– Приличия, чтоб их. Я поднимаюсь из-за стола и медленно, слегка неуверенно, направляюсь к его креслу, стараясь говорить ровно и со знанием дела: – Еще тебе нужно сделать стрижку и подобрать гардероб. Он подрывается с кресла и, опираясь на посох, смотрит мне прямо в лицо. – Ты не отнимешь мои волосы. Мгновение я молчу и складываю руки на груди. – Если мы хотим, чтобы ты казался желанным неблагим королем Зимнего королевства с точки зрения человека, выглядеть придется соответствующе. Он делает шаг вперед, и в его широко распахнутых глазах плещется нечто, похожее на… страх. – Ты не станешь представлять меня ей как неблагого короля Зимнего королевства. Да вообще как любого короля! – Это в сделку не входило. – Теперь входит. Либо ты дашь мне обещание, либо я прикончу тебя прямо сейчас. Никто не должен узнать, что я король. – Весь мой план строится на том, что ты будешь ухаживать за ней как король. – Я запрещаю. – Он качает головой. – Почему? – Не хочу, чтобы кто-либо – человек или фейри – знал, где меня найти. Я уже говорил тебе, немногие фейри знают о моем проклятии, люди же остаются в полном неведении. Они в курсе, что у них есть неблагой король, но не знают, кто я такой, и проклятие не позволяет им думать обо мне слишком долго. Меня это вполне устраивает, ведь неблагой правитель не обязан взаимодействовать с людьми, если они сами того не захотят. Пускай так будет и дальше. Не хочу, чтобы ко мне обращались с просьбами, чтобы люди-ремесленники видели во мне потенциального покровителя, а фейри просили места в моем доме. Никто… никто не должен увидеть, до чего… до чего… – Он поджимает губы, оставляя остальное недосказанным. Но нетрудно догадаться, что он хочет сказать, поскольку это написано у него на лице. «Никто не должен увидеть, до чего я дошел». Подобные условия сильно мешают моему плану, но не скажу, что не понимаю его. Мне известно, каково это – пытаться держать других на расстоянии вытянутой руки и не допускать, чтобы они познали твою суть. Выяснили, что у тебя на душе. Тем не менее у меня возникает вопрос. – Если из-за проклятия тебя легко забыть, то почему я все еще помню? Он лениво отмахивается. – Ты узнала о проклятии. С фейри то же самое. Тем, кто о нем узнают, забыть меня сложнее, хотя имени моего это не касается. Разве не видишь, какими пагубными могут быть последствия? Если слишком многие узнают обо мне, моем проклятии, местонахождении… Я лишусь всякого уединения. – Ладно. – Я обреченно вздыхаю. – Но тогда придание тебе презентабельного вида – наша приоритетная задача. Извини, но твои волосы придется укоротить. – Но… только они меня и согревают. – Он проводит рукой по спутанным золотисто-каштановым космам. – На этом презренном теле нет меха. – Для этого носят одежду. Когда составлю тебе новый гардероб, позабочусь о том, чтобы там были теплые вещи. Он ворчит под нос череду проклятий. – Напомни-ка, почему я позволяю человеческой девушке предъявлять мне какие-то требования? Я расправляю плечи. – Потому что мы заключили сделку, и я, по сути, твоя последняя надежда. – Если этот твой план не сработает, оторву тебе голову. Я игнорирую его слова, не отпуская мысль, что если план не сработает, он умрет. – Доверься мне. Я знаю, что делаю. Кроме того, в случае неудачи мне не заплатят. Между нами воцаряется тишина, и я уже собираюсь вернуться к письменному столу, как король интересуется: – Что будешь делать с деньгами? Когда проклятие будет снято и я отдам двадцать тысяч кварцевых камешков, что ты планируешь с ними делать? Сначала мне хочется солгать, но потом решаю просто рассказать правду. – Я хочу домой. – Домой? – Его брови сходятся на переносице. – Где я провела детство. В Изолу. Это теплая и красивая страна, но пришлось ее покинуть, когда… когда умерла мама. На эти деньги я смогу купить билет из Фейривэя и, возможно, приобрести собственность в Изоле. – И что будешь там делать? – Заведу ферму, похожую на ту, на которой жила, будучи ребенком. Возможно, стану разводить лошадей. – Заберешь своего отца? Этого Ричарда Бельфлёра, которого так рьяно защищала от моего обмана. При упоминании отцовского имени пальцы рефлекторно сжимаются в кулаки. – Нет. Именно из-за него я стремлюсь к финансовой независимости. Я отправлюсь в Изолу одна. Король внимательно смотрит мне в глаза, будто желает через них забраться ко мне в мысли. Я бросаю на него многозначительный взгляд: – Вот это я имела в виду, когда просила не пялиться. Он вскидывает руку в воздух и отворачивается. – Дьявольская женщина. – Нет, это отличная практика, – мягко говорю я. – Давай покажу, как исправить ситуацию в следующий раз. Скрипя зубами, он поворачивается ко мне лицом. – Исправить ситуацию, – передразнивает меня король. – Если женщина заметила, что ты на нее уставился, или ты понял, что задержал на ком-то взгляд дольше, чем, скажем, на три секунды, есть два выхода из ситуации. Если ты исполняешь роль джентльмена-стоика, то должен немедленно отвернуться. Не выдавай смущения, но на мгновение можно изобразить волнение, ошеломление. Словно ты очарован ее красотой, но вынужден отвернуться, чтобы не прожечь ее взглядом. И начинай заниматься своими делами. Ну, знаешь, задумчиво смотри в пространство или что-то вроде того. Он качает головой: – Это глупо. – А второй выход – это исполнять роль повесы. Когда он смотрит на женщину, то не отводит глаза сразу, он чуть позже переключает свое внимание на что-то другое с улыбкой на губах. Но не с застенчивой, а с коварной. Повеса так намекает на то, что знает – его застали на разглядывании, но ему это даже понравилось. – И как же изобразить этот коварный намек? Я пожимаю плечами. – Слегка ухмыльнуться. Но сделать эту нужно убедительно. К тому же ухмылка не должна походить на насмешку, и необходимо постараться, чтобы она не стала очевидной для остальных. – Ну и ну, звучит так, будто это раз плюнуть, – язвительно произносит он. – Возможно, это не так сложно, как кажется. – Если ты такая умная, то почему сама не покажешь? Я открываю рот, чувствуя, как жар приливает к моим щекам. – Я никогда не исполняла роль повесы. – Но уверен, что с тобой такую игру хоть раз да вели. Заявление короля поражает меня в самое сердце. Слова сказаны без злобы, без презрения. Скорее всего, он просто решил сумничать и непреднамеренно разбередил старую рану. Повеса в действии. Он, должно быть, чувствует перемену в моем настроении, потому говорит уже мягче, осторожнее: – В смысле, ты наверняка уже видела такую ухмылку. И мне бы хотелось посмотреть, что это за диковинка. Я гоню воспоминания, которые грозят вторгнуться в настоящий момент, и запираю их там, где им самое место – на задворках сознания. – Что ж, хорошо, – говорю я. – Тогда отвернись на несколько секунд. Когда встретишься со мной взглядом, следи за тем, что я делаю. Он подчиняется, пускай и закатывает глаза, когда отворачивается, но затем покорно следует указаниям. Наши взгляды встречаются, и я пристально смотрю ему в глаза. Один, два, три. Затем, приподняв лишь уголок рта, медленно поворачиваю голову, разрывая зрительный контакт лишь в последнюю секунду. Изучаю комнату, затем прекращаю притворяться и вновь смотрю на короля: – Понял? Его лицо ничего не выражает, и он не сводит глаз с моих губ. Затем медленно их поднимает, устанавливает зрительный контакт и снова удерживает мой взгляд слишком долго. Я приподнимаю брови в молчаливом намеке, и он вздыхает. Стараясь выдавить ухмылку, которая больше походит на оскал, он прекращает пялиться и неторопливо переключает внимание на что-то другое. Я вынуждена замаскировать смех кашлем.