– Смотри, – сказала она, протягивая ему труп. Марти не успел ничего съесть на завтрак: мысль о предстоящей работе лишила его аппетита. Теперь он пожалел, что не заставил себя что-то проглотить: в пустом желудке гуляло эхо. У него почти закружилась голова. – Если бы я только была здесь, – сказала она. – Ты, наверное, и сама бы умерла, – сказал он ей. Это была простая истина. Она положила щенка обратно на солому и погладила спутанную шерсть Беллы. Марти был более привередлив, чем она. Даже в толстых кожаных перчатках он не хотел прикасаться к трупам. Но пусть ему не хватало уважения, он восполнял его эффективностью, используя отвращение как стимул ускорить работу. Лилиан, хоть и настояла на том, чтобы помочь, была бесполезна перед лицом этого факта. Все, что она могла делать, – наблюдать, как Марти заворачивает тела в черные пластиковые мешки для мусора, загружает скорбные свертки в пикап, а затем ведет импровизированный катафалк на поляну, которую сам выбрал в лесу. Именно здесь их предстояло похоронить, по просьбе Уайтхеда, вне поля зрения дома. Он принес две лопаты, надеясь, что Лилиан поможет, но она была не в состоянии. Пришлось трудиться одному, а она стояла, засунув руки в карманы грязного анорака, и смотрела на мокрые свертки. Это была нелегкая работа. Почва представляла собой сеть корней, перекрещивающихся от дерева к дереву, и Марти вскоре вспотел, рубя корни лопатой. Выкопав неглубокую могилу, он закатил в нее тела и принялся снова засыпать их землей. Сухой дождь стучал по пластиковым саванам. Когда засыпка была закончена, он похлопал по земле, чтобы получился неровный холмик. – Я возвращаюсь домой выпить пива, – сказал он Лилиан. – Ты идешь? – Хочу попрощаться, – пробормотала она, покачав головой. Марти оставил ее среди деревьев и направился через лужайку к дому. По дороге он думал о Карис. Вероятно, она уже проснулась, хотя занавески на окне все еще были задернуты. Как хорошо быть птицей, думал он, заглядывать в щель между занавесками и шпионить за тем, как она потягивается голая на кровати, эта ленивица, с руками, закинутыми за голову, с шерстью под мышками и там, где сходятся ноги. Он вошел в дом с улыбкой и возбужденным лицом. Он нашел Перл на кухне, сказал ей, что голоден, и поднялся наверх, чтобы принять душ. Когда он спустился вниз, она уже приготовила для него холодное блюдо: говядину, хлеб, помидоры. Он рьяно принялся за дело. – Видела Карис сегодня утром? – спросил он с набитым ртом. – Нет, – ответила экономка. Сегодня она была очень неразговорчива, ее лицо исказилось от какой-то закипающей обиды. Глядя, как Перл ходит по кухне, он гадал, как она выглядит в постели: сегодня он почему-то был полон грязных мыслей, будто разум, отказываясь впадать в депрессию из-за похорон, стремился к бодрящему спорту. Жуя кусок соленой говядины, он сказал: – Ты вчера вечером кормила старика телятиной? Перл, не отрываясь от своих трудов, сказала: – Он не ел вчера вечером. Я оставила ему рыбу, но он не притронулся к ней. – Но у него было мясо, – сказал Марти. – Я прикончил его за него. И клубника. – Должно быть, он спустился и взял сам. Вечно эта клубника, – сказала она. – В один прекрасный день он ею подавится. Тут Марти вспомнил слова Уайтхеда о том, что мясом его обеспечил гость. – Что бы это ни было, это было вкусно, – сказал он. – Я к этому отношения не имею, – огрызнулась Перл, оскорбленная, как жена, обнаружившая измену мужа. Марти положил конец разговору; бесполезно пытаться, когда женщина в таком настроении. Покончив с едой, он поднялся в комнату Карис. В доме по-прежнему царила мертвая тишина: после смертельного фарса прошлой ночи к Приюту вернулось самообладание. Картины, украшавшие лестницу, ковры под ногами – все опровергало любые слухи о бедственном положении. Хаос здесь был так же немыслим, как бунт в картинной галерее: весь предшествующий опыт это запрещал. Он легонько постучал в дверь Карис. Ответа не последовало. Он постучал снова, на этот раз громче. – Карис? Возможно, она не хотела с ним разговаривать. Изо дня в день он будет не в силах предсказать, окажутся они любовниками или врагами. Однако ее двусмысленность больше не беспокоила его. Это был ее способ проверить его, догадался Марти, и не возражал – главное, чтобы она наконец признала, что любит его больше, чем любого другого ублюдка в целом мире. Он подергал ручку – дверь была не заперта. Комната за ней оказалась пустой. Там не было не только Карис, но и никаких следов ее существования. Книги, туалетные принадлежности, одежда, украшения – все, что указывало на то, что комната принадлежит ей, убрано. Простыни сняты с кровати, наволочки – с подушек. Голый матрас выглядел уныло. Марти закрыл дверь и начал спускаться по лестнице. Он не раз просил объяснений, но мало что получил. Однако это было слишком. Какая жалость, что Тоя нет рядом: он, по крайней мере, обращался с Марти как с мыслящим животным. На кухне был Лютер: сидел, задрав ноги на стол, полный немытой посуды. Перл явно уступила свое королевство варварам. – Где Карис? – перво-наперво спросил Марти. – Никак не угомонишься, да? – спросил Лютер. Он затушил сигарету о тарелку Марти и перевернул страницу журнала. Марти почувствовал, что вот-вот взорвется. Ему никогда не нравился Лютер, но он месяцами выслушивал от этого ублюдка хитрые замечания, потому что система запрещала отвечать так, как он хотел. Теперь система рушилась, и очень быстро. Той исчез, собаки мертвы, каблуки на кухонном столе: кого, черт возьми, волнует, если он изобьет Лютера до полусмерти? – Я хочу знать, где Карис. – Здесь нет леди с таким именем. Марти шагнул к столу. Лютер, казалось, почувствовал, что его ответная реплика ухудшила ситуацию. Он бросил журнал на стол, и улыбка исчезла с его лица. – Не задирайся, парень. – Где она? Он разгладил страницу перед собой, ладонью вниз по гладкой обнаженной коже. – Ушла, – сказал он. – Куда? – Ушла. Это все. Ты глухой, тупой или и то и другое вместе? Марти в мгновение ока пересек кухню и стащил Лютера со стула. Как и в большинстве случаев спонтанного насилия, в происходящем не было изящества. Совершенная как попало атака лишила обоих равновесия. Лютер чуть не упал назад, его вытянутая рука задела кофейную чашку, та подпрыгнула и разбилась, когда они, шатаясь, пересекли кухню. Первым обретя равновесие, Лютер ударил Марти коленом в пах. – Гос-с-спади! – Убери от меня свои грабли, урод! – закричал Лютер, охваченный паникой из-за стычки. – Я не хочу ссориться с тобой, понял? – Требования превратились в мольбу о здравомыслии. – Ну ладно, парень. Успокойся. В ответ Марти бросился на другого мужчину, размахивая кулаками. Удар, скорее случайный, чем преднамеренный, пришелся Лютеру в лицо, и следом Марти нанес ему три или четыре удара в живот и грудь. Лютер, отступив назад и пытаясь уйти от нападения, поскользнулся в холодном кофе и упал. Задыхающийся и окровавленный, он остался лежать на полу, где был в безопасности, в то время как Марти, чьи глаза слезились от удара по яйцам, потирал ноющие руки. – Просто скажи мне, где она… – выдохнул он. Прежде чем заговорить, Лютер сплюнул комок кроваво-красной мокроты. – Ты совсем спятил, чувак, в курсе? Я не знаю, куда она девалась. Спроси у большого белого отца. Это он кормит ее гребаным героином. Конечно, в этом откровении крылся ответ на полдюжины загадок. Оно объясняло ее нежелание расстаться со стариком, а также апатию и неспособность заглядывать в будущее дальше следующего дня, следующей дозы. – А ты поставляешь дрянь? Так? – Может, и да. Но я ее не подсаживал, чувак. Честное слово, не я. Это все он, с самого начала! Он так поступил, чтобы ее удержать. Взять и удержать. Ублюдок. – Это было сказано с искренним презрением. – Что за отец такой? Говорю тебе, этот говнюк мог бы преподать нам обоим несколько уроков по освоению грязных трюков. – Он сделал паузу, чтобы прикоснуться пальцем к внутренней стороне рта; он явно не собирался вставать снова, пока жажда крови Марти не утихнет. – Я не задаю вопросов, – сказал он. – Все, что я знаю, это то, что мне пришлось убрать ее комнату сегодня утром. – Куда делись ее вещи? Он не отвечал несколько секунд. – Почти все сгорело, – сказал он наконец. – Ради бога, почему? – Приказ старика. Ты закончил? Марти кивнул. – Я закончил. – Мы с тобой, – сказал Лютер, – друг другу не понравились с самого начала. И знаешь, почему? – Почему? – Мы оба дерьмо, – мрачно сказал он. – Никчемное дерьмо. Только я знаю, кто я такой, и даже могу жить с этим. А вот ты, бедный ублюдок, думаешь, что, если будешь достаточно долго подлизываться, в один прекрасный день кто-нибудь простит тебе твои прегрешения. Марти фыркнул слизью в ладонь и вытер ее о джинсы. – Правда глаза колет? – усмехнулся Лютер. – Ладно, – сказал Марти, – если ты так хорошо знаешь правду, может, расскажешь, что здесь происходит. – Я же сказал: я не задаю вопросов. – И ни разу не захотелось? – Конечно, я чертовски удивлялся. Я удивлялся каждый день, когда приносил малышке наркоту или видел, как старик потел, едва начнет темнеть. Но почему в этом должен быть смысл? Он сумасшедший, вот и ответ. Потерял рассудок, когда ушла жена. Слишком неожиданно. Он не смог этого вынести. С тех пор он не в своем уме. – И этого достаточно, чтобы объяснить все, что происходит? Лютер тыльной стороной ладони стер с подбородка кровавую слюну. – Не слушай зла, не говори зла, не смотри на зло, – сказал он.