В каком-то смысле он сожалел, что потерял свою шпионку во вражеском лагере, но оставалось слишком много вариантов, если он не возьмет ее. Во-первых, она знала о нем гораздо больше, чем могла себе представить. Она инстинктивно знала его страхи перед плотью; тому свидетельством, как она прогнала его, когда они со Штраусом были вместе. Она знала и его усталость, его слабеющую веру. Была и другая причина взять ее с собой. Уайтхед сказал, она – единственное утешение. Если они возьмут ее сейчас, пилигрим останется один и будет мучиться. Мамулян верил, что это окажется невыносимо. 39 Обыскав всю территорию, освещенную прожекторами и не найдя никаких следов Уайтхеда, Марти вернулся наверх. Пришло время нарушить заповедь хозяина и поискать старика на запретной территории. Дверь в комнату в конце верхнего коридора, за спальнями Карис и Уайтхеда, была закрыта. Марти с беспокойным сердцем подошел и постучался: – Сэр? Сначала изнутри не доносилось ни звука. Затем послышался голос Уайтхеда – невнятный, словно тот едва проснулся: – Кто там? – Штраус, сэр. – Войди. Марти осторожно толкнул дверь, и она распахнулась. Когда он представлял себе интерьер этой комнаты, она всегда выглядела сокровищницей. А на самом деле все наоборот – комната была спартанской: белые стены и скудная мебель, холодное зрелище. Сокровище тут имелось единственное. У одной из голых стен стоял алтарь, его богатство выглядело совершенно неуместно в столь строгой обстановке. Его центральная панель была распятием возвышенно-садистского толка: сплошь золото и кровь. Владелец сокровища, одетый в роскошный халат, сидел в дальнем конце комнаты за большим столом. Он посмотрел на Марти без приветствия или обвинения на лице, его тело обмякло в кресле как мешок. – Не стой в дверях, парень. Заходи. Марти закрыл за собой дверь. – Я помню, вы говорили мне, сэр, никогда сюда не подниматься. Но я боялся, что с вами что-то случилось. – Я жив, – сказал Уайтхед, разводя руками. – Все хорошо. – Собаки… – …мертвы. Я в курсе. Садись. Он указал на пустой стул с противоположной стороны стола. – Может, позвонить в полицию? – В этом нет необходимости. – Они все еще могут быть на территории. Уайтхед покачал головой. – Они ушли. Садись, Мартин. Налей себе бокал вина. У тебя такой вид, будто ты много бегал. Марти выдвинул стул, аккуратно поставленный под стол, и сел. Ничем не украшенная лампочка, горевшая в центре комнаты, бросала на все неприятный свет. Тяжелые тени, жуткие блики: призрачное шоу. – Оставь пистолет. Он тебе больше не понадобится. Он положил оружие на стол рядом с блюдцем, на котором все еще лежало несколько тоненьких ломтиков мяса. За блюдцем – мисочка с наполовину съеденной клубникой и стакан воды. Скудость трапезы соответствовала окружающей обстановке: мясо, нарезанное ломтиками до прозрачности, полусырое и влажное; небрежное расположение чашек и миски с клубникой. Все пронизывала небрежная точность, зловещее чувство случайной красоты. Между Марти и Уайтхедом в воздухе кружилась пылинка, колеблясь между лампочкой и столом; направление полета зависело от малейшего выдоха. – Попробуй мясо, Мартин. – Я не голоден. – Оно великолепно. Его принес мой гость. – Значит, вы знаете, кто это был. – Да, конечно. Теперь ешь. Марти неохотно отрезал кусок от лежащего перед ним ломтика и попробовал. Текстура растворилась на языке, нежная и аппетитная. – Прикончи его, – сказал Уайтхед. Марти сделал так, как велел старик: после ночных трудов у него разыгрался аппетит. Ему налили стакан красного вина, и он выпил его залпом. – У тебя голова забита вопросами, без сомнения, – сказал Уайтхед. – Пожалуйста, спрашивай. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы ответить. – Кто они такие? – Друзья. – Они ворвались сюда как убийцы. – Разве не может быть так, что друзья со временем становятся убийцами? – Марти не был готов к такому парадоксу. – Один из них сидел там, где сейчас сидишь ты. – Как я могу быть вашим телохранителем, если не отличу друзей от врагов? Уайтхед замолчал и пристально посмотрел на Марти. – А тебе не все равно? – спросил он немного погодя. – Вы были добры ко мне, – ответил Марти, оскорбленный вопросом. – За какого бессердечного ублюдка вы меня принимаете? – Боже мой… – Уайтхед покачал головой. – Марти… – Объясните мне. Я хочу помочь. – Что объяснить? – Как вы можете приглашать поужинать человека, который хочет вас убить. Уайтхед смотрел, как пылинка кружится между ними. Он либо считал этот вопрос недостойным презрения, либо не находил на него ответа. – Ты хочешь мне помочь? – сказал он в конце концов. – Тогда закопай собак. – И это все, на что я гожусь? – Может, придет время… – Вы постоянно так говорите, – сказал Марти, вставая. Он не получит никаких ответов, это очевидно. Только мясо и хорошее вино. Но сегодня этого недостаточно. – Теперь я могу идти? – спросил он и, не дожидаясь ответа, повернулся к старику спиной и пошел к двери. Как только он открыл ее, Уайтхед сказал: – Прости меня, – очень тихо. Настолько тихо, что Марти не был уверен, предназначались эти слова ему или нет. Он закрыл за собой дверь и вернулся в дом, желая убедиться, что незваные гости действительно ушли. Парилка была пуста. Карис, очевидно, вернулась в свою комнату. Чувствуя себя наглецом, он проскользнул в кабинет и налил себе тройную порцию виски из графина, затем сел в кресло Уайтхеда у окна, потягивая жидкость и размышляя. Алкоголь не прояснил мысли: он лишь притупил боль разочарования, которую испытывал Марти. Он скользнул в постель еще до того, как рассвет отчетливо обрисовал покрытые мехом бесформенные груды на лужайке. VII. Нет пределов 40 Утро не годилось для того, чтобы хоронить мертвых собак: небо было слишком высоким и многообещающим. Самолеты, волоча за собой струи пара, летели в Америку; жизнь в лесах распускалась и окрылялась. Тем не менее работа есть работа, пусть даже неуместная. Только при бескомпромиссном свете дня можно было увидеть масштабы бойни. В дополнение к убийству собак вокруг дома злоумышленники ворвались в псарню и систематически перебили всех ее обитателей, включая Беллу и ее отпрысков. Когда Марти подошел к псарне, Лилиан уже была там. Она выглядела так, словно плакала несколько дней подряд. В руках она держала одного из щенков. Его голова была раздавлена, словно в тисках.