуле, обхватив голову руками. — Пора, пора начинать говорить, — напомнил Фомин. — Пора так пора, — Попов поднял голову, потер лоб кулаком и снова повторил, — пора… Взял трубку, снова раскурил и, сделав несколько затяжек, сказал: — Записывайте, начальник. Да, я Горбачев Николай Николаевич, двадцатого года рождения. Родился в Муроме. Отец погиб где-то в Туркестане. В тридцать втором умерла мать. Жил несколько лет у тетки. Связался с воровской компанией. В тридцать восьмом в Ростове попался на вагонной краже. Получил два года. Это вам — мое детство. Подробнее или как?.. — Продолжайте, — сказал Фомин. — Дальше, значит, так. В сороковом меня освободили. Нашел старых дружков, махнули во Львов. Весной сорок первого завалились. Тут как раз началась война, и так получилось, что из «клетки» нас выпустило гестапо. Мною заинтересовались в СС: к ним попало мое тюремное дело. Предложили учиться в разведывательной школе. Дескать, для цивильной жизни я не гожусь. Свои, мол, мне прошлое не простят, Я согласился, оказался в Сулеювеке, под Варшавой, в центральной разведывательно-диверсионной школе абвера. Изучал там множество разных наук: радио, шифр, подрывное дело, стрелковое оружие. В июле сорок второго выбросили у Малоярославца. Приказали осесть на Московско-Рязанской железной дороге. Она тогда оставалась главной на связи с промышленными районами тыла. — Какими вас снабдили документами? — спросил Фомин. — Документы сделали «железные». Выписан из госпиталя по болезни, с месячным отпуском на долечивание. Нужна была только крыша над головой. — И как же быстро вы нашли такую крышу? — Очень быстро. На Казанском вокзале прихватил бабенку с легким характером. Она меня — в Раменское, себе под бочок. Устроился и стал ездить: Москва-Сортировочная — Люберцы — Раменское. А в пути, конечно, все видать: какие где передвижения войск, техники, грузов. Раз в неделю выходил в эфир, передавал данные. Вот, собственно, и все мои грехи тогда… — Были, как говорится, фланером[22]. Ну а как вернулись к немцам? — Документы кончились. И установленное время задания. Велели вернуться. У Кратова в лесу «похоронил» рацию. Явился в военкомат. Оттуда без задержки на фронт. Попал удачно — на Смоленское направление. Перешел линию фронта. Назвал немцам пароль «Смоленск, подполковник Шиммель». Меня — в Псков. Знаете, кто такой Шиммель? — Знаем, — сказал Михайлов, — деятель абвера. Продолжайте. — Шиммеля я знал лично, оказывается, его перевели начальником абверкоманды-104, обеспечивающей немецкие армии группы «Норд». Из штаба «Валли» последовал приказ доставить меня в центр. Там и наградили бронзовой медалью. Потом был я принят подполковником Бауном[23], начальником отдела «Валли-I». — Рассказать о школе и абверовских организациях, действующих при армии групп «Центр» и «Норд»? — Нет. О них мы все знаем, — сказал Михайлов. — Перейдем к вашей деятельности агента-вербовщика. — Это было уже после второй моей выброски в советский тыл, прошел дополнительную подготовку. В отличие от обычных вербовщиков, отбирающих кандидатов для школы путем официальных бесед, я переводился из лагеря в лагерь как военнопленный. Изучал людей, так сказать, «изнутри». — Значит, так «изнутри» вы нашли и Меленхевича? — спросил Фомин. — Да. Весной сорок третьего, В рабочем лагере под Тарту. Мне удалось подобрать трех человек. Двоих направили в разведшколу в городе Валга. Меленхевича я отвез в местечко Тапа. Там готовили агентов-одиночек, радистов. Потом с Меленхевичем, он носил кличку «Купец», я столкнулся под Кенигсбергом уже в сорок четвертом. Центральная школа перебралась тогда в Нойгоф. — Все ясно. Теперь вернемся к вашей вторичной выброске в наш тыл, — сказал Михайлов. — Меня поставили в группу красноармейцев. Среди них был Попов, попавший на фронт после госпиталя, из Тамбова. Я его расспросил, как он там лежал, что за медицинский персонал, распорядок и так далее. На него потом мне и сделали документы, мол, с обострением болезни. Родни у него, как я выяснил, не было. А когда выбросили меня, на правах старого знакомого приехал в Раменское. Хозяйка обрадовалась. Появился я не солдатом, а уже офицером с наградами. И главное, с деньгами. — Какое было задание? — спросил Фомин. — Надо было выяснить, почему перестал работать агент, заброшенный ранее. Установил, что тот провалился. В это время я поменял квартиру. Познакомился в электричке с девушкой, вернее, с девочкой. Потом она стала моей женой. Не официально, конечно. Тогда ей было шестнадцать. — Эти подробности, вы считаете, делают вам честь? — Они имеют отношение к дальнейшему. После возвращения я доложил о знакомстве с Анной, объявив, что имею в Москве базу. Начальство похвалило. Тогда я получил Железный крест и звание лейтенанта РОА. По распоряжению Бауна меня направили в Варшаву на работу в зондерштаб «Р». — Зондерштаб «Р» — особый штаб «Россия», — прокомментировал Михайлов. — Его создали в сорок втором, как особый разведывательный орган на базе «Восточного бюро национально-трудового союза». Дислоцировался в Варшаве, в доме семь по Хмельной улице. — Точно так, — поддакнул Попов. — Там была вывеска «Восточная строительная фирма Гильген». Руководил зондерштабом «Р» бывший полковник белой армии Смысловский. Работало в нем много детей белоэмигрантов, активных членов НТС. — О себе, пожалуйста, — сказал Фомин. — Когда мне стало ясно, что немцы проигрывают войну и что поставил я не на ту карту, начал думать, как выйти из игры. Школу расформировали. Заместитель начальника по агентурной работе капитан Редер (а я знал, что он Рудин) поинтересовался Меленхевичем. Я понял, что и его, как меня, внедряют в советский тыл. Редер лично отвез меня в Славицы. Предупредил, что меня будут искать у Анны. Вот, пожалуй, и все. Потом нашли они меня. — А как вы были переброшены? — Да просто. Оставили отсидеться в убежище. Части Красной Армии прокатились через меня. Вышел с теми же документами на Попова, которые имел в сорок третьем. Пришлось в них кое-что добавить, различных там печатей и отметок. В районе тыловых частей угодил под бомбежку. Легко раненным попал в госпиталь. Оттуда уже с подлинными документами был направлен в транспортный батальон. Списался с Анной. Выслал ей денежный аттестат. После войны меня задерживать не стали. К тому же по документам я прибавил себе пяток лет. «Чистый» на законном основании приехал в Москву. Пошел работать в торговлю. А когда вернулся из армии отец Анны, зажили мы тихо и спокойно втроем. Все было благополучно до пятьдесят седьмого года, до того московского фестиваля. Они меня нашли. Хотел улизнуть, уговаривал Анну переехать в другой город, но воспротивился ее отец. Потом и завертелось. — Как они вышли на вас? — По адресу, конечно. Ехал на работу, заметил: какой-то мужик преследует. Проехал лишнюю остановку, пошел назад вдоль железнодорожного полотна. Он и догнал. Показал мою фотографию в форме, с немецкими наградами. Довольно долго беседовали. Я упирался, мол, обойдетесь. Но он меня скрутил, припугнул разоблачением. Этого первого звали Владимиром. Через два года он передал меня Рудольфу, а тот Петру Петровичу. Этот держался долго. И уж потом появился Антон Васильевич. — Вы знакомы, значит, с Антоном Васильевичем? — переспросил Фомин. — Да что там. Я ведь не дурак. Понимаю: «Купец» вам все рассказал. Это я шефу Кисляка подставил, когда хотел оторваться, когда в Приморск уехал. Встретил Меленхевича на улице, выследил, где он обитает. Черт меня дернул выследить его. Узнал его новую фамилию, имя. А то бы и сейчас мы с вами не встретились. — Между прочим, ваш новый адрес Меленхевичу дал этот Антон Васильевич. Попов горько ухмыльнулся. — Вот гады, и там нашли. — Вот что, Попов, сами-то вы знали, на кого работали? — Доподлинно не знал. Сведения разные просили. Что подгляжу — все давай. А на юге хотели, чтобы я им снимки разных объектов делал. Вот и судите, откуда они. — Попов помолчал, а потом неожиданно сказал: — Конечно, в моем положении говорить об этом смешно. И это не оправдание. Но последний раз, расставаясь с Антоном Васильевичем, я высказал ему, что если блок НАТО нападет на мою Родину, это будет безнадежная для него война. Так и сказал. — Значит, думаете, НАТО? — спросил Михайлов.