Еще час я стараюсь пялиться в книгу, но безуспешно, и потому со стоном откидываю одеяло. Потирая озябшие руки, подхожу к окну и прислоняюсь плечом к раме. В саду тихо, нет никакого движения, если не считать летящего с небо кружащегося снега; изящные снежинки облачают ночь в безмолвие. Внезапно разум обретает покой, а пульс выравнивается. Умиротворяющие горы творят надо мной свою магию. В душу закрадывается тоска, желание вдохнуть этот лесной воздух. Я бросаю взгляд на часы на туалетном столике, их стрелки сообщают, что почти полночь. Несомненно, гости уже уехали. Я вновь поворачиваюсь к окну, и тоска призывает меня с удвоенной силой. Не раздумывая ни секунды, натягиваю колготки и ботинки, затем поверх ночной рубашки накидываю теплый плащ. Шляпу надеваю последней и выбегаю из комнаты быстрее, чем успеваю одуматься. Я крадусь по этажам, минуя пустынные и молчаливые комнаты поместья. Внизу никаких признаков гостей, не видно ни наемных слуг, ни обитателей. Вздыхаю с облегчением и продолжаю свой путь в заднюю часть поместья, к дверям, ведущим в сад. Очутившись снаружи, встречаю прохладный ночной воздух. Никогда еще это ощущение не было таким желанным. Прежде я жаждала тепла и солнечного света, но снежная ночь дарит похожее ощущение умиротворения, поэтому на этот раз я не возражаю против холода. Иду по садовой дорожке, освобождая разум от навязчивых мыслей, и сосредоточиваюсь на едва уловимом стуке падающих хлопьев и хрусте снега под ботинками. Через некоторое время до моих ушей доносится еще один звук – шагов, причем не моих. Я оборачиваюсь и на тропе чуть поодаль замечаю Эллиота. Воздух из его легких вырывается белыми клубами, а снежинки покрывают его голову. Волосы больше не причесаны и не уложены, как перед ужином, а хаотично обрамляют его лицо – однако по какой-то неведомой причине король кажется еще более привлекательным, эдаким озорным парнем. Руки он убрал в карманы длинного шерстяного пальто темно-зеленого цвета. Под ним вижу намек на брюки и расстегнутую льняную рубашку, но ни жилета, ни галстука нет. Интересно, он тоже встал с постели, чтобы выйти прогуляться? Он молча и неторопливо преодолевает расстояние между нами, и я понимаю, что он не снял протез. Остановившись в нескольких шагах от меня, он одаривает меня натянутой улыбкой. На его лице мелькает непонятное выражение. Беспокойство? Усталость? Наконец он заговаривает: – Прости. Его слова нарушают мой покой, служа напоминанием об ужасном ужине. Я вздыхаю: – Ты не виноват. Просто… Имоджен есть Имоджен. – Я не об этом, – произносит он низким рокочущим голосом. Затем меняет позу, и на его лицо опускается тень. – Я о… том, что было раньше. О деньгах и моем хранилище. От чувства вины снова крутит живот. Я выдавливаю неуверенно: – Пожалуйста, не извиняйся за это. Он отводит взгляд, несколько раз открывает и закрывает рот и только потом снова тревожит тишину: – Я не должен был обижаться. Я не шутил насчет того, что должен защитить себя на случай… – Прошу, не надо, Ваше Величество. Я не хочу об этом говорить. Он смотрит мне в глаза, и выражение его лица смягчается. Он изгибает уголок рта в ухмылке. – Во-первых, прекращай эту глупость с Вашим Величеством. Зови меня Эллиот. Сегодня я узнал, что для вас обращение по имени, оказывается, честь. – Я посмеиваюсь над его нелепой шуткой. – Во-вторых, не возражаешь, если мы поговорим о чем-нибудь другом? Я хмурю брови. – Например, о чем? – О чем угодно, – просит он, пожимая плечами. – Я не могу уснуть. – Я тоже. – Что ж, прошу. – Он с легкой насмешкой выпрямляет спину и предлагает мне руку. – Еще один урок, который я сегодня усвоил благодаря твоему исчерпывающему списку правил этикета за ужином. Я кладу руку на сгиб его локтя, и мы начинаем идти, медленно и размеренно. – Рада слышать, что ты его прочитал. Кстати, как прошел остаток ужина? Он корчит гримасу. – Неприятнее мероприятия посещать мне не доводилось. – Но ты выдержал? Все выбрались живыми? – Едва ли. Я повиновался твоим правилам. Мы поужинали, переместились в гостиную. Я занял место у камина, и большая часть разговоров велась обо мне, а не со мной, за что я, наверное, должен быть благодарен. – А Имоджен? – Я даже имя ее произнести не могу, не ощутив спазма в животе. – Ты смог вернуть ее расположение? – Как только ты покинула обеденный зал, она будто засияла. Не прошло и минуты, как она снова принялась таращиться на меня и хлопать ресницами. Я едва ли мог смотреть на нее после того, как грубо она себя с тобой повела. Я пожимаю плечами. – Что ж, теперь ты понимаешь, почему я выбрала для нашего плана именно ее. Я бы не стала выбирать кого попало, чтобы обманом заставлять ее жертвовать своим ценным сокровищем. – О, теперь я прекрасно понимаю. Конечно, все гости были отвратительны, но она отличилась, хотя ее мать пыталась ее обойти. Сколько раз человек вообще должен касаться предплечья собеседника? – Он морщится. Я хохочу, но быстро прихожу в себя. – Эллиот, не следовало защищать меня перед Имоджен. В следующий раз постарайся сдержаться. – То есть мне стоит от нее ожидать еще большего неуважения? – Не по отношению к тебе, а значение имеет только это. Ты должен ухаживать за ней, помнишь? Он усмехается и отводит взгляд. – Ухаживать за ней. Ха! А это не она должна пытаться произвести на меня впечатление? Не… издеваться над моим персоналом? – Ей, вероятно, кажется, что ее жестокость впечатляет. Мы слышали много историй о фейри, которые ценят подобное поведение. – Жестокость достойна восхищения, только если смешна, либо заслуженна. – Да? А с чего ты взял, что я не заслуживаю ее жестокого обращения? – Мне хотелось, чтобы мои слова прозвучали как лесть, но, должно быть, он чувствует, как сжимается сердце у меня в груди. Он останавливается и смотрит прямо на меня. – Не заслуживаешь. – Затем, после недолгой паузы, он спрашивает: – А о чем она говорила? Насчет виконта? Я качаю головой. – Пустяки. – Вряд ли. Очевидно, что это нечто важное. Если хочешь, чтобы я обещал в следующий раз не спорить с Имоджен, когда она скажет тебе какую-нибудь гадость, тогда, черт возьми, лучше посвяти меня, в чем она тебя упрекает. Вдруг, если я буду знать суть, то смогу перевести тему. Я несколько мгновений изучаю его лицо и поражаюсь искренности, которую вижу. Возможно, если он узнает правду, то поймет. Так же, как и остальные, кто слышал историю – мой отец, бывшие друзья в Бреттоне, старшая сестра Марни, – сочтет меня виноватой в случившемся. И тогда, вероятно, будет дружелюбнее с Имоджен. Я вздергиваю подбородок. – Если расскажу, обещай не клясть меня и не объяснять важность женской добродетели. Я наслушалась наставлений, хватит на всю жизнь. – Какого дьявола мне должно быть дело до чертовой женской добродетели? – Ладно, – ворчу я и продолжаю идти. Эллиот не отстает, и время от времени наши плечи соприкасаются. Сделав глубокий вдох, я начинаю: – Как ты знаешь, я выросла в Изоле. Но после смерти мамы отец перевез нас оттуда в столицу Бреттона. Там мы прожили пять лет и, когда с сестрами достигли совершеннолетия, то стали ходить на светские мероприятия. После того как старшая сестра вышла замуж, настала моя очередь искать мужа. Так начались игры в ухаживания, кульминацией которых стала моя встреча с виконтом. – На последнем слове мой голос надламывается. Я чувствую на себе взгляд Эллиота, но не могу заставить себя поднять на него глаза. Собравшись с духом, пытаюсь представить, что рассказываю историю не о себе, а об одной из вымышленных гувернанток из моих книг. Этот способ помогает продолжать и не так горько реагировать на историю. – Виконт Брекширский, Освальд, преследовал меня больше, чем любой другой мужчина, и на то, чтобы ответить ему взаимностью, не потребовалось много времени. Мы были влюблены, и он обещал жениться на мне. Было только одно препятствие. – Какое? Ловлю его взгляд всего на секунду. – Освальд уже был помолвлен с принцессой Бреттона. Я ожидаю осуждения, шипения, вздоха, оцепенения. Но Эллиот остается непоколебимым, у него даже не сбивается шаг. И тогда я продолжаю: – Это был договорной брак по политическим причинам, несколько лет назад его запланировали отец Освальда и король. Мой возлюбленный обещал мне разорвать помолвку. Он говорил, ему только нужно немного времени, чтобы убедить своего отца позволить ему жениться на ком-то вроде меня. Видишь ли, Освальд знал о том, что моя семья была на грани нищеты, и в тайне это оставалось только потому, что я умело распоряжалась нашими активами. Но, несмотря на это, он все равно меня любил. И заверил, что, когда наступит подходящий момент, его отец поймет и даст нам свое благословение. До тех пор нам нужно продолжать отношения втайне. Как только его помолвка была бы расторгнута, мы бы публично заявили о нашей любви. Все его слова, его отношение ко мне убедили меня в том, что он говорит правду. Я свято в это верила. Но шли месяцы, а ему требовалось больше и больше времени. Еще больше. И еще. Я ждала. А потом перестала ждать. Я сжимаю кулаки, чтобы отвлечься от жара, лижущего щеки. Я набираюсь сил и смелости, чтобы озвучить следующую часть: – Я не была целомудренна с ним и не буду искать этому оправданий. Я никогда в жизни не чувствовала себя более красивой и любимой. Но эйфория от нашей связи сделала нас беспечными. Или, по крайней мере, сделала такой меня. Мы перестали скрываться так тщательно, как раньше, стали танцевать вместе чаще, чем предусматривали приличия, вместе обедали, гуляли, украдкой целовались на людях. А потом перешли к большему. Горло сжимает в тиски, подступает тошнота. – Мы вызвали достаточно подозрений, чтобы привлечь внимание репортера, ведущего колонку городских сплетен. Она… однажды проследила за нами и застала нас посреди… Я с трудом сглатываю ком. Эллиот останавливается и кладет руку мне на плечо, мягко разворачивая к себе лицом. – Дальше можешь не объяснять, – говорит он. Ощутив тепло его ласковой ладони, я осознаю, как сильно дрожу, и не от холода.