– Ты вообще-то единственный, кому я рассказала об этом. Я не собираюсь звонить об этом во все колокола. – Вот и хорошо. – Разве тебя это не беспокоит? Я имею в виду – это же не примерные родители! Хотя, мне кажется, моя мама тебе понравилась бы. Я, во всяком случае, очень ее любила. – Тогда она понравилась бы и мне. Как ее звали? – Джана. Ее звали Джана. Я словно произнесла волшебное слово, какое-то магическое заклинание. Кажется, я никогда не произносила этого имени с тех пор, как мой отец сказал, что Джана уплыла в дальние страны. Моя фея верит в магию слов и доверяет силе предков. И прежде всего она верит в связь между матерью и ребенком, с которой не может соперничать даже смерть. Нерушимая связь. И когда произношу имя матери, я знаю – знаю наверняка, – что она где-то рядом и незаметно и очень ненавязчиво заботится обо мне. Легкая, словно крылья бабочки, ее забота окутывает меня, и так было всегда. Я никогда не чувствовала ее веса, и, возможно, поэтому мне казалось, что со мной никого нет. Но она была. Все это время любовь и уверенность, которые она мне дарила, поддерживали меня. Духи, утверждает моя фея, уже не так привязаны к жизни, как мы. Они свободны и великодушны, смотрят на все гораздо более спокойнее, чем делали это при жизни. Их цепи разорваны, а души танцуют. Танцующая душа моей матери может познать мир куда лучше, чем я. Ее не терзают сомнения или замешательство. Она видит все четко и ясно. И поэтому она шепчет мне: «Ты любишь его! Так чего же ты ждешь?» Она совершенно права. Чего я жду? Я подхожу к нему, встаю на цыпочки и касаюсь его губ своими. Этого хватает, чтобы мы позабыли все то, о чем только что спорили. Наши инстинкты преследуют нас, и потому что мы так долго были лишены объятий, бросаемся друг на друга, отбросив любые приличия. Когда мы прикасаемся друг к другу, что-то происходит. Что-то неистовое. Мною движут силы, которые сильно отличаются от обычных, и пусть мне кажется, что я застигнута врасплох и поглощена этими чувствами, я ощущаю единение с собой как никогда раньше. Каждый сантиметр моего тела, который я отдаю и уступаю ему, – в выигрыше. Каждая его частичка, которую я с жадностью завоевываю, стоит мне контроля над своим сердцем. Внезапно мое сердце оказывается скованным, объединенным с этими переживаниями. Я уже не смогу просто забрать свое сердце и уйти. Оно никогда больше не будет целым: на нем следы – те же самые следы, что я оставила на его сердце. И вот мы оба сдаемся, бросаемся очертя голову в эту капитуляцию, чувствуем сладкую боль утраты и упиваемся поражением. Связь скреплена печатью, все решено, пути назад нет. Мы еще можем оспаривать детали – и делаем это, то дико, то смело, то нежно. Думаю, мы всегда так будем делать: бороться за детали своим сердцем и разумом, потому что мы такие. Гордые праволюбцы, влюбленные и упрямые. Для него это не будет легкой игрой, потому что любовь – моя стихия. С этой ночи я знаю это. Владею этой наукой, как никакой другой магией, а потому всякий раз, когда буду сражаться с этим завоевателем, я буду побеждать. 20 На следующее утро меня будит воркование голубя. Я вяло моргаю, выпрямляюсь и потягиваюсь, насколько это возможно в кольце обхватывающих меня рук, и обнаруживаю, что проспала. Солнце уже давно взошло, обычно в это время уже убираю завтрак! На одеяле, под которым мы лежим, сидят пять белых голубей. Пока я гадаю, почему голубям этим утром так удобно сидеть на мне – или на нас, – вдруг слышу такой нереальный звук, что сомневаюсь в своем рассудке. Кто-то поднимается по ступенькам в мою башенную комнату, и это не фея-крестная! Ее легкие удаляющиеся шаги мне знакомы, а человек, который приближается к моей двери сейчас, скорее топочет. Решительно и яростно. – Проснись! – шепчу я Испе́ру. – Ты должен замаскироваться. Немедленно! Слишком поздно. Он, правда, просыпается, но явно не маскируется, потому что в следующий момент Этци, шагнув в открытую дверь, демонстрирует степень ужаса, которая может быть вызвана только видом мужчины в моей постели, да к тому же мужчины с оголенным торсом. Его одежда, как и моя, разбросана по всей комнате. Этци застывает, как соляной столб, однако сопровождающие ее Гворрокко и Наташа менее застенчивы и потрясены. Они бросаются к кровати, охваченные охотничьей лихорадкой и жаждущие свежих голубей, и тогда я впервые вижу своего волшебника в действии. Он поднимает руку: на самом деле это совсем небольшое движение, но Наташа с Гворрокко сталкиваются с невидимым сопротивлением. Как они ни стараются, до кровати и голубей им не добраться! – ЧТО… РАДИ… ВСЕГО… НА… СВЕТЕ… ЭТО… ЗНАЧИТ? – спрашивает Этци, которая тем временем обретает дар речи. После каждого слова Этци приходится хватать ртом воздух, что, вероятно, связано не только с ее возмущением, но и с усилием, которое девушке пришлось приложить, чтобы преодолеть ступени. С тех пор, как она в последний раз поднималась по многочисленным лестницам в мою комнату, прошло, должно быть, уже много лет! И это доказывает, что она действительно любит сестру, несмотря на то, что иногда по отношению к ней бывает по-настоящему мерзкой. Каникла ни за что на свете не преодолела бы все ступеньки, поэтому Этци героически вмешалась, чтобы спасти свою сестру от голодной смерти. – Мы помолвлены, – говорю я в свою защиту. – Ах вот как? – презрительно спрашивает Этци. – Ну конечно. Как я могла подумать иначе? А когда свадьба? Мы с Испе́ром смотрим друг на друга. Его глаза так же свободны от сомнений, как и мои. – Летом, – сообщает он. – Так-так, летом, значит, – повторяет Этци, явно не веря ни единому нашему слову. – Знала бы наша мать! Это просто ужасно – теперь ты встанешь на кривую дорожку! А нам придется расплачиваться за это. Тебе вообще приходило в голову, как сильно пострадает наша репутация? Мы с Ники никогда не найдем себе мужей, если ты будешь вытворять такие вещи! Теперь Этци чуть ли не плачет, и самое странное то, что ей действительно меня жаль. Больше всего на свете мне хочется немедленно найти ей мужа, чтобы она поняла, что ее опасения – беспочвенны. – У Испе́ра наверняка есть парочка друзей, с которыми он может вас познакомить! – говорю я. – На свадьбе. – Что ты несешь? – растроенно восклицает Этци. – Как ты собираешься праздновать свадьбу? У нас нет денег, мы не можем позволить себе такое торжество. – У него есть деньги, – говорю я, указывая на мужчину рядом со мной. – Правда ведь? Или отец запрещает тратить деньги на свадьбу? – Я могу тратить сколько захочу, – отвечает он. – И на что захочу. Твоим сестрам не о чем беспокоиться. Этци морщится. Неодобрительно. У нее на лице написано, о чем она думает: «Зачем Золушка упустила принца? Как она могла сделать такую глупость? Никто не богаче кронпринца! Особенно парень, который просто так ложится в постель к порядочной девушке. Без официальной помолвки. Кто так делает! Кронпринц никогда бы так не поступил!» – Ты сейчас мне не поверишь, – объясняю я Этци, – но у него и в самом деле есть деньги и он может себе позволить свадьбу. Помнишь бал? Сына кинипетского императора, который там ненадолго появился? Ну? Я жду, когда до Этци наконец дойдет. Когда она поймет, что выдающийся молодой джентльмен, который, как сказал наследный принц, придал событию блеск и очарование, – тот самый парень, который лежит рядом со мной в постели. Но до Этци не доходит – что-то застряло на полдороге. – Ну? И что? – Так это он! Он – сын императора! Вот бы кто изобразил на холсте выражение лица Этци прямо в эту секунду, в мельчайших подробностях, – я бы повесила эту картину на кухне, над раковиной для мытья посуды! И каждый раз, когда она забегала бы на кухню, дабы указать мне на все, что я сделала слишком рано, слишком поздно, слишком быстро, слишком медленно, слишком неправильно, слишком криво или слишком небрежно, – я могла бы бросать взгляд на эту картину! Вот было бы здорово! – Теперь я вообще ничего не понимаю, – нерешительно произносит она. – А как же принц? – Он на своем месте. Может, даже приедет на нашу свадьбу. Кстати, Этци, если хочешь, можешь заказать себе новые модные журналы. Обещаю, на мою свадьбу ты получишь именно то платье, в котором мечтала пойти на бал! Можешь выбрать даже наряд ежевичного цвета, потому что, боюсь, цвета Кинипетской Империи больше не вызывают осуждения. Хотя лично я надеюсь, что на свадьбе будут преобладать наши цвета. Этци не знает, что сказать. Выражение ее лица колеблется между смутной надеждой и абсолютным отсутствием понимания происходящего. – А когда ты приготовишь нам завтрак? – робко спрашивает она. – Вот прямо сейчас, – обещаю. – Оденусь и приду. Я сдерживаю свои обещания. Через четверть часа Каникла получает свой завтрак, а через три месяца Этци в платье своей мечты идет на мою свадьбу. Платье очень ей идет, но еще больше идет улыбка, которая расцветает на ее лице, как только она его надевает. Думаю, еще никогда не видела ее счастливее, чем в этот день. * * * В день нашей свадьбы солнце сияет ослепительно ярко, а небо – безупречно голубое. – Желтый и голубой – видишь? – говорю я Испе́ру. – Небо и солнце на стороне Амберлинга. – Зеленая веточка на ежевичном полотнище, – отвечает он, указывая на флаг над замковой горой, – хорошо смотрится на фоне голубого неба и красиво светится на солнце! Я прищуриваюсь. Эти дурацкие новые флаги теперь развеваются повсюду. Вот уже два месяца мы являемся провинцией Империи, и не могу утверждать, что привыкла к этому. Однако рядом с флагом цвета ежевики висит еще один, желто-синий флаг. Цвет нашей провинции. И висит чуть ниже остальных. Вот за что я боролась, и благодаря тому, что в меня влюбился Испе́р – к счастью, – победила. Императору не понравится, что флаги висят почти на одном уровне, но этого Великого Упрямца нет, так что он этого и не увидит. Я, ничего не подозревающая девушка, изначально представляла себе, что будет небольшое торжество с не более чем десятью или пятнадцатью гостями. Когда я рассказала об этом Випу, чтобы осторожно выяснить, хочет ли он, чтобы его пригласили (потому что не знала, что огорчит его больше – приглашение или его отсутствие), он громко рассмеялся. И я обрадовалась, хотя бы тому, что он все еще может смеяться. – Ты же это не всерьез?! Думаешь, что, если сын императора, который, по совместительству, еще и покровитель нашей провинции, женится на девушке из этой самой провинции здесь, в нашей столице, ты можешь пригласить всего десять человек? – Я хотела пригласить и тебя, но не знала, не сочтешь ли ты это возмутительным. В конце концов, он отнял у тебя страну и девушку, которую ты выбрал, так что… – Девушка, которую я выбрал, никогда не была моей, а значит, ее никто у меня не отнимал. И даже если мне трудно видеть в Испе́ре друга, я все же понимаю, что он предотвратил для нас худшее. Так что да, я хочу, чтобы меня пригласили на свадьбу. Учитывая, что на свадьбу приглашена вся страна – имею в виду, вся провинция, – вряд ли ты захочешь исключить меня. – Приглашена вся провинция? – Насколько мне известно, день свадьбы объявлен официальным праздником, и бракосочетание состоится публично на площади Последней Жатвы. В вашу честь на улицах пройдут народные гуляния, и люди со всей страны прибудут сюда, чтобы посмотреть и отпраздновать это событие. Я изучала Випа строгим взглядом, спрашивая себя, не издевается ли тот надо мной. Хотя, в принципе, и так знала, что нет. – Клэри! – воскликнул он. – Ты выходишь замуж практически за главу нашего государства! А если бы ты выходила за меня, когда наша страна еще была независимой? Разве ты ожидала бы меньшего торжества? – Нет. Но я никогда не задумывалась об этом, потому что… – Да, знаю. Потому что ты никогда и не хотела выходить за меня замуж. – Я подумала, что, раз император недоволен этой связью, все пройдет неофициально. – Он дал свое согласие, это самое главное. Для нас это хорошо. Пока этот брак работает, в нашей стране все будет в порядке, потому что теперь у нас есть прямая связь с императорской семьей. Так что всегда будь к Испе́ру мила, добра и не раздражай его без надобности. – Ты сейчас, надеюсь, шутишь?