Выводы Полагаем, столь противоречивые выводы о влиянии СДВГ на жизнь человека привели вас в смятение. С одной стороны, у ребенка с СДВГ отнюдь не обязательно будет наблюдаться СДВГ в зрелости, а с другой – он, судя по оценкам осведомителей, наверняка вырастет неусидчивым, невнимательным и безрассудным. Осведомители, у которых мы собирали данные о малолетних участниках с СДВГ, зачастую говорили: «Он вытягивает из меня все силы». Кроме того, сами участники, у которых в детстве был СДВГ, рассказывали о том, что сталкиваются с теми или иными жизненными трудностями. Наши на первый взгляд противоречивые выводы можно воспринимать по-разному. Во-первых, приведем следующее сравнение. Допустим, что мы исследовали ожирение у детей и хотели определить, вырастут ли дети с ожирением во взрослых с ожирением и будет ли их жизнь хуже, чем у тех взрослых, которые в детстве ожирением не страдали. Даже если мы обнаружим, что ребенок с ожирением отнюдь не обязательно вырастает во взрослого с ожирением, взрослые, у которых в детстве было ожирение (пусть даже к зрелости оно у них уже наблюдаться не будет), в среднем будут весить больше, чем те, кто в детстве ожирением не страдал. Кроме того, они, например, будут не такими успешными, как те, у кого в детстве ожирения не было. Повторимся: пусть даже строгое деление на группы (есть СДВГ – нет СДВГ; есть ожирение – нет ожирения) порой очень уместно, иногда оно не передает полноценной картины, поскольку не учитывает степени проявления тех или иных признаков. В таких случаях удобнее распределять участников по шкале. Именно поэтому мы обнаружили, что СДВГ у детей и у взрослых никак не связано, но при этом взрослые, у которых в детстве был СДВГ, неусидчивы и невнимательны – и это стало возможно только благодаря тому, что мы распределили участников по шкале. Если бы мы продолжили делить взрослых участников на две группы, то пришли бы к совершенно иным – и при этом ложным – выводам. В итоге нам удалось обнаружить не только то, что между СДВГ у детей и у взрослых нет связи, но и то, что взрослые, у которых в детстве был СДВГ, не такие внимательные и усидчивые, а еще – хуже живут. Кроме того, мы выяснили, что у взрослых с СДВГ положение еще печальнее. Эти выводы особенно подчеркивают ценность нашего подхода к измерениям и оценке, поскольку мы не только делили участников на две группы (есть расстройство – нет расстройства), но и распределяли их по шкале, основываясь на данных, полученных как от самих участников, так и от их родственников, друзей и хороших знакомых. Кроме того, тем самым мы доказали, насколько важно – даже необходимо – сомневаться в своих первоначальных выводах и проверять их. У этой истории есть и более широкая научная мораль. Ученые в области психиатрии и поведенческой психологии все чаще обращают внимание на то, что людей редко можно строго поделить на две группы (по наличию – отсутствию чего-либо), поскольку исследуемые нами явления, будь то расстройства (как СДВГ) или эмоциональный интеллект, проявляются у всех в различной степени. Поэтому нельзя просто делить людей на усидчивых и неусидчивых, на страдающих – и не страдающих ожирением. Их скорее стоит делить на тех, кто крайне неусидчив или имеет большой вес, тех, у кого эти показатели средние, и тех, у кого они низкие. Когда речь идет о явлениях в духе СДВГ или ожирения, мы зачастую не учитываем, что делить людей на группы принято потому, что так договорились такие же люди – и те же люди составили и согласовали перечень признаков, по которым возможно причислить или не причислить человека к той или иной группе. Получается, деление людей на группы по перечню признаков такое же условное, как и сами эти признаки. Человеку диагностируют ожирение, если индекс массы его тела (ИМТ) выше 30, однако, например, никто в здравом уме не заявит, что у человека, у которого ИМТ равен 29, положение явно лучше, чем у человека с ИМТ, равным 31. При этом первому ожирение не диагностируют, а второму диагностируют. В целом к поведению и психологии человека нельзя подходить как к физике, где изменение определенных показателей приводит к ощутимым и качественным «изменениям состояний». Все знают: если воду остудить до нуля градусов по Цельсию, то есть достичь температурной границы, при которой вода превращается в лед, произойдет качественное изменение – вода замерзнет. Однако, насколько мы можем судить, поведенческие и психологические явления не претерпевают настолько же явных качественных изменений[13]. Поэтому если только и делать, что строго делить всех и все, можно упустить очень много важных подробностей. Однако мы здесь не затем, чтобы разочаровывать вас в том или ином подходе. Мы лишь хотим подчеркнуть, насколько полезным бывает применять разные подходы к изучению данных, связанных с человеческим развитием. В конце концов, пусть даже детский СДВГ никак не связан со взрослым СДВГ, оказалось, что по наличию СДВГ у человека можно судить о том, как сложится его жизнь. Следовательно, если бы мы полагались только на первоначально предпринятый нами подход, то пришли бы к неверным выводам – что СДВГ в детстве никак не влияет на дальнейшую жизнь человека. Наши приключения в поисках знаний о человеческом развитии непрестанно учат нас тому, что развитие нельзя предопределить; можно лишь указать на вероятность того или иного исхода. Во многих своих исследованиях мы приходили к следующему выводу: развитие имеет вероятностную природу, потому что те или иные отягчающие обстоятельства (например, своенравный темперамент) или условия (например, подростковая беременность) не обязательно приводят к одним и тем же исходам у разных людей. Например, оказалось, что у человека, у которого в детстве обнаружили СДВГ, не обязательно будет СДВГ в зрелости, однако в то же время вскрылась иная, еще более неожиданная закономерность: у многих участников нашего лонгитюдного исследования СДВГ обнаруживался совершенно внезапно, когда те уже давно были взрослыми. Эти люди были уверены, что их детство проходило гладко, что в их поведении не прослеживалось ни намека на СДВГ, а тесты на уровень умственного развития показывали, что в работе их мозга нет никаких нарушений. Тем не менее в них запоздало начали просыпаться неусидчивость, безрассудство и невнимательность, которые развивались до того, что начинали портить им трудовую и семейную жизнь. Некоторые из таких участников вполне справедливо спрашивали: «А разве у взрослых бывает СДВГ?» Другие исследователи тоже недоумевали. Некоторые знатоки психиатрии предполагали, что проявления СДВГ в зрелости – всего лишь побочное действие зависимости, однако большинство участников исследования с поздним СДВГ не употребляли психоактивных веществ. Другие знатоки полагали, что проявления СДВГ в зрелости – это ранние признаки грядущей болезни Альцгеймера! Однако большинство участников с поздним СДВГ слишком молоды для слабоумия. Когда в 2015 году мы опубликовали собственные наблюдения по вопросу позднего СДВГ у людей, которые в детстве не сталкивались с этим расстройством, то это взбудоражило умы исследователей. Теперь они проверяют самые разные предположения о том, почему у взрослых людей внезапно проявляется СДВГ и как его лечить. Даже несмотря на то, что, как мы обнаружили, существует связь между СДВГ в детстве и поведением в зрелости, поздний СДВГ влияет на жизнь зрелого человека сильнее, чем ранний. Возможно, поздний СДВГ и не сказывается на умственной деятельности, однако он очевидно пагубен и нуждается в лечении. Наблюдения, которыми мы поделились ближе к концу данной главы, это подтверждают. Напомним, что поздний СДВГ был связан с зависимостью от алкоголя, наркотиков и табака, необходимостью обращаться к специалистам по психическому здоровью и назначением участнику лекарств от самых разных психических и поведенческих проблем. Если бы пришлось выбирать, большинство из нас наверняка предпочли бы ранний СДВГ позднему. Эти наблюдения вынуждают нас задумываться о том, почему у кого-то в зрелости проявляется СДВГ, поскольку дело явно не в том, насколько усидчивым и внимательным человек был в детстве. Более того, те, у кого СДВГ обнаруживается в зрелости, спокойно изучают и запоминают новое, внимательно выполняют задачи как в детстве, так и во взрослой жизни. Это еще раз доказывает, что именовать это расстройство у детей и взрослых необходимо разными терминами. К счастью, благодаря данным, которые мы собирали о малолетних участниках исследования, у нас была возможность посмотреть, почему у того или иного человека в зрелом возрасте проявился СДВГ. Взрослые с СДВГ никак не отличались от взрослых без СДВГ по умственным способностям, однако, судя по данным об их детстве, испытывали трудности с психическим здоровьем. Среди тех участников, у которых в зрелости обнаружился СДВГ, было больше тех, кто в детстве отличался трудным поведением, например был озлобленнее и непослушнее других. Примечательно то, что у нас были и данные, которые позволили нам узнать, вносит ли свой вклад в поздний СДВГ наследственность. Мы как раз собирали данные о генах-кандидатах, которые другие исследователи связывали с СДВГ. Однако сведения, полученные в ходе данидинского исследования, показали, что не существует никаких генетических особенностей, отличающих людей с СДВГ и без него. Очевидно, чтобы отыскать истинные причины позднего СДВГ, придется как следует постараться. Завершающая мысль, к которой нас подтолкнул поиск связи между СДВГ в детстве и дальнейшим развитием, заключается в том, что не стоит делать поспешных выводов на основе исследований с набором данных, недостаточных для полноценного изучения. В отличие от прежних трудов, основанных на воспоминаниях участников о детстве, исследование на основе данных о поколении жителей Данидина отчетливо показывает, что у людей, у которых в зрелости обнаруживается СДВГ, отнюдь не обязательно был СДВГ в детстве или юности – а потому не стоит называть похожее расстройство у взрослых тем же термином. Возможно, лучше всего важность нашего исследования (в ходе которого мы наблюдали за людьми по мере их развития, а не собирали данные на основе воспоминаний взрослых участников) показывает вывод, к которому мы пришли, однако которого до сих пор не озвучили: многие взрослые с СДВГ, вспоминая детство, чаще пересказывают то, что о них помнят родители, а не они сами, однако их родители при этом то и дело допускают неточности. По правде говоря, оказалось, что примерно три четверти родителей тех участников исследования, у которых в детстве и вправду был СДВГ, к тридцативосьмилетию своих детей порой забывали даже, что тем ставили официальный диагноз или что в поведении тех проявлялись признаки расстройства! И это были те самые родители, которые неустанно жаловались на поведение участников с СДВГ десятилетиями ранее, когда те еще были детьми! Итак, о большинстве зафиксированных случаев СДВГ родители забывали спустя двадцать лет. Это лишний раз подтверждает то, что знает любой человек старше сорока: память на удивление ненадежна. Часть III. Семья 5. Почему родители воспитывают детей так, а не иначе Люди всегда пытались понять, что важнее – врожденное или приобретенное, и потому неизменно обращались к вопросам о том, как воспитывать детей и как воспитание влияет на развитие человека. Станет ли ребенок озлобленным, если его лупить? Усвоит ли ребенок те ценности, которые желает передать ему родитель, и будет ли послушным, если объяснить ему, за что именно его наказали? Будет ли ребенок грамотнее, если постоянно ему читать? Многие считают, что эти вопросы – сугубо воспитательные, однако такое воззрение не раз подвергалось сомнению. Многие бестселлеры пытались разрушить привычные устои, например Limits of Family Influence ныне покойного Дэвида Роу, выпущенная в 1993 году; широко известная и прочитанная многими книга гарвардского психолога Стивена Пинкера The Blank Slate 1998 года; или работа также ныне покойной Джудит Харрис, за которую та получила Пулитцеровскую премию, – The Nurture Assumption. Возможно, лучше всего о том, как воспитание родителей влияет на ребенка, говорят итоги экспериментальных исследований. Обычно в ходе таких исследований родителей распределяют в одну из двух групп – экспериментальную или контрольную. Экспериментальной группе помогают в воспитании, а контрольной – нет. Помощь бывает самой разной. Например, исследователи могут просто давать родителям книги и объяснять, как именно читать их ребенку, а в конце проверить, насколько грамотными растут дети у представителей экспериментальной и контрольной групп, то есть насколько благотворно чтение определенных книг сказывается на развитии детей. Или, например, специалисты могут советовать родителям быть последовательными в своей строгости, а не действовать по прихоти и делать поблажки. Вероятно, при этом они даже подчеркнут, насколько важно делать перерывы, объяснять ребенку, что он делает не так, или поощрять его за хорошее поведение. Некоторые исследователи даже записывают взаимодействие родителей с детьми на видео, после чего участники экспериментальной группы, просматривая видео вместе со специалистом, получают отзывы о том, что необходимо проявлять больше чуткости к потребностям ребенка. Если такие усилия приводят (а они зачастую приводят) к тому, что родители начинают воспитывать детей грамотнее, а сами дети – развиваться правильнее, исследователи получают свидетельства в поддержку того, насколько важно воспитание. Подтверждения, полученные в ходе таких исследований, и их связь с развитием человека подталкивают нас к вопросу, который значится в списке задач и располагается в заголовке этой главы: почему родители воспитывают детей так, а не иначе? В конце концов, есть родители чуткие, отзывчивые, заботливые и понимающие, а есть, наоборот, озлобленные и недружелюбные или холодные и отстраненные. Конечно, делить родителей на группы можно и по другим признакам, однако суть в том, что все люди воспитывают детей по-разному. Позвольте привести пример из жизни участников нашего исследования. Однажды, когда шли еще первые этапы данидинского исследования и участникам было по пять лет, две матери пришли с сыновьями к нам в приемную и стали ждать своей очереди. Чтобы участникам и их родителям не было скучно, в приемной оставили игрушки и газеты. Поначалу оба мальчика, Уильям и Харпер (мы изменили имена этим, а также всем остальным участникам исследований, которых упоминаем в книге), держались матерей, однако уже вскоре обратили внимание друг на друга. И поскольку им обоим понравился один и тот же грузовик, Харпер уже вскоре попытался вырвать его из рук Уильяма. Началась ожесточенная борьба за грузовик, и в итоге Харпер одержал победу, толкнув Уильяма на пол. Мать Харпера ненадолго оторвала глаза от журнала, который перелистывала, и резко произнесла: «Отдай ему», – после чего вновь опустила взгляд на журнал, который для нее явно был важнее, несмотря на то, что мальчик не обратил никакого внимания на слова матери и продолжил играть с грузовиком. Мать Уильяма, наоборот, решила разобраться в происходящем и вмешалась. «Тебе неприятно, что у тебя отняли грузовик, Уильям?» – спросила она у сына, и тот ответил: «Да, я первый его взял». Тогда мать сказала Уильяму: «А мальчик об этом не знает; скажи ему. Только попробуй при этом предложить играть с грузовиком по очереди: сначала один, потом другой». Уильям так и поступил. Как ни удивительно, Харпер согласился поделиться грузовиком, а его собственная мать тем временем даже не обратила внимания на то, что ее сын оказался сговорчивее, чем думалось поначалу. Прошло несколько минут, и мама сказала Уильяму: «Теперь пришла очередь мальчику поиграть». Услышав это, Уильям отдал грузовик Харперу, и тот широко улыбнулся ему в ответ. После таких случаев невольно спрашиваешь себя: почему две женщины так по-разному отозвались на спор между их сыновьями? Именно на вопрос (почему родители воспитывают детей так, а не иначе?) мы и будем искать ответ в ходе нашего очередного научного приключения. Таким образом, мы обратимся ко второй цели, которую поставили перед собой в этой книге, и выясним, способствует или препятствует развитию ребенка семейное окружение (а именно – воспитание родителей) и если да, то как. Преемственность в воспитании? Возможно, чаще всего в попытке понять, почему родители воспитывают детей так, а не иначе, люди обращаются к детскому опыту самих родителей. Когда родители в воспитании детей повторяют за собственными родителями, мы можем говорить о своего рода «преемственности в воспитании». Что, если мать Харпера на самом деле не обратила пристального внимания на плохое поведение сына и сказала ему «вернуть» игрушку лишь для вида, потому что ее саму воспитывали похожим образом? Что, если ее собственные родители, когда она была еще ребенком, вели себя отстраненно, не обращали на нее достаточно внимания и воспитывали ее непоследовательно, не подкрепляя слова действиями? И что, если мать Уильяма вела себя грамотнее потому, что на нее, пусть даже отчасти, повлияло отношение к ней родителей, которые оказались достаточно чуткими, отзывчивыми и понимающими? Существуют самые различные теории, из-за которых принято считать, что родители обычно воспитывают детей примерно так же, как некогда воспитывали их самих. Некоторые теории (например, теория привязанности, которую разработали британский психиатр Джон Боулби и американские специалисты в области психологии развития Мэри Эйнсворт и Алан Срауф) подчеркивают важность развития психики ребенка, того, как на это развитие влияет родитель, и того, как влияние родителя отражается на отношениях повзрослевшего ребенка с собственными детьми. Другие теории (например, теория социального научения, на основе которой Джерри Паттерсон из Орегонского центра социального научения проводил исследования в области воспитания и разрабатывал способы, призванные помочь родителям в воспитании детей) сосредоточены на поведенческом развитии: согласно им, дети стремятся повторять то поведение, которое окружающие поощряют, и избегать того, которое окружающие порицают. Конечно же, два этих воззрения не взаимоисключающие. Некоторые из наиболее убедительных свидетельств того, что способы воспитания, судя по всему, повторяются из поколения в поколение, были получены благодаря изучению причин насилия над детьми и нелюбви к ним со стороны родителей. В свою очередь, поиск причин описанного поведения начался благодаря попыткам понять, почему некоторые родители плохо обращаются с собственными детьми. Специалисты в области медицины и исследователи постоянно наблюдали следующее: родителей, которые плохо обращаются со своими детьми, чаще всего в детстве самих не любили, и эта нелюбовь повлияла как на их психическое (например, они так и не научились сопереживать другим), так и на их поведенческое развитие (к примеру, такие родители вели себя озлобленно). Однако исследования, в ходе которых специалисты пытаются подтвердить эту закономерность, во многом ограничены, и мы уже обсуждали недостатки подобных исследований, когда говорили о связи между темпераментом человека в детстве и его будущим (2-я глава), а также о влиянии детского СДВГ на дальнейшее развитие (4-я глава). Главный недостаток таких исследований заключается в том, что они в большинстве своем ретроспективные, то есть основаны на воспоминаниях родителей-тиранов о собственном детстве. В ходе таких исследований нередко обнаруживается, что участники относятся к своим детям примерно так же, как к ним, по их словам, относились собственные родители. На самом деле жестокие родители зачастую даже оправдывают свои действия по отношению к детям заявлениями: «Меня воспитывали так же – и ничего, не умер!» Однако подход, который исследователи используют, когда спрашивают у насильствующих родителей, как к ним самим относились в детстве, уже в своей основе содержит изъян, о котором мы как раз говорили ранее: среди участников нет людей, которые в детстве подвергались насилию со стороны родителей, однако при этом собственных детей воспитывали с должной любовью и вниманием, то есть тех, кто сумел «разорвать порочный круг» насилия и пренебрежения. Если среди участников исследования будут подобные люди, то вполне может оказаться, что плохое отношение к детям не так уж и часто, как полагают многие, передается из поколения в поколение, однако не сказать, что при этом не передаются от родителей к детям здоровые воспитательные привычки. Даже если включить в выборку родителей, которые обращаются с детьми хорошо, и попросить их также рассказать о своем прошлом, точность заключений, к которым придут специалисты, все равно окажется под сомнением. Все потому, что воспоминания людей крайне ненадежны, особенно воспоминания о событиях, которые оставили неизгладимый след в душе. Поэтому всегда есть возможность, если не вероятность, того, что по меньшей мере у некоторых взрослых, с которыми родители крайне плохо обращались в детстве, воспоминания о прошлом будут вытеснены, из-за чего они не смогут подробно рассказать о том, как их воспитывали – пусть даже некоторым из нас и трудно такое представить. По правде говоря, некоторые взрослые, которых в детстве подвергали насилию, даже «превозносят» собственных родителей и заявляют, будто их воспитывали с должной заботой и вниманием, что, к сожалению, не так. Однако зачастую, стоит попросить такого участника подтвердить свое заявление примерами (допустим: «Опишите случай, когда вы были в беде, а мама вам помогла»), как те просто не могут вспомнить ничего подобного. Еще один недостаток исследований, в ходе которых специалисты оценивают, как воспитывали участников, по воспоминаниям тех о детстве, заключается в том, что некоторые взрослые заявляют, будто к ним относились плохо, хотя на самом деле это было не так. Мы знаем об этом благодаря исследованиям, в ходе которых спрашивали у взрослых, как их воспитывали родители (то есть просили их вспомнить прошлое), после чего сравнивали их утверждения с действительным положением дел, о котором судили на основе данных, собранных до этого, когда участники еще были детьми. Некоторые из подобных проверок проводились на основе сведений, собранных в ходе данидинского исследования. Мы и другие ученые пришли к выводу, что между воспоминаниями участников о том, как их воспитывали в детстве, и данными исследований на удивление мало общего. В шестнадцатой главе мы рассмотрим этот вопрос подробнее. А пока имейте в виду, что воспоминания взрослых о том, как к ним относились в детстве, не дают почти никакого представления о том, передается ли отношение родителей к детям из поколения в поколение. Отвлечемся от ретроспективного подхода Из-за вышеописанных недостатков ретроспективных исследований, посвященных вопросам насилия и пренебрежения со стороны родителей, многие специалисты в области психологии развития больше доверяют данным проспективных исследований, которые позволяют связать отношение участников к детям с действительным опытом прошлого, а не с воспоминаниями о нем. Благодаря такому подходу возможно намного точнее оценить, правда ли дети, к которым родители относились хорошо, будут хорошо относиться к собственным детям, или нет. Конечно, проспективные исследования требуют большого терпения: необходимо дождаться, покуда его участники вырастут и станут родителями, причем над тем, когда именно произойдет последнее, исследователи никак не властны. Вспомните, как в первой главе мы сравнивали авторов лонгитюдных исследований (и себя в том числе) с садовниками, которые вынуждены годами ждать, прежде чем собрать плоды с посаженного дерева. Один из способов ускорить исследование – выбрать в качестве участников подростков (а не детей) и посмотреть, как их воспитывают родители, после чего дождаться, когда участники подрастут, заведут собственных детей, и пронаблюдать за их поведением уже в роли отцов и матерей. В некоторых случаях между первым и вторым проходит не так уж и много времени: например, участник, за которым начали наблюдать с пятнадцати лет, может завести детей уже в восемнадцать-двадцать лет. Несмотря на то что такое исследование будет считаться проспективным, поскольку в ходе его за участниками будут наблюдать с течением лет, оно все равно не позволит прийти к точным выводам. Дело в том, что во многих исследованиях, в ходе которых специалисты пытаются определить, передаются ли подходы к воспитанию от родителей к детям, выборка не представляет собой целое поколение жителей одного населенного пункта – в отличие от данидинского исследования, участниками которого стали все дети, родившиеся в определенный год. Наоборот, исследователи обычно ограничивают выборку до подростков «с высокой степенью риска», которые растут в опасных и/или неблагополучных условиях (например, родители учиняют над ними насилие или они живут в местности, где часто происходят преступления) или которые уже излишне озлобленны, склонны к нарушению закона или зависимостям. Все это означает, что заключения, к которым придут специалисты, изучив, как эти подростки будут воспитывать своих детей, когда станут родителями – что у них зачастую происходит раньше, чем у сверстников, – не обязательно будут верны для всех подростков в целом и, как следствие, не объяснят, почему одни родители воспитывают своих детей так, а другие – иначе. Нельзя полагать, что заключения, которые получены в ходе изучения преемственности подходов к воспитанию на примере подростков, проживающих в неблагополучных условиях, применимы к большинству других родителей, которые росли в благоприятных обстоятельствах и не испытывали значительных трудностей в психическом и поведенческом развитии. Отвлечемся от участников с высокой степеню риска Учитывая вышеописанное, мы осознали, что данидинское исследование как нельзя лучше подходит для того, чтобы отправиться в новое приключение, направленное на поиск связи между детским опытом и взрослым поведением – теперь с точки зрения воспитания. Прежде всего стоит напомнить, что мы собирали сведения об участниках буквально с рождения, а значит, знали о том, как родители относились к ним с раннего детства, а не только в подростковом возрасте. Итак, в нашей кладовой данных располагались сведения о том, как родители воспитывали участников, как взаимодействовали с ними, какой эмоциональный настрой преобладал в семье и о других важных обстоятельствах, причем сведения собирались постепенно, с течением лет – когда участникам было по три, пять, семь, девять, одиннадцать, тринадцать и пятнадцать лет. Благодаря этому мы смогли то, чего не смогли никакие другие исследователи – вывести величины, позволяющие оценить опыт общения участников с родителями на трех отдельных этапах развития: в дошкольном возрасте (в три года и пять лет), в начальной школе (в семь, девять и одиннадцать лет), а также в подростковом возрасте (в тринадцать и пятнадцать лет). В итоге у нас появилась недоступная никому другому возможность определить, влияет ли опыт общения ребенка с родителями на определенных этапах развития на то, как он в будущем, когда повзрослеет, будет воспитывать собственных детей. Вспомним, что многие уверены: на личность человека, в том числе и на его родительскую ипостась, раннее детство влияет сильнее позднего. Кроме того, для нашего исследования также была ценна возможность выйти за рамки большинства исследований благодаря выборке, которая включала в себя не только родителей-тиранов. Благодаря данным, полученным в ходе данидинского исследования, мы сосредоточились не столько на неграмотном или плохом отношении к детям, сколько на здравом подходе к воспитанию. Чтобы изучить поставленный вопрос, мы оценивали родителей не по тому, насколько они небрежны и отстранены или назойливы и властны, а по тому, насколько они чутки, отзывчивы, насколько хорошо понимают ребенка и как сильно способствуют его развитию. Такое смещение позволяло нам сосредоточиться не на том, почему какие-то родители нерадивы и склонны совершать над детьми насилие, а на том, почему какие-то родители умеют воспитывать детей грамотно – так, как сегодня хотелось бы многим. Когда Джей Белски подключился к данидинскому исследованию и поделился собственным исключительным опытом в вопросах воспитания, мы осознали, что нам следует поспешить. У некоторых участников подросткового возраста уже успели родиться малыши. Как оценить подход родителей к воспитанию? Изучить и оценить то, как родители воспитывают детей, можно по-разному. Например, можно беседовать с родителями и спрашивать, как они воспитывают детей; можно просить родителей заполнять анкеты о том, какие подходы к воспитанию они предпочитают; кроме того, можно наблюдать за тем, как родители взаимодействуют с детьми. В данидинском исследовании, покуда его участники взрослели, использовались все перечисленные способы, и у каждого есть достоинства и недостатки. Когда участники исследования уже сами стали родителями, мы также собирали данные о том, как они воспитывают детей, по-разному, однако предпочтение в основном отдавали наблюдению. В целом мы больше доверяли собственным наблюдениям за родителями, нежели их рассказам. Пусть даже благодаря наблюдению проще избегать предвзятости (поскольку родители могут нарочно приукрашивать свое поведение, чтобы угодить исследователям), никто не отменял того, что людям свойственно ошибаться. Когда мы объясняем студентам и другим людям, которые помогают нам в исследовании, что необходимо отправиться к кому-то домой и посмотреть, как те воспитывают детей, или позвать их с детьми в лабораторию и понаблюдать за ними там, многие уверены, что родители наверняка разыграют представление, лишь бы проявить себя с наилучшей стороны – а нам тем временем необходимы данные о том, как они ведут себя с детьми в повседневной жизни. Такие сомнения оправданы, однако истина заключается в том, что при должном подходе можно собрать сведения, наиболее приближенные к действительности. Лучше всего не заявлять напрямую: «Здравствуйте, мы пришли посмотреть, насколько грамотно вы воспитываете детей, а потому сейчас будем наблюдать, как вы взаимодействуете с ребенком». Вместо этого можно отвлечь внимание на ребенка и сказать нечто в духе: «Мы хотим узнать, как ведет себя ваш ребенок и как проходит его жизнь, а потому решили понаблюдать за ним в вашем присутствии. Можете сделать вид, будто нас здесь нет, а мы тем временем понаблюдаем?» Такой подход не подразумевает «четких указаний» и помогает правильно настроить участника, если за ним намерены наблюдать у него же дома. Другой подход уместен и у участника дома, и в университетской лаборатории, и заключается он в том, чтобы поместить родителя и ребенка в определенные обстоятельства, после чего сообщить первому: наблюдателям любопытно, как ребенок будет вести себя в присутствии родителя. Как вы уже, наверное, поняли, наиболее примечательно в таких случаях то, что родители догадываются, за чем именно будут сейчас наблюдать, поскольку мы этого не отрицаем. Если родитель это понимает, то устраивает представление, в котором играет роль «хорошего» родителя. Однако истина в том, что «хорошее» представление сходу устроить тяжело; тут как с умением притворяться – если у человека его нет, то он, пытаясь играть, сам себя и подставляет. Например, одна мама настолько сильно хотела показать себя умелым педагогом, что, покуда она вынимала из коробки игрушку за игрушкой и показывала каждую ребенку, стало очевидно: прямо сейчас ей все равно на малыша, поскольку выставить себя в наиболее выгодном свете для нее важнее. Кроме того, многие из (даже большинство) родителей решают не притворяться и просто ведут себя как обычно. Один из авторов помнит, как отец какой-то участницы забежал домой, бросил взгляд на наблюдателей и обратился к жене со словами: «Я тебе сейчас такое расскажу – только никому ни слова!» Джей Белски, который был в числе наблюдателей, почувствовал себя будто евнух, которому приказано охранять наложниц императора. Бывало и так, что родители, не задумываясь, повышали голос, проявляли нетерпение или просто не обращали внимания на ребенка. Другими словами, пусть даже наблюдение за родителями проходит не без промахов, благодаря ему можно на удивление точно оценить, в каких условиях обитает ребенок. Поэтому, когда пришло время наблюдать за участниками исследования уже в роли родителей, мы решили следующее. Во-первых, мы решили не трогать их, покуда их первенцу не исполнится три года. Трехлетний возраст казался нам особенно важным в жизни ребенка, поскольку в этот период у детей быстро развиваются языковые навыки и умение общаться, которые вместе и по отдельности позволяют тому все отчетливее обозначать свои желания, а значит, ставить родителей перед выбором. Кроме того, за самими участниками исследования мы начали наблюдать также с трех лет, в 1970-е годы. В 1970–1980-е годы мы непрерывно наблюдали за тем, как участников, которым только еще предстояло завести собственных детей через десятки лет, воспитывают родители. Поскольку мы учитывали, что родители в различных случаях и обстоятельствах (за семейным столом, в магазине или на игровой площадке) могут вести себя по-разному, мы нарочно и без предупреждения меняли обстановку, в которой родители и дети взаимодействовали друг с другом. Первые пять минут они «просто играли». Для этого родителю и ребенку давали несколько красивых игрушек и говорили не стесняться и поиграть вместе на полу. На следующие пять минут мы пытались поместить родителя в непростые условия, с которыми он наверняка сталкивается каждый день: когда ему необходимо одновременно и заниматься каким-то делом, и следить за ребенком. Итак, мы убирали все красивые игрушки в прозрачный мешок и ставили его возле родителя, которому велели сесть на стул и заполнить «анкету» – та на самом деле нужна была, только чтобы его отвлечь. Ребенку мы тем временем давали только одну скучную игрушку (голубого слоненка, у которого даже ноги не двигались), а после говорили матери заполнить анкету и при этом не дать ребенку забраться в мешок, где на расстоянии вытянутой руки лежали игрушки покрасивее и попривлекательнее. Да, такие вот мы злые. Итак, поставив родителя и ребенка в непростые условия, мы приступали к следующему пятиминутному «обучающему заданию». В рамках этого задания мы давали родителю все более сложные фигуры, склеенные из цветных кубиков, и набор кубиков, из которого можно сложить такую же фигуру. Родителям было сказано сделать так, чтобы ребенок собирал из вторых кубиков «башенку», похожую на склеенную, причем башенок было несколько. Сначала ребенку предлагались фигуры попроще, затем – посложнее. К примеру, первая композиция, из двух продолговатых кубиков, представляла собой всего лишь перевернутую букву «Т»: поперек пола лежал красный кубик, а на нем стоял синий. Следующая фигура состояла из трех кубиков, еще следующая – из четырех и так далее. Вы наверняка уже поняли: чем больше кубиков содержала фигура, тем сложнее было повторить ее. Мы полагали, что с каждой новой ступенью родитель и ребенок будут напрягаться все сильнее и сильнее, и это напряжение к тому же наложится на то, которое оба испытывали во время предыдущей проверки, с прозрачным мешком и анкетой. Все пятнадцать минут мы записывали происходящее на видео, чтобы после как следует изучить поведение родителей и детей и выставить им оценки по шкале. Наблюдая за родителями, мы обращали отдельное внимание на то, сколько положительных и отрицательных чувств они выражали, на словах или как-то иначе. Кроме того, мы оценили, насколько поведение родителей способствовало умственной деятельности ребенка. Родитель получал высокую оценку по этому признаку, если объяснял ребенку все настолько доходчиво, что тот с легкостью его понимал, или задавал такие вопросы, благодаря которым ребенок сам приходил к верному решению (например: «А куда мы поставим синий кубик? Давай посмотрим на эту башенку»). Помимо эмоций и умения грамотно влиять на деятельность ребенка мы оценивали, какие способы воспитания предпочитает родитель. В частности, мы решали, ведет себя родитель чутко, навязчиво или отстраненно. Например, чуткие родители поддерживали недостроенную башенку, чтобы ребенок, укладывая новый кубик, не разрушил ее; помогали ребенку, если тот сомневался, что делать дальше, например спрашивали: «Какого цвета кубик нужно положить сюда?» – или говорили: «Давай найдем еще один кубик того же цвета». Во время предыдущей проверки, когда ребенку дали скучную игрушку, чуткий родитель мог отвлечь его игрой, предложив «покормить» слоненка воображаемой едой или пожалеть малыша, поскольку того лишили и родительского внимания, и веселых игрушек. В отличие от чуткого, навязчивый родитель во время первой проверки мог выхватить у ребенка игрушку, например чтобы показать, как следует наливать чай из игрушечного чайника в игрушечную чашечку, поскольку малыш делал это явно неправильно. Еще навязчивый родитель мог брать ребенка за руку и двигать ей в нужном направлении, из-за чего тот не мог выполнить задание самостоятельно. А отстраненный родитель мог не помочь ребенку в трудную минуту – например, если малыш поднимал на него жалобный взгляд, то в ответ ничего не дожидался, а когда не знал, что ему делать дальше или делал что-то неправильно, то родитель ни в чем его не поправлял и ни на что ему не указывал. Вспомните маму Харпера, о которой мы рассказывали в начале главы. Поведение детей в ходе этой проверки мы оценивали по двум причинам. Во-первых, мы понимали: даже если на родителей и влияет опыт общения с собственными родителями в детстве, на них также влияют и сами дети. Десятки лет назад эта мысль стала ведущим тезисом в издании книги Майкла Льюиса «The Effect of the Infant on its Caregivers» от 1974 года и работе Ричарда Белла и Лоуренса Харпера 1977 года «The Effect of the Child on the Adult». Кроме того, эта мысль пересекается с вопросом, который мы подняли во второй главе, когда обсуждали, какой отклик вызывают дети с различным темпераментом у родителей, преподавателей или сверстников, тем самым подталкивая их к определенному поведению. Мы, основываясь на этой мысли, и вовсе решили, что ребенок может сам влиять на собственное развитие. Итак, чтобы оценить, насколько детский опыт участников повлиял на то, какими они выросли родителями, мы решили, что неплохо будет сначала учесть или, наоборот, исключить влияние ребенка на поведение родителя в ходе проверок и лишь затем смотреть, как связан между собой опыт прошлого участников и их подход к воспитанию собственных детей. Мы не хотели причислять родителей к чутким только потому, что им повезло иметь сговорчивого ребенка, и к навязчивым – только потому, что у них родился слишком бойкий и неусидчивый малыш. Оценив поведение детей участников и воспользовавшись статистическими методами, чтобы сделать на него поправку, мы сумели получить «более чистые» показатели, на которые никак не влияло поведение самих детей в созданных нами обстоятельствах. Итак, для этого мы оценили, насколько положительно или отрицательно дети отзывались на происходящее, а также то, насколько они были усидчивыми и внимательными. Нетрудно догадаться, что в этом смысле дети разительно отличались друг от друга. Позвольте чуть подробнее рассказать о том, как именно мы оценивали подходы родителей к воспитанию, поскольку наши читатели наверняка уже думают: «Постойте-ка; как вообще можно оценить особенности воспитания всего лишь за три пятиминутных промежутка, пусть и записанных на видео?» В надежде убедить вас в том, что этот подход, пусть он и не совершенен, обладает своими достоинствами (особенно если учесть, что мы не можем устанавливать видеокамеры в домах участников без их ведома и согласия), мы приведем следующее сравнение. Когда кардиолог хочет узнать, насколько у пациента все хорошо с сердцем, он применяет единственный надежный и проверенный способ – предлагает пациенту нагрузку. Обычно пациента отправляют на беговую дорожку, которая постепенно ускоряется, причем пациенту необходимо дышать в трубку до тех пор, покуда он не выдохнется окончательно. Конечно же, в такие обстоятельства человека всегда помещают искусственно (в повседневной жизни таким вряд ли кто-то будет заниматься), однако это не умаляет важности полученных в ходе проверки данных. Такая странная пробежка позволяет понять, насколько хорошо работает сердце пациента. Если полученные показатели позволяют прийти к нужным выводам, то не важно, насколько проверка приближена к действительности. То же можно сказать и о том, как мы оценивали подход родителей к воспитанию. Пусть даже наши задания не были похожи на настоящую жизнь, они позволяли получить ценные сведения о том, как родители воспитывают детей. Многие исследования предлагают свидетельства в поддержку того, что подобные проверки и вправду позволяют оценить настоящее положение дел. Например, есть доказательства того, что подход, которым пользовались мы, позволяет определить, у каких родителей есть депрессия, насколько они счастливы в браке, успевают ли их дети в школе и ладят ли их дети со сверстниками. Получается, пусть даже наши задания и выглядят искусственными и, выходит, не отражают действительности, это не значит, что благодаря им мы не можем добыть ценные для нас сведения, которые позволят определить, как на подход участников к воспитанию трехлетних детей повлиял опыт общения с их собственными родителями много лет назад.