ДИАГРАММА 7.3. Зависимость склонности к плохому поведению в начале подросткового возраста от возраста наступления менархе и вида школьного учреждения, которое посещает участница. По А. Каспи, Д. Линаму, Т. Моффитт и П. Сильве (1993 г.). Unraveling girls’ delinquency: Biological dispositional, and contextual contributions to adolescent misbehavior. Developmental Psychology, 29, 19–30, figure 1. Опубликовано с разрешения Американской психологической ассоциации. На Диаграмме 7.3 видно, что тринадцатилетние ученицы школ со смешанным обучением намного чаще нарушали правила (например, воровали деньги, ходили на фильмы 16+ и напивались), чем ученицы школ для девочек, причем тип обучения в школе никак не сказывался на ученицах, у которых половое созревание протекало медленнее, чем у остальных. Что примечательно, мы пришли к похожим итогам, когда попросили уже пятнадцатилетних участниц рассказать о том, как часто они склоняются к хулиганству (например, воруют что-то в магазине, курят травку или употребляют тяжелые наркотики). Другими словами, если девочка с ускоренным половым созреванием (то есть девочка, которая, как мы обнаружили до этого, скорее всего, рано начнет половую жизнь) в школе не пересекалась с мальчиками, у нее было меньше искушений начать половую жизнь. Такое происходило, только если поблизости от нее были мальчики, в том числе плохие мальчики постарше, которые смотрели на рано сформировавшихся девочек совершенно иначе, нежели на их ровесниц с детскими телами. Выводы, к которым мы пришли, особенно важны в том числе и потому, что благодаря им становится ясно: к плохому поведению (и, соответственно, к раннему началу половой жизни) девочек склоняет не только ускоренное половое созревание. Другими словами, девочки, у которых половое созревание происходит раньше, ведут себя плохо не из-за каких-то внутренних, биологических механизмов, например всплеска гормонов. Огромное значение имеют обстоятельства, в которых девочка растет. Переведите девочку с ускоренным половым созреванием из школы со смешанным обучением в школу для девочек, и угрозы, с которыми она могла столкнуться в прежнем месте обучения, обойдут ее стороной. Другими словами, если девочка не пересекается ежедневно с мальчиками, по меньшей мере в школе, то раннее наступление менархе, скорее всего, не подтолкнет ее к началу половой жизни. Выходит, в целом на основе полученных нами сведений можно вывести следующее: чтобы девочка начала вести себя плохо, должны сойтись по меньшей мере два обстоятельства – половое созревание и мальчики! Выводы: почему девочек привлекают «плохие мальчики»? Многим родителям знакомо то разочарование, которое испытываешь, когда оказывается, что твоя дочь встречается с мальчиком без будущего. Сандра как раз оказалась в числе таких матерей. Ее дочь Софи была участницей данидинского исследования. Сандра была в меру чуткой и отзывчивой, пусть даже и пережила развод, однако Софи все равно начала встречаться с мальчиком на четыре года старше ее самой. Казалось, Оливер только и может похвастаться тем, что сносно водит автомобиль, по крайней мере по собственным заявлениям, даже после четырех кружек «Гиннесса». Не важно, сколько раз Сандра пыталась (а она пыталась самыми разными способами) отвадить Софи от непутевого Оливера, ничего не выходило. Даже домашние аресты не помогали. По меньшей мере однажды Софи тайком выбралась из дома, а еще один раз, когда мама была на работе, уже Оливер тайком пробрался в дом. Единственным утешением для Сандры были мысли о старшей сестре Софи, которая в юности вела себя похожим образом, однако в итоге все равно вышла замуж за достойного человека. Мы уверены, что начало полового созревания становится своего рода спусковым крючком, поводом для окружающих ожидать от подростков взрослого поведения, из-за чего девушки ощущают себя под давлением. Отчасти подобное может быть вызвано тем, что подростки в нашем обществе не могут найти себе места, из-за чего выделяются в сравнении с остальными. Напомним, что мы обсуждали эту тему, когда рассказывали о «временных нарушителях порядка» в шестой главе. Раньше половое созревание у людей наступало позднее. По правде говоря, одно из самых значимых отличий современного западного мира от того же мира двумя веками ранее заключается в том, насколько рано теперь созревают подростки. Многие уверены: все дело в том, что теперь мы больше едим и чище живем, а потому здоровье у нас лучше. Одно из важных последствий ускорения полового созревания у современных девочек и мальчиков заключается в том, что у них рано формируются взрослые тела, в то время как мыслят и действуют они еще не как взрослые. В прошлом взрослые обязанности возлагались на человека ровно тогда, когда у него формировалось взрослое тело, однако в сегодняшнем мире второе происходит явно раньше первого. В итоге образуется промежуток в пять-десять лет, когда подростки развиты физически, однако от них (зачастую) не ждут ответственности уровня взрослых и им не предоставляют доступную взрослым людям свободу (не дают водить автомобиль, пить алкоголь и заниматься сексом). Из-за ускоренного полового созревания подростки лишь яснее осознают и труднее переносят тяготы взрослой жизни. Рано повзрослевшие подростки продолжают финансово и социально зависеть от родителей и редко принимают по-настоящему важные решения. Тем не менее им зачастую очень хочется близости с противоположным полом, самостоятельности, собственных накоплений, совсем как (в большинстве своем) взрослым. На то время, когда девочка чувствует себя взрослой в одном смысле и ребенком в другом, обычно приходится начало средней школы – которую, если в ней смешанное обучение, посещают не только ее ровесники, но и ребята постарше, в частности мальчики. Девочка смотрит на хулиганов постарше, и ей кажется, что уж они-то взрослые не только телом, но и умом. У них есть дорогие вещи – автомобили, одежда или наркотики – благодаря тому, что они воруют или грабят: иначе подростку, у которого нет дополнительного дохода, этих предметов не получить. Эти влиятельные хулиганы, которые зачастую не общаются с семьей, кажутся девочке по-настоящему свободными. У них свои правила – можно курить, можно водить автомобиль, можно пить и можно употреблять наркотики. В то же время они кажутся опытными в сексе и уверенно ведут себя с противоположным полом. Если вкратце, то хулиганство позволяет как можно скорее вырасти из детских ползунков, и хулиганы постарше в итоге становятся слишком привлекательной ролевой моделью, особенно для девочек с ускоренным половым созреванием. Поэтому даже если, как мы определили, непростые обстоятельства взросления способны ускорить половое созревание у девочек, а ускоренное половое созревание склоняет девочек к тому, чтобы раньше начать половую жизнь, к хулиганству и ненадежным отношениям с противоположным полом, нельзя сказать, будто одно неизбежно вызывает другое. Если родители строят отношения с дочерью на чуткости и доверии, дальнейшее грубое обращение с их стороны не ускорит ее полового созревания, а значит, она вырастет более стойкой и менее уязвимой. И даже если половое созревание у девочки все-таки наступит раньше, она не обязательно станет хулиганкой с активной половой жизнью. В отношении второго обстоятельства вообще, судя по всему, работает правило «танго в одиночку не станцуешь». Одного ускоренного полового созревания недостаточно, как недостаточно и одного присутствия мальчиков поблизости, однако сведи два обстоятельства вместе – и будет бинго: угроза станет вдвойне ощутимой. Часть IV. Жизнь вне семьи 8. С кем лучше всего сидеть ребенку? Поскольку изучение человеческого развития затрагивает самые разные вопросы, по поводу которых открытые для обсуждения люди – не говоря уже о тех, кто для обсуждения закрыт, – могут и не согласиться друг с другом, неудивительно, что научные труды о человеческом развитии порой друг другу противоречат. Это не обошло стороной и те вопросы, которые мы обсуждаем в нашей книге, например как на психическом здоровье сказывается курение травки (11-я глава) или как наследственность влияет на развитие поведения и психологии (12-я и 13-я главы). Наиболее явные противоречия вызывает подспудная, а порой и открытая вера в то, что заключения, к которым приходят те или иные исследователи, отражают не столько итоги непредвзятого и честного изучения ими вопроса, сколько их личные воззрения и мнения. Поэтому, если данные, допустим, показывают, что курение травки пагубно сказывается на психическом здоровье, то все решают, будто исследователи сами в это слишком сильно верят. Получается, будто ученые нарочно задумали и провели исследование лишь для того, чтобы доказать свою точку зрения, а не для того, чтобы изучить вопрос или проверить предположение. Опыт научил нас, как противостоять этому ложному представлению о научной деятельности – необходимо явно подчеркивать различие между тем, что показывают эмпирические данные, и тем, что лично нам может казаться истиной о мире – и развитии. Можно, к примеру, задать простой вопрос в духе: «Если метеоролог после сложных вычислений говорит, что завтра будет дождь, то его можно считать противником солнечных дней?» Суть в том, что исследователи человеческого развития не «пишут правил», по которым якобы должен жить мир и развиваться люди, а потому их и наши наблюдения не стоит расценивать так, будто мы как раз этим и занимаемся. Естественно, мы исследуем то, что вызывает у нас любопытство или волнение, однако мы трудимся на совесть и ведем работу согласно всем принципам науки, благодаря чему наши заключения не зависят от того, каким бы мы хотели видеть человеческое развитие – или окружающий мир. Наши заключения отражают истину в ее первоначальном виде. И, как честные исследователи, мы всегда готовы принять заключения, которые противоречат нашим догадкам. При этом важно учитывать: если мы заключаем, что какое-то явление для человеческого развития (или окружающего мира) естественно, мы ни в коем случае не подразумеваем, что так и должно быть. Когда человек воспринимает выявленные закономерности как руководство к действию, он совершает то, что в философии называют «натуралистической ошибкой». К сожалению, слишком много увлеченных наукой людей ругают исследователей за открытия: якобы раз вы говорите, что для людей это естественно, то теперь прикажете всем так поступать? Ярким примером подобного заблуждения можно считать отклик общественности на ранние данные о СПИДе, согласно которым тот распространялся стремительно и, по меньшей мере поначалу, среди гомосексуалов. Исследователя, который пришел к таким заключениям, обвинили в гомофобии, вот только дело было явно не в его взглядах. Он всего лишь исполнял роль «метеоролога», но говорил не о погоде, а о ВИЧ-инфекции. Однако чтобы найти примеры неверного толкования причин, которые движут исследователями, не нужно отправляться аж в начало 1980-х. Достаточно вспомнить, как сегодня относятся к исследователям, которые изучают (и фиксируют) изменения климата. Все эти замечания – важные составляющие вступления к нашему следующему приключению в поисках тайн человеческого развития, и на этот раз мы посмотрим, как на развитие детей и подростков влияет то, кто за ними приглядывал в детства, и тем самым обратимся к третьей задаче и к третьему вопросу, который мы поставили перед собой в этой книге: как на развитие человека влияет опыт за пределами семейного круга? Посвященные этому исследования – одни из наиболее противоречивых в области человеческого развития. Многим знакомы на первый взгляд бесконечные «войны мамочек» (особенно если в них участвуют мамы совсем малышей), связанные с вопросом о том, что правильнее: работать и оставлять ребенка на других людей или сидеть с ним самой. Многие матери-домоседки (и те, кто поддерживает их точки зрения) зачастую считают: достаточно включить здравый смысл, и сразу станет ясно, что о ребенке никто не позаботится лучше, чем любящий родитель, обычно мать. Однако другим кажется, что никакой здравый смысл не запрещает оставить ребенка другому не менее заботливому взрослому, даже чужому (например, если родитель отдает ребенка в развивающий центр или оставляет его соседке, у которой он зачастую проводит время с другими детьми, в так называемом семейном детском саду). Поскольку мнения о том, что лучше для матери, семьи и детей, настолько разнятся, исследователей, которые найдут свидетельства в поддержку какой-то одной точки зрения, сторонники другой непременно обвинят в предвзятости. Кто сидит с детьми сегодня? Многие, задумываясь о том, как на ребенка влияет необходимость расставаться с родителями, нередко забывают, что воспитание американских детей за последние тридцать-сорок лет очень изменилось. Раньше времена были такими, что мать, вынужденная оставить свою работу из-за беременности, не могла вернуться к своей привычной рабочей деятельности до момента, пока ребенок не пойдет в школу (то есть пока ему хотя бы не исполнится лет пять) или в дошкольное учреждение (в три-четыре года). Естественно, если семья была бедной, матери приходилось искать работу как можно раньше. Однако за последние несколько десятилетий опыт воспитания детей во многом изменился: семье может не хватать зарплаты одного родителя, а если ребенка воспитывает родитель-одиночка, то у того и вовсе нет выбора, кроме как работать; женщина вполне может стремиться к трудовым достижениям, хотеть общаться с другими взрослыми (а не сидеть взаперти дома с детьми) или и вовсе бояться, что останется без гроша, случись вдруг развод. По правде говоря, любопытно было наблюдать, как Бюро переписи населения США, которое некогда указывало уровень занятости среди матерей с детьми младше пяти лет, сначала снизило верхний порог до трех лет, затем до одного года и, наконец, до шести месяцев! Этот пример в очередной раз подтверждает, насколько сильно изменилось представление американцев о воспитании. Большинство женщин сейчас в порядке вещей, поскольку государство не предоставляет родителям оплачиваемого декретного отпуска, возвращаются на работу еще до того, как малышу исполнится полгода, не говоря уже о том, чтобы дождаться его первого дня рождения. Уровень занятости среди матерей с детьми младше пяти лет и среди матерей с детьми младше полугода буквально одинаковый – более 50 %. Следовательно, не стоит удивляться, что в Соединенных Штатах детей «с ранних лет, надолго и без перерыва» оставляют на чужом попечении. Говоря «с ранних лет», мы подразумеваем, что родители перестают сидеть с детьми уже в течение первого года их жизни; «надолго» означает, что дети от двадцати до тридцати и более часов в неделю проводят без родителей; а «без перерыва» – что длится это вплоть до самой школы. Однако не стоит полагать, что с раннего и до школьного возраста о ребенке заботятся одинаково. Ребенок привыкает к тому, что его жизненный уклад постоянно меняется – обычно такое происходит из-за того, что он сам растет или ему больше не подходят прежние условия. Такие изменения происходят вне зависимости от того, приглядывает за ним няня, воспитатель в семейном детском саду или педагог в развивающем центре. Дошкольные войны Когда важное изменение в обществе – или важный социальный эксперимент, – который мы описали чуть выше, еще только происходил (то есть была середина 1980-х), в научной литературе обнаружились противоречивые наблюдения о влиянии на развитие детей необходимости оставаться под чужим присмотром. Эти наблюдения пробрались в популярную прессу, и дело даже дошло до слушания в Конгрессе, а затем и до исследования, о котором мы расскажем ниже. О противоречии стало известно, когда под сомнением оказалось расхожее – и продвинутое – мнение университетских сотрудников, глубоко разбиравшихся в вопросе. А точнее, под сомнением оказалось то, что многие считали истиной: на детей могут благотворно влиять – и влияют – дошкольные учреждения высокого уровня, то есть те, в которых к детям относятся с должным вниманием, чуткостью, любовью, при этом настраивая их на развитие. Поэтому большинство исследователей – специалистов в области раннего развития заключили: не важно, в каком возрасте и сколько часов за ребенком присматривают чужие люди. Именно вторая часть этого утверждения и оказалась под сомнением. В противовес ей, причем также основываясь на научных данных, заявили следующее: то, как на развитие ребенка повлияет разлука с матерью, зависит не только от того, насколько хорошо за ним приглядывают. Значение также имеет общее количество часов, которое ребенок провел без матери за все дни, недели, месяцы и годы. И, что важно, сторонники этого заявления не основывались, как их многочисленные предшественники, на идеологическом воззрении о том, что о младенцах и маленьких детях никто не позаботится лучше матери – они считали более весомыми данные, согласно которым дети, если они с ранних лет бо́льшую часть дня проводят без родителей, вероятнее теряют связь с ними и к восьми годам вырастают в той или иной мере озлобленнее и непослушнее сверстников. У «дошкольных войн» (как точно назвал их один наблюдатель) было по меньшей мере две причины. Во-первых, как вы уже наверняка поняли, первоначальное мнение о том, как на развитие детей влияет необходимость проводить время без матери, одновременно и угождало общественным воззрениям, и соответствовало принципам научности. Поэтому заявления о том, что о маленьком ребенке никто не позаботится лучше матери, восприняли как очередную попытку закостенелого (патриархального) общества лишить женщин права на карьеру, поскольку тем лишь место на кухне с детьми. Второй причиной разгоревшихся споров о том, стоит ли оставлять детей под чужим присмотром, стало то, что исследования с обеих сторон были ограниченными и никто не мог ничего окончательно подтвердить, а потому находились свидетельства в поддержку обеих точек зрения. Итак, тот исследователь, который бросил вызов расхожему мнению (о том, что важно только то, насколько хорошо за ребенком присматривают), заявил: открытый к обсуждению ученый может, будет и должен рассматривать данные с разных сторон. К сожалению, дружба тогда так и не победила. Одни считали: если кого-то пугает то, сколько часов дети в первые годы жизни проводят без матери, то он всего лишь прикрывает наукой мизогинию. А другие тем временем полагали: если кто-то и считает качество – и только качество – решающим, то в основном из досужей прихоти или политкорректности. Термина «политкорректность», без которого трудно представить сегодняшнюю жизнь, во времена «дошкольных войн» еще даже не существовало. Оказалось, что у вспыхнувшего противоречия есть и хорошие стороны: например, оно привлекло внимание Национального института детского здоровья и развития, который работает под началом американских Национальных институтов здоровья (англ. National Institutes of Health, NIH), благодаря чему были вложены средства в самое исчерпывающее на сегодняшний день исследование, посвященное тому, как на развитие детей влияет необходимость оставлять их на чужом попечении – NICHD Study of Early Child Care and Youth Development. В этой главе мы как раз и расскажем, к каким выводам пришли исследователи, когда изучили влияние дошкольных учреждений на развитие детей. Один из авторов этой книги, Джей Белски, был не только в числе исследователей, которые курировали этот проект стоимостью в 150 миллионов долларов США, но и тем самым ученым, который усомнился в казавшемся истиной расхожем мнении и предположил, что на развитие ребенка влияет не только то, насколько хорошо о нем заботятся, но и то, как долго он остается без матери, по крайней мере в тех Соединенных Штатах, которые американцы знали тогда. Исследование NICHD Сказать, что исследование NICHD (которое родилось из противоречия) проходило без сучка и без задоринки – значит, солгать. Все потому, что это исследование свело вместе и подтолкнуло к сотрудничеству людей из самых разных университетов – исследователей в области человеческого развития, которые прежде ни разу не видели воочию ни подобных проектов, ни их участников. Таких исследователей было немало, ведь, чтобы провести, если так посудить, какое бы то ни было исследование (не говоря уже о том, чтобы в нем на протяжении пятнадцати лет участвовало более тысячи детей из десяти различных населенных пунктов), множество ученых с широкими взглядами должны прийти к единодушию в целом перечне вопросов, которые вполне способны вызывать противоречия – причем непримиримые! Чтобы было проще понять, представьте, каково всем этим исследователям было отвечать на следующие вопросы: в какие сроки нам собирать данные об участниках – когда им будет по шесть, по девять или по двенадцать месяцев (причем выбрать можно только что-то одно)? В каком возрасте наиболее очевидно, как обстоятельства за пределами семейного окружения влияют на развитие ребенка? Мы будем просить привести участников в университетскую лабораторию, чтобы поместить их в заранее определенные обстоятельства, или пойдем к ним домой, чтобы посмотреть на них в естественной среде? Что будет сильнее заглушать едва уловимые признаки влияния внешней среды на ребенка – слишком искусственная среда лаборатории или слишком «шумная» среда дома (поскольку обстановка в семье может быть совершенно разной)? Можем ли мы доверять рассказам родителей и/или учителей о поведении детей или нам стоит наблюдать за ними лично и записывать все самим? Родители, вне всяких сомнений, знают детей лучше, чем учителя, однако учителям обычно есть с кем сравнивать – за годы работы они видели множество детей одного возраста, а потому могут оценить поведение участников более непредвзято. Нам включать в выборку только тех детей, которые посещают дошкольные учреждения, или и тех, с кем сидят друзья и соседи (то есть тех, кто посещает так называемый семейный детский сад), или даже тех, за кем прямо дома приглядывают няни, покуда родители на работе? В конце концов, отнюдь не все дети, особенно в раннем возрасте, посещают дошкольные учреждения – обычно занятые родители ищут, кто мог бы посидеть с ребенком. Как нам расценивать участников, с которыми сидят отцы или бабушки с дедушками? Забота с их стороны сродни услугам, которые предлагают в дошкольных учреждениях, или нет? Следовательно, должны ли мы в ходе статистического анализа данных приравнивать случаи, когда с ребенком сидит не мама, но другой родственник, к случаям, когда ребенок посещает развивающий центр? Будем честны: в ходе лонгитюдных исследований, подразумевающих наблюдение, зачастую не бывает единственно правильных решений. Не стоит и говорить о том, что если среди исследователей находятся убежденные сторонники различных – зачастую противоположных – точек зрения, возникают буквально бесчисленные поводы для споров. Несмотря на то что многих коллег вымотали, как казалось, бесконечные попытки прийти к общим решениям, в конце концов благодаря этому впоследствии было легче. Командам исследователей из десяти университетов страны удалось поладить друг с другом и сработаться таким образом, что каждая изучала порученную ей подвыборку детей по одному и тому же научному протоколу (то есть теми же способами и в том же порядке). Порой из-за этого, как мы увидим, командам приходилось измерять и изучать то, что им было вовсе не нужно, и использовать те подходы, которые казались им не самыми целесообразными. Другими словами, совместная работа подразумевает терпимость. Большинство из нас никогда прежде не работали в таком режиме, поскольку мы в основном привыкли проводить исследования сами по себе и так, как удобно нам, не обращая внимания на чужие пожелания и не подстраиваясь под них. История, мы уверены, показала: усилия, которые мы приложили к тому, чтобы все команды работали слаженно и, охватив выборку в 1364 ребенка, следили за ними с рождения и до пятнадцати лет, были не напрасными, по крайней мере с научной точки зрения. Как мы поясним далее, непродолжительные споры – низкая цена за слаженную работу, которая в течение пятнадцати лет помогала искать ответы на важные с точки зрения науки вопросы. Помимо всего прочего, ключевой задачей исследования NICHD было проверить утверждение, причем довольно простое и резкое – походящее на основную мысль, которую Билл Клинтон пытался донести до общества в ходе президентской кампании 1992 года. У Билла Клинтона она звучала так: «Это экономика, тупица». А у нас: «Это качество, тупица». Итак, основная гипотеза, по крайней мере для некоторых исследователей, заключалась в том, что, как уже было сказано, если качество услуг по уходу за ребенком высокое (чем могли похвастаться отнюдь не все дошкольные учреждения в Соединенных Штатах, и американцы это понимали), ребенок будет развиваться правильно, а потому количественные показатели, то есть возраст, в котором ребенок начинает оставаться под чужим присмотром, и количество часов, которые он проводит без родителей, не имеют значения. Однако была выдвинута и противоположная гипотеза, в поддержку которой выступало очень ограниченное число (двадцать с чем-то) исследователей, занимавшихся проектом, и заключалась она в том, что свой вклад в развитие ребенка вносит не только качество предоставляемых услуг; важно и то, с какого возраста и сколько времени ребенок остается без родителей, причем особенно явные различия заметны в социальном и эмоциональном развитии ребенка. Все исследователи, вне зависимости от того, какую сторону кто избрал, осознавали: необходимо выйти за рамки устоявшегося за десятилетия научного и общественного представления о том, что необходимость расставаться с матерью влияет на развитие ребенка либо исключительно хорошо, либо исключительно плохо. Те, кто работал над проектом NICHD, понимали, что изучаемый вопрос многогранен, а потому его необходимо по меньшей мере исследовать и с точки зрения качества, и с точки зрения количества. Мы, как исследователи, осознавали, что опыт ребенка необходимо поделить на составляющие и изучить их влияние на человеческое развитие в совокупности, совсем как диетологи, желая проверить, как на развитие человека влияет употребление пищи, отдельно изучают последствия употребления белков и отдельно – углеводов. Как ни удивительно, такого прежде еще никто не делал, поскольку, как обнаружилось в ходе исследования NICHD, подобные мероприятия стоят больших денег – если хочется по меньшей мере превзойти простой опрос, в ходе которого родители сами оценивают качество развития ребенка (хорошее, среднее, плохое) и говорят, сколько часов их ребенок проводит с чужими людьми. На самом деле исследование NICHD выделялось в сравнении с другими подобными проектами тем (и оказалось по этой причине настолько дорогим), что в его рамках тщательно изучалось то, насколько хорошо за ребенком присматривали: крайне опытных наблюдателей отправляли в ту обстановку, в которой ребенок находился без матери (если та вообще оставляла его на чужом попечении), и те смотрели, чем ребенок занимается. Немаловажно отметить, что наблюдения, которые длились по несколько часов два дня подряд, в основном были направлены на то, чтобы определить, насколько те, кто заботится о ребенке, внимательны, чутки, отзывчивы и ласковы, а также насколько способствуют развитию ребенка. Подобное наблюдение проводилось не единожды: данные собирали, когда ребенку было полгода, год и три месяца, два года, три года и четыре с половиной года. Кроме того, за детьми наблюдали в младшем школьном возрасте, однако на этот раз выбирали классы: первый, третий и пятый. Такой порядок был необходим, чтобы выявить долгосрочные последствия опыта разлуки с матерью (которые проявляются уже в школьном возрасте), причем с поправкой на влияние условий обучения. Более того, во все вышеупомянутые сроки исследователи собирали многочисленные данные о семьях участников, причем разнообразными способами: родителей просили заполнить анкеты, приглашали на беседы, а также снимали на видео в обществе ребенка. Как и сведения о школе, данные о семье мы собирали несколько раз, чтобы сделать поправку на опыт проживания дома. Дети взрослели, а исследователи раз за разом оценивали их развитие – умственное, социальное, эмоциональное и поведенческое. Такой многосторонний подход позволял выявить, на какие именно составляющие человеческого развития влияет качество и количество чужой заботы. В целом все перечисленное позволило исследователям определить, влияет ли то, насколько хорошо о ребенке заботятся в отсутствие родителей, и то, сколько времени он проводит без них, на его детство и юность, и если да, то как. Причем ученые могли понаблюдать за детьми в естественных условиях, не подстраивая ничего нарочно. Очевидно, что иначе исследования было не выстроить. В конце концов, мы еще в первой главе спрашивали: какие родители нарочно будут раз за разом приводить своего трехлетнего ребенка в плохой детский сад и оставлять его там на целый день, только чтобы мы посмотрели, как это скажется на его развитии? Не менее важен другой вопрос: какой исследователь согласится участвовать в таком бесчеловечном мероприятии? Прежде чем поделиться основными заключениями, к которым мы пришли на основе данных, собранных исследователями в рамках проекта NICHD, позвольте объяснить разницу между тем, как с трудностями анализа эмпирических данных справлялись здесь – и в рамках данининского исследования и исследования E-Risk, о которых мы говорим в других главах книги. Как стало ясно по предыдущим главам и будет ясно по следующим, оценить, насколько сильно некий опыт или некое обстоятельство взросления (например, курение травки или ускоренное половое созревание у девочек) влияют на будущую жизнь человека, можно в несколько шагов. Сначала необходимо определить, правда ли изучаемый исход наблюдается у большинства из тех, кто пережил некий опыт или чье взросление сопровождалось неким обстоятельством. Затем, если необходимая закономерность наблюдается, нужно проверить, сохранится ли связь между обстоятельствами, если учесть иные условия, способные на нее влиять, например положение родителей участника в обществе или уровень интеллекта ребенка. Обычно их учитывают с точки зрения статистики (то есть делают на них поправку). В ходе исследования NICHD мы пренебрегли столь, казалось бы, здравым двухэтапным подходом. Мы с самого начала решили учесть, что детей отдают на чужое попечение не по воле случая. Если один ребенок сидит дома с родителями, второй – посещает недорогой детский сад, а третий ходит в развивающий центр среднего или высокого уровня, то эти три ребенка, скорее всего, изначально происходят из разных семей – в том числе по уровню достатка, уровню образования родителей и качеству воспитания. Поэтому, прежде чем определить, как качество и количество чужой заботы влияют на развитие ребенка, нам пришлось оценить и учесть те обстоятельства и условия, от которых зависело, в какое дошкольное учреждение отправится (если вообще отправится) ребенок, особенно если эти обстоятельства и условия в том числе способны были повлиять и на развитие ребенка. В итоге мы решили отказаться от двухэтапного подхода и включить переменные, которые обычно учитываются на втором этапе, в формулу, которая обычно используется на первом. Получается, два этапа вышеописанного подхода в той или иной мере слились в один. В число условий и обстоятельств, которые необходимо было учесть и которыми следовало пренебречь, прежде чем устанавливать связь между тем, кто сидит с ребенком, и его развитием, входило вот что: уровень дохода семьи, поделенный на количество людей, проживающих в доме; воспитывают ребенка оба родителя или один; является ребенок представителем белого населения или меньшинств; темперамент (более легкий или более трудный), который наблюдался у ребенка в младенчестве; наличие у матери той или иной формы депрессии; а также то, насколько мать чуткая, отзывчивая и насколько благотворно влияет на ребенка. Поскольку эти условия и обстоятельства по мере взросления участников оценивались несколько раз, мы могли учесть их влияние на протяжении всех тех лет, что наблюдали за детьми. Не менее примечательно то, что, когда участники отправились в школу, мы учитывали, как уже было сказано выше, качество предоставляемых им образовательных услуг, основываясь на данных наблюдений за участниками в первом, третьем и пятом классе, – а именно насколько благотворно на развитии ребенка (эмоциональном, умственном, поведенческом и социальном) сказывается деятельность преподавателей. Напомним: мы наблюдали за участниками еще и в школьные годы затем, чтобы выявить долгосрочное влияние дошкольного опыта на участников, причем с поправкой на условия, которыми те были окружены и в школе, и дома. Возможно, даже важнее подчеркнуть то, что, когда бы мы ни оценивали влияние качества чужой заботы на развитие ребенка, мы пренебрегали количеством времени, которое он там провел, а каждый раз, когда мы оценивали влияние на ребенка количества времени, которое он провел под чужим присмотром, мы делали поправку на (то есть сводили к константе) качество предоставляемых услуг по уходу за ребенком в придачу к поправкам на все остальные обстоятельства и условия, о которых говорили выше. Таким образом, мы могли не бояться, что если нам удастся установить связь между качеством заботы и развитием ребенка, она на самом деле будет объясняться количеством времени, которое ребенок провел без матери, и наоборот. Наш подход позволил нам напрямую проверить утверждение «Это качество, тупица» – которое можно толковать следующим образом: если за ребенком присматривают качественно, то не важно, сколько времени он будет без родителей. Не менее важно то, что мы также смогли оценить, правда ли количество времени, которое за детьми качественно или некачественно присматривают чужие люди, напрямую влияет на то, насколько благотворно – или тлетворно соответственно, на них этот опыт сказывается. Отношения между новорожденным и родителем Взгляд на развитие детей раннего возраста с точки зрения теории привязанности, которую разработал британский специалист в области психологии развития Джон Боулби, заставил многих думать, будто чужая забота пагубно сказывается на отношениях между детьми и родителями, особенно если ребенка оставляют на попечении чужих людей в первые годы жизни. Якобы для ребенка разлука с родителем – это настоящее потрясение, а если родитель оставляет ребенка буквально каждый день, то это неизбежно скажется на его эмоциональном развитии. В итоге ребенок вырастет с подспудным ощущением, будто на родителей нельзя положиться в минуту нужды. С этим мнением перекликается еще одно: если родитель мало времени проводит с ребенком, то теряет с ним связь, а это, в придачу к тому, что малыш ощущает себя брошенным, мешает воспитанию, развитию отношений между родителем и ребенком и, как следствие, дальнейшей жизни ребенка. То, насколько малыш привязан к родителю, можно довольно точно понять благодаря опыту под названием «Незнакомая ситуация». Опыт заключается в том, что родитель приводит ребенка возрастом от года до полутора лет в незнакомую университетскую лабораторию и там их то и дело ненадолго разлучают (не дольше, чем на три минуты), причем порой ребенок остается наедине с незнакомым взрослым. Затем, когда родитель после испытания разлукой возвращается к малышу, исследователи смотрят на отклик последнего. Внимательно изучив поведение детей по видеозаписям (особенное внимание уделяется той части, где родитель возвращается к ребенку), исследователи решают, насколько сильно ребенок привязан к родителю. Если ребенок привязан к родителю сильно, то заметит его появление еще издалека и определенно не останется равнодушным. Если ребенок не особенно расстроился из-за разлуки, то он начнет улыбаться, указывать на родителя пальцем и/или приветствовать его вслух. Если ребенка расставание очень опечалило (такое порой бывает), то он сам побежит к родителю, попросится к нему на руки и только тогда успокоится, причем некоторые дети потом наотрез отказываются отпускать родителя и возвращаться в игровую комнату, где проходит эксперимент. Если ребенок не особенно привязан к родителю – и склонен к избеганию, – то он, наоборот, может даже не посмотреть в его сторону, когда тот вернется, или пойти к нему навстречу, но остановиться на полпути. Обычно такие дети не выражают огорчение так же явно, как другие дети, однако это не значит, что они его не испытывают. Ребенок, который несильно привязан к родителю и при этом склонен к сопротивлению, будет вести себя иначе. Его, скорее всего, расстроит то, что мать и какой-то незнакомец приходят и уходят; такой ребенок по возвращении матери либо не сможет взять себя в руки и попросить у нее утешения, а вместо этого будет лежать на полу и плакать, либо все-таки соберется и подойдет к ней, но, когда та возьмет его на руки, начнет толкаться, а когда его отпустят, вновь расстроится и начнет проситься на руки. Некоторые из ключевых свидетельств для завершения «дошкольных войн» явно указывали на то, что дети, которые в грудном и старшем ясельном возрасте много времени проводили без родителей, чаще были не особенно привязаны к родителям и избегали близкого общения с ними. Однако правда ли их психологическая и физическая отстраненность от родителя, как считают сторонники теории привязанности, отражала то, что они недостаточно сильно привязаны к родителю и не верят, будто тот всегда сможет прийти к ним на помощь и откликнуться на их эмоциональные нужды? Или дело было в том, что такие дети росли независимыми и оставаться без родителя для них было не впервой, а потому они не особенно переживали? Если учесть, насколько разные по взглядам ученые сошлись в рамках масштабного исследования NICHD, то неудивительно, что обнаружившаяся истина пришлась по душе не всем. Некоторые из коллег, которые считали, что «Незнакомая ситуация» не позволяет достаточно точно оценить влияние постоянной разлуки на привязанность детей к родителям, заявили, что мы нарочно называем независимость склонностью к избеганию, а способность детей спокойно переживать разлуку вследствие самостоятельности – проявлением ненадежной привязанности. На этом настаивали те из коллег, которые, осмелимся заявить, были сторонниками теории привязанности. Они в том или ином виде пытались донести следующее: если хочется понять, насколько ребенок привязан к матери, нужно просто пронаблюдать за тем, как они взаимодействуют друг с другом. Не надо нарочно подвергать ребенка испытаниям, особенно если учесть, что на «Незнакомую ситуацию», которая выстроена на разлуке с матерью, не могут одинаково отзываться и те дети, которые привыкли проводить время без матери (то есть под чужим присмотром), и те дети, которые к такому не привыкли (то есть те, с которыми сидят сами матери). Итак, получалось, что «Незнакомая ситуация» ставила участников в неравные условия. Чтобы сойтись во мнениях, оказалось достаточно просто изучить отношения между детьми и матерями сразу двумя способами – и с помощью «Незнакомой ситуации», и просто понаблюдав за тем, как родитель общается с ребенком в непринужденной обстановке. Прежде чем поделиться своим открытием о привязанности ребенка к родителям, которые часто оставляют его на чужом попечении, важно отметить, что Джей Белски, неоднозначно истолковал собранные свидетельства (причем многим его толкование показалось откровенно старомодным): по его воззрениям выходило, что ребенок, который долгое время проводит под чужим присмотром, слабее привязан к родителям, а значит, количество времени без родителей является фактором риска. Судя по определению термина «фактор риска», большинство факторов риска творят (мрачные) чудеса, то есть губят человеку жизнь, если сочетаются с другими факторами риска. Думаем, вы понимаете, о чем мы. Например, мы знаем, что избыточный вес – фактор риска сердечно-сосудистых заболеваний, однако положение усугубляется, если человек при этом еще и курит, не занимается спортом или если у него есть родственники с сердечно-сосудистыми заболеваниями. Кроме того, в седьмой главе мы видели, какой силой может обладать совокупность факторов риска. Напомним: мы выяснили, что девочки начинают плохо себя вести, если сходятся два обстоятельства – если у нее ускорено половое созревание, а поблизости много мальчиков, особенно мальчиков постарше. Если применять эту закономерность к исследованиям о привязанности, то влияние разлуки с родителями, возможно, как раз из тех факторов риска, которые усиливаются в сочетании с другими. Итак, после того как исследователи оценили влияние дошкольных учреждений на отношения детей с родителями, их заключения сошлись с предположениями Белски: если ребенок больше времени проводил не с матерью (в развивающем центре, в семейном детскому саду или с няней), а точнее если он проводил без нее в среднем десять и более часов в неделю за первые пятнадцать месяцев жизни (первый фактор риска), он чаще других детей имел ненадежную привязанность к матери (судя по итогам опыта «Незнакомая ситуация») в том случае – причем только в том случае, – если его мать была недостаточно чуткой (второй фактор риска). Причем та же закономерность (когда для определенного исхода необходимо сочетание двух факторов риска) обнаружилась в отношении связи между развитием ребенка и тем, насколько качественно за ним присматривают в отсутствие родителей: если за ребенком присматривали плохо (еще один первый фактор риска), то он был недостаточно сильно привязан к матери только в том случае, если она при этом была недостаточно чуткой (второй фактор риска). Кроме того, полученные свидетельства можно было истолковать следующим образом: и то, сколько времени ребенок проводил под чужим присмотром, и то, насколько качественно за ним присматривали, (в отдельности) усиливает вероятность того, что ребенок будет не особенно сильно привязан к матери, которая недостаточно чутко прислушивается к его состоянию. Важно отметить, что к тому времени, когда запустили исследование NICHD, многие были уверены: по тому, насколько мать чуткая, можно довольно точно судить о том, насколько сильно к ней привяжется ребенок. Примечательно то, что, когда мы оценили, насколько сильно привязаны к матерям те дети, которые растут в основном под чужим присмотром, два года спустя (участникам тогда было по три года), сохранилась только одна связь – а именно между недостаточно сильной привязанностью к матери и сочетанием двух факторов риска: тем, сколько времени малыш проводил без нее, и насколько она была нечуткой. Судя по всему, то, насколько хорошо о ребенке заботились чужие люди, уже не играло никакой роли. Найденные свидетельства не только соотносились со смелым заявлением, из-за которого и начались «дошкольные войны», но и нисколько при этом не соотносились с заявлением «это качество, тупица». Дело в том, что дети, которые проводили без матери много времени и чья мать при этом была недостаточно чуткой, теряли с ней связь, причем это касалось и тех, о ком в отсутствие родителей заботились хорошо, и тех, о ком заботились хуже. Поэтому ребенок, который посещал лучший развивающий центр, все равно мог чувствовать себя брошенным, если его отправляли туда в раннем возрасте надолго, а его мать при этом была недостаточно чуткой. Другими словами, забота со стороны чужих взрослых, насколько бы она качественной ни была и насколько того ни хотели бы многочисленные исследователи, не укрепляла устойчивость ребенка к пагубному влиянию настолько, чтобы восполнить долгие часы, которые тот провел без матери, и большое количество внимания, которое тот недополучил ввиду ее черствости. Однако вспомним, что некоторые, а точнее многие из исследователей, работавших над проектом NICHD, не хотели полагаться на данные, полученные в ходе «Незнакомой ситуации». Им казалось, что такой опыт не позволяет как следует оценить отношения между матерью и ребенком. Поэтому неудивительно, что они не горели желанием поддерживать те выводы, которые мы озвучили чуть выше. Итак, что же мы получили, когда решили отдельно изучить видеозаписи, на которых матери взаимодействуют с ребенком свободно, а не в «Незнакомой ситуации»? А получили мы еще больше свидетельств против заявления «Это качество, тупица»! Дело в том, что выяснилось: первый фактор риска (а именно количество времени, которое ребенок проводит под присмотром других людей) сам по себе лишает ребенка необходимой заботы и внимания со стороны матери. Когда мы подробно изучили взаимодействие матери с детьми, то обнаружили: чем больше времени ребенок в первые полгода, пятнадцать месяцев, два года и даже три года жизни проводил без матери, тем невнимательнее та к нему относилась. И наоборот, чем больше времени ребенок в указанные сроки проводил с матерью, тем внимательнее та к нему относилась, даже с поправкой на другие обстоятельства.