От притворного возмущения отец аж поперхнулся. Он вырулил неповоротливый фургон на Ривер-роуд. – Я, Дэвид, раньше на карачках выиграю скачки в Кентукки, чем стану задаром обихаживать твою клячу. Все сочли это жутко остроумным. Я задумчиво смотрела в лобовое стекло, пытаясь вернуть праздничное настроение, но из головы не выходил Аарон Дули. Что он себе позволяет? Он что, всерьез считал, что может завоевать меня вот так – затащив в укромный уголок и там набросившись? У, троглодит. Одни и те же вопросы не давали мне покоя. Неужели Аарон Дули совсем слетел с катушек? Интересно, далеко бы он зашел, не примени я свои «приемчики»? А вдруг у меня теперь проблемы? Стоит ли считать Аарона Дули серьезной угрозой? Огромный фургон захрустел по гравию дорожки, которая вела к конюшне. А вот и флаг – трепещет на верхушке высоченного флагштока. Красно-сине-белые полотнища украшали въездные ворота. Народ уже подтянулся. Двое малышей в голубых комбинезончиках возились в снегу. Фотограф в сером тренче, спрятав голову в будку фотоаппарата, наводил на них объектив. В толпе я разглядела шестерых-семерых представителей нашей родни. Они сгрудились у входа, прихлопывая руками в перчатках, чтобы те не зябли. Еще я заметила несколько учителей из средней школы, где мама работала библиотекаршей. Отец остановил машину в конце подъездной дорожки, и мы высыпали на мороз. Толпа приветственно загалдела, на что папа отвесил легкий поклон и приподнял шляпу. Он буквально лучился гордостью и счастьем. Наслаждайся праздником, Бет, твердила я себе. Выкинь все из головы. Хватит думать об Аароне. И надо сказать, что во время короткой праздничной церемонии мне это вполне удавалось. Как и во время отцовской речи, в которой он благодарил всех, кто пришел, и всех, кто, не жалея сил, помогал ему, чтобы этот чудесный день состоялся. Когда он отдельно поблагодарил мою маму, у нее на глаза навернулись слезы. Она украдкой смахнула их пальцем в перчатке, а с лица не сходила растроганная улыбка. Мама никому не хотела показывать свои чувства. Потом мы все пили шампанское и игристый сидр, провозглашая тосты за новую конюшню. Я была готова расслабиться и наслаждаться жизнью, болтала с гостями и совершенно выбросила из головы Аарона Дули. Пока не появился дядя Аарона, Мартин. И тогда наш счастливый день обернулся кошмаром. 4 Я увидела Мартина Дули через несколько минут после того, как все уселись в машины и разъехались по домам. Отец остался в конторе, чтобы оформить несколько документов от мистера Клейнера из банка. Дожидаясь, пока папа развяжется с делами, я решила побродить по конюшне. Сладкий запах сена наполнял меня радостью, и я уже представляла, как все денники вскоре будут заняты лошадьми. Услышав перестук сапог по утоптанному снегу, я выглянула в окно и увидела, что к конюшне шествует Мартин Дули, сжимая кулаки в лиловых перчатках. Я затаила дыхание. Он-то что здесь забыл? Мартин Дули не отличается ни ростом, ни статью, однако впечатление производит внушительное. Это трудно объяснить: с виду-то он – ну ни кожи ни рожи. Серые птичьи глазки, нос вздернутый, губы мучнисто-бледные, да и все лицо такое же. Ему около сорока, но колючий ежик волос у него на голове абсолютно седой, отчего она напоминает мне щетку-расческу. Я никогда не видела, чтобы он улыбался. Папа сказал как-то, что мистер Дули очень похож на акулу. Всегда действует без оглядки. Стиснет зубы и прет напролом. Он заказывает в Нью-Йорке дорогущие костюмы и широкие галстуки кричащих тонов, которые ему совсем не к лицу. А еще он с ног до головы поливается одеколоном, из-за чего от него постоянно лимоном пахнет. Из окна конюшни я разглядела его длинное черное пальто с меховым воротником и начищенные до блеска черные сапоги; он топал по снегу к папиной конторе. Сперва я решила отсидеться в теплой и безопасной конюшне, но любопытство взяло свое, и я подкралась к двери, где можно было подслушивать разговор. В двери было окошко, расписанное морозным узором. Я остановилась чуть поодаль, опасаясь, что меня заметят. Сквозь затуманенное стекло я видела размытую фигуру отца. Он быстро поднялся из-за стола. – Мартин? Какими судьбами? – не сумел он скрыть удивления. Мартин пересек комнату, половицы под его сапожищами жалобно поскрипывали. – Сдается мне, что ты забыл кое-кого пригласить, Анжело, – промолвил он. Голос у него низкий, но говорит он всегда тихо, будто сдерживаясь. Его родители приехали из Ирландии, вот он и подпускает нарочно толику ирландского акцента. Папа говорил, что он делает это специально – думает, что это придает ему обаяния. – Слушай, я удивляюсь… – начал отец. – А уж я-то как удивляюсь, тебе ли не знать, – перебил Мартин. – Я, Анжело, ждал благодарности, а получил предательство. Отец растерялся. – Предательство? Это слишком сурово сказано, Мартин. Я в жизни никого не предавал, а уж тебя тем более. Если речь о конюшне, я… я это с тобой обговаривал и… – И мы пришли к тому, что вся твоя затея – дохлый номер, – хмыкнул Мартин. – Опрометчивость, я бы даже сказал. Я стиснула кулаки. Мне хотелось завопить. Я затаила дыхание, чтобы не выдать себя ни звуком. Даже через дверь я могла чувствовать повисшее в комнате напряжение. Искаженный замерзшим стеклом силуэт Мартина Дули оперся руками о стол, приближая лицо к лицу моего отца, словно бросал ему вызов. – Анжело, неужели ты действительно считал, что я могу это допустить? Отец с мгновение помолчал. – Да уж придется, – отрезал он наконец. Папа умеет быть твердым, когда захочет. – Придется, значит? – невесело усмехнулся Мартин. – Да твоя эта конюшня года не продержится. Это не прогноз. Это факт. Отец поднялся ему навстречу, лицом к лицу. – Я… я думаю, нам больше не о чем разговаривать, – пробормотал он. – По-моему… Мартин Дули грянул кулаком по столу. – Ты правда думаешь, что я позволю какому-то помощнику конюха разрушить мой бизнес? – Я думаю, что тебе пора уйти, – проговорил отец дрожащим от гнева голосом. – Вот что я думаю. Я управлял твоими делами. Я вел твой бизнес. Я заслужил мало-мальского уважения. Я больше не мальчик на побегушках, Мартин. Тебе, наверное, нужны очки. Я не… – А как ты объяснишь поведение своей дочери? – вдруг сменил тему Мартин. Я охнула и отступила от двери еще на шаг. Он что, заметил меня? Я-то тут при чем? От изумления папа только и смог вымолвить: – Объясню? – Аарон жалуется, что она им пренебрегает. Неужто Бет возомнила, будто она слишком хороша для свидания с Дули? – прорычал Мартин. – Ты забил ей голову всяким вздором, Анжело! Вредным вздором. Девчонка твоя ни черта не понимает. Ну да не беда. Мой племянник ей живо разъяснит, что к чему. До этого момента отцу удавалось держать себя в руках, но тут уже и он сорвался на крик: – Да при чем здесь Бет? С какой стати ты приплел мою дочь?! И ничего твой племянничек-лоботряс ей разъяснять не будет! Шел бы ты, Мартин! Кто тебе дал право говорить о моей дочери? Кто тебе дал право… – Ты помощник конюха, Анжело! – рявкнул в ответ Мартин. – Помощник конюха, черт тебя подери! Ты рожден разгребать навоз! Только знаешь что? Как по мне, тебе и дерьмо убирать за моими лошадьми – много чести! Поучить бы тебя уму-разуму… Договорить он не смог. Раздался звук удара. Ахнув, я поняла, что папа ему врезал. Зычный рев Дули огласил всю конюшню. Дрожащей рукой я приоткрыла дверь. Сердце колотилось так, что заболела грудь. Мартин Дули, набычившись, потирал челюсть. Он медленно поднял слезящиеся глаза, его лицо пылало. Отец замер за столом, по-прежнему сжимая кулак. Его грудь под расстегнутым пиджаком судорожно вздымалась. Мартин наклонился, чтобы поднять с пола шляпу. Продолжая массировать челюсть, он сузил глаза и посмотрел на моего отца холодным, угрожающим взглядом. – Я вернусь, помощник конюха, – промолвил он. – Ох, напрасно ты это сделал. Это не было пустой угрозой. Два дня спустя моей семье пришлось дорого заплатить за удар по физиономии Мартина Дули. Два дня спустя моя жизнь кончилась.