– Само собой, не переживай ты так! – со смехом заверяет он. – Бьюсь об заклад, он быстро заскучает, если ты перестанешь оказывать ему сопротивление. Вот почему ему так понравилась девушка из леса. Она была такой ершистой. – Ершистой? Это он так сказал? – Да, думаю, это было одно из слов, которые он использовал. Красивая, ершистая и очень самоуверенная. – Даже не знаю, нравится ли мне такое описание моей персоны. – Ему она явно понравилась. Теперь тебе придется оставаться такой – и для нашей страны так будет только лучше. Так что про небольшую свадьбу можно забыть. Конечно, я могла предположить это, но все же придерживалась мнения, что из уважения к императору мы должны сделать свой брак как можно менее заметным. Что нежеланное, недоброе, связанное с возмутительными условиями согласие императора сделает меня первой леди провинции – я действительно не ожидала! Теперь, когда мои иллюзии развеялись, меня сразу же затошнило. Брак на публике? Выйти замуж перед толпой людей на площади Последней Жатвы? Вся эта помпезность и почести, которых обычно удостаиваются члены королевской семьи? Учитывая все предстоящее, я даже рада, что участвовала в публичных выступлениях вместе с Випом, хотя, конечно, до этого все происходило в куда меньших масштабах. Сейчас я, по крайней мере, знаю, что смогу это сделать и не буду чувствовать себя совершенно не в своей тарелке. Однако когда этот великий день пришел, я не могу отрицать, что кое-какие следы страха перед публикой все еще остаются. И, говоря «следы», намеренно занижаю степень своих переживаний, чтобы окончательно не удариться в панику. Успокаивает только то, что мы вместе пройдем путь к алтарю, потому что это так принято в Кинипетской Империи. Так что мне не придется ехать в карете через толпу одной. Согласно традициям нашей страны, к алтарю отправляются по отдельности, и только непосредственно перед свадебной церемонией невеста, целомудренная и невинная, передается главой семейства мужу. То, что мы опускаем эту часть, кажется мне даже более уместным, потому что я уже управилась с этой передачей в начале лета, без всякой отцовской помощи, и с тех пор была не так уж целомудренна и невинна. И, если уж совсем честно, каждую ночь, которую Испе́р проводит в своей новой провинции, я сплю, опустив голову ему на грудь. Мое свадебное платье ему тоже более чем знакомо, – он подарил его мне в день бала наследного принца и даже ощутил в деталях во время наших поцелуев в дворцовом саду. Мне никогда не приходило в голову сшить себе новое платье. Это я люблю больше, чем какое бы то ни было другое, и за это с радостью позволяю сестрам называть себя сумасшедшей. Чтобы оно выглядело похожим на свадебное, портной снабдил платье подходящей фатой и применил заклинание, которое делает цветные участки белыми или прозрачными. Теперь множество юбок заполняют всю карету, и я боюсь, что, выходя их экипажа, запутаюсь в них. Все время повторяю себе: ты уже делала это раньше. С яблоком в руке ты поднялась по всем ступеням на площади Последней Жатвы и не споткнулась, не упала. На этот раз тебе не нужно нести в руке яблоко и класть его на подушку. Это будет очень-очень просто! Но при этом я упустила из виду три момента. Я осознаю свою оплошность сразу после того, как с радостью выхожу при помощи Испе́ра из кареты и хочу сделать первый шаг. Первый момент: каблуки хрустальных туфель выше, чем у полусапожек Помпи, а ступени, ведущие на одну из наших старейших площадей, покосившиеся и кривые. Второй: на мне платье в пол, а когда нервничаешь, обязательно наступаешь на подол. И третий: вокруг меня царит гнетущая, мертвая тишина. Столько людей, столько глаз, что преследуют нас, и все молчат. С каждой ступенью, на которую поднимаюсь, мне становится все более неуютно. Такой тишины я не ожидала. Конечно, теперь, когда мне приходится это терпеть, понимаю: – люди презирают нас, особенно меня, потому что я не придумала ничего лучше, чем выйти замуж за врага, который отнял у нас страну. Чего я ожидала? Ликования? Восторга? Смеха? Все молчат, и эта тишина все длится и длится. Я не смею поднять глаза, страшась встретиться с холодными взглядами. А еще потому, что могу пропустить следующую ступеньку. Интересно, а прошлой осенью эти ступени были такими же неровными и кривыми? Я поднимаю юбки еще выше, потому что к концу восхождения ступени становятся еще круче, и в отчаянии искоса бросаю взгляд на своего жениха. Не стоило это делать. Несмотря на то, что он улыбается мне, я, – пытаясь ответить ему улыбкой, – цепляюсь носком правой туфли за довольно сильно выступающую ступеньку, спотыкаюсь, пытаюсь сохранить равновесие, но мне не удается. Я лечу вперед и падаю, опираясь руками на верхнюю ступеньку: невеста, угодившая в подводные камни публичного восхождения. Или просто упавшая девушка, левая туфля которой небрежно скачет с одной с таким трудом преодоленной ступени на другую и остается внизу, перевернутая и сверкающая на солнце. Я собираю юбки и вскакиваю на ноги. Мой жених тем временем уже сбежал с лестницы, поднял туфлю и снова поднимается по ступенькам. Спасибо, любимый! Теперь мне, по крайней мере, не нужно самой идти за туфлей. Он смеется, что безмерно успокаивает мое сердце, и когда я стою на этой лестнице, – наконец-то снова в вертикальном положении, – обретаю достоинство, которое, думала, потеряла. Пусть говорят, что хотят: я уверена в своих действиях, и это единственное, что имеет значение. Вокруг все еще тихо. Никаких неодобрительных криков или презрительного смеха, но и не сказала бы, что вижу вокруг себя дружелюбные лица. Они очень серьезны, словно на похоронах. Испе́р вовсе не обращает на них внимания: думаю, он умеет справляться с враждебностью лучше, чем я. Вот он стоит передо мной, опустившись на колени с хрустальной туфелькой в руке. Как галантно! Несколько неуверенно опираюсь на одну ногу – не свалиться бы еще раз, это было бы просто фатально! – и проскальзываю левой ступней в изящную туфельку, которая сидит идеально! Я не знаю, в какой момент это происходит. То ли сразу после того, как Испе́р опустился передо мной на колени, то ли когда моя нога успешно очутилась в туфле, но теперь ошибиться невозможно: голоса, бормотание, смех, возгласы, потом хлопки и, наконец… всеобщее ликование! Словно разразилась буря, проливной дождь или гроза, слишком громко после мертвой тишины: но это – прекрасная буря, в которой всеобщее напряжение разряжается и растворяется в веселости, в громе хлопков и топота, надсадных воплей. Мы им нравимся! Почему – кто знает? Наверно, потому, что Испе́р так смиренно опустился передо мной на колени. Представитель императора бросился на ступеньки перед простой девушкой этой страны – никогда бы не подумала, что такой маленький жест может возыметь такой грандиозный эффект. Какое счастье, что я не смогла взойти по лестнице в своем бальном платье! Как освободительно это падение. Как будто с груди сорвали железный корсет. Наконец-то я снова могу свободно дышать. Заключительные этапы просты. Я смеюсь над собой, смеюсь Испе́ру, смеюсь вместе с людьми, которые до сих пор признают меня своей, и добираюсь до площади Последней Жатвы, где вскоре снова воцаряется серьезность, и мы с достоинством и без особых происшествий завершаем процесс вопросов и ответов, присущий брачной церемонии. Все это время мои белые голуби, не переставая, летают над площадью, отчего я совершаю небольшую ошибку из чистого беспокойства о возможных последствиях. Вместо «Да пребудет с тобой счастье!» говорю «Да пребудут с тобой пятна!» Но, кажется, кроме Испе́ра, который изо всех сил старался сохранить серьезное выражение лица, этого никто и не расслышал. Поцелуй, увенчивающий все это действо, вряд ли заслуживает так называться. Наши губы соприкасаются так благопристойно и кротко, что мне кажется почти ложью, но мы сказали им все, что хотели: мы любим друг друга и только что признались друг другу во взаимной надежде, на всю оставшуюся жизнь. Что, учитывая наш нежный возраст – мне сейчас всего восемнадцать, а ему двадцать один, – конечно, довольно безумно, но иногда срабатывает, а мы настроены решительно. Итак, с поцелуем тоже покончено. На свадьбе он что-то вроде выкладывания яблока на подушку во время Праздника Последней Жатвы: толпа, которая до этого довольно слушала наши брачные клятвы, теперь не следует никакому официальному пункту программы и тут же начинает праздновать и веселиться. Они снова и снова провозглашают тосты в нашу честь, и я не могу избавиться от подозрения, что каждое «За ваше здоровье!» – всего лишь еще один вариант для «Пей до дна!», потому что каждый раз, когда нам желают здоровья, бокалы и чаши опустошаются и открываются новые бутылки. Среди общей суматохи меня поздравляет миниатюрная женщина с черными глазами и взглядом, который кажется мне очень знакомым в своей проникновенности. Она каким-то образом наколдовывает скромно поблескивающую диадему, которую прижимает к моим волосам и которая удивительно плотно держится там. Я была бы удивлена, если бы Испе́р не сообщил мне об этом событии заранее. Эта миниатюрная женщина – пожалуй, самая могущественная женщина в мире. В любом случае, она – единственный человек во всей Кинипетской Империи, который может противостоять императору и которому тот не может диктовать своих условий. Хотя император этого не хотел, императрица приехала на свадьбу сына. Она не привлекает к себе внимания и явно хорошо проводит время. Не маскировочные заклинания, а обманные чары – вот специальность матери Испе́ра. Никто ее не замечает, никто не обращает на нее внимания, но она здесь, в гуще событий. Я отвечаю на ее объятия и рассыпаюсь в тысяче благодарностей. То, что она здесь, для меня значит очень многое, и Испе́р чувствует то же самое. Ее старший сын хотел бы быть здесь, объясняет она, но, к сожалению, сейчас слишком занят, чтобы отправиться в такое путешествие. Он наверстает упущенное позже. Слишком занят. Это означает, что перед братом Испе́ра, Пери, стоит неблагодарная задача – заставлять одно независимое королевство за другим сдаться самым по возможности удобным и приятным способом. Каждую неделю с карты мира исчезает еще одна маленькая страна, и боюсь, с наступлением осени в этом мире останется всего шесть независимых королевств: Фортинбрак, Нахтлинген, Тайтулпан, Горгинстер, Фишлапп и Хорнфолл. Однако они могут по праву претендовать на независимость. Император не смог бы их подчинить, даже если приложил бы все свои силы. Кажется, я когда-то жаловалась своей фее на то, что у принца на балу будет нечего есть? Сегодня у меня обратная проблема. Уже после второй смены блюд на свадебном застолье я чувствую, что вот-вот лопну, а от дорогого адамастового вина предпочитаю держаться подальше, потому что не привыкла к таким напиткам и не хочу неприятно выделиться на собственной свадьбе. Год прошел с тех пор, как в замке состоялся бал. Бал, на котором наследный принц собирался подыскать себе невесту. Невесту он не нашел, но этим вечером мы снова танцуем вместе. Мои попытки увлечь его Хеленой или Помпи пока не увенчались успехом. Сейчас у него нет желания искать себе женщину, с которой он мог бы прожить всю свою жизнь. Этого Вип, как он рассказывает мне, пока мы танцуем, не хотел и в прошлом году, однако охотно согласился на предложение отца хотя бы разок взглянуть на представительниц своего народа. Ирония судьбы заключалась в том, что тогда он действительно встретился с девушкой, которая смогла разжечь его пыл. Но ее увели у него из-под носа прямо на его собственном балу. – Это случилось не на балу, – объясняю я. – Он набросился на меня еще при нашей первой встрече. Хотя тогда он намеревался убить меня. – Скорее, обезвредить. Он, наверное, не убил бы тебя, даже если бы ты оказалась вампиром. Он склонен оставлять монстров в живых. Взять, например, рогатого панцирного драгофанта с ногами-тумбочками. – Я, кстати, видела ее, – говорю я. – В лесу. Она не показалась мне особенно опасной, но ее душевное состояние довольно, я бы сказала, необычно. Но я мало что знаю о драгофантихах. – Как и все мы. Но пока это страшилище остается в лесу и не выходит, все в порядке. Позже ко мне подходит моя добрая фея и указывает на диадему, украшающую мои волосы. – Ну? – торжествующе вопрошает она, поднимая брови так высоко, что они почти достигают линии роста волос. – Что – ну? – Разве я не говорила? Ты наденешь корону и спасешь нашу страну! – Это не корона, это диадема. – Тоже своего рода корона. – А разве корона в твоем виски-видении выглядела вот так? Фея не отвечает, но выражение ее лица говорит «нет». А еще оно говорит, что моей фее пришлось по вкусу адамастовое вино. Если она продолжит в том же духе, то в какой-то момент собьет своей остроконечной шляпой один из канделябров и даже не заметит этого. – Твои сестры хорошо проводят время и, кажется, очень довольны, – замечает моя фея. – Неудивительно, – говорю я. – С тех пор как выяснилось, что их сводная сестра вошла в императорскую семью, они стали самыми популярными девочками в школе. – Они снова туда ходят? – Уже три дня. Они получили щедрую императорскую стипендию – я еще называю ее необоснованным поощрением. Моя фея весело хихикает. Нельзя больше позволять ей пить, иначе случится очередная беда. – Ну а ты? – спрашивает она. – Тебе тоже надо бы кое-чему поучиться. – Потому что я невоспитанная? – Потому что ты не ходишь в школу с двенадцати лет. – И ты туда же! – В смысле, а кто еще, кроме меня? – Мой… муж. – Я делаю паузу. – Странно звучит. – И что же он говорит? Твой… муж? – Что в будущем мне лучше почаще заглядывать в книги, а не в кастрюли и ведра для мытья полов. – А тебя это не устраивает? – Посмотрим. Я хочу решить это спокойно. Мне не нравится, когда меня так сильно чем-то соблазняют. – O-о-о-о, да! – восклицает моя фея. – Это точно. Я скажу только одно: приглашение на бал! Я смотрю на Каниклу. За последние два месяца она расцвела и стала пухленькой красавицей с милым, хотя и несколько простодушным взглядом. Сегодня вечером ею много кто интересуется, и она танцевала больше, чем это позволяет ее кондиция. Последний танец ей пришлось прервать из-за острого физического истощения, но ее партнер по танцу очень заботится о ней. Он обмахивает ее своим носовым платком, предлагает стул и ждет рядом, пока она не сможет встать снова. Этци же окружена толпой девушек, все время болтает и яростно жестикулирует. Она в центре внимания, сестра невесты, на ней убийственно-шикарное платье, ей многое известно. Я даже не хочу представлять, что она говорит обо мне и Испе́ре, который постоянно приходит к нам домой и практически живет там. Так что никто не знает его лучше, чем она – не считая меня, – а поэтому у Этци очень любопытствующая аудитория. Рядом с Помпи стоит ее отец, всем известный «Пивной отросток». Обычно так называемая порядочная девушка не может позволить себе быть замеченной при разговоре с этим мужчиной. Его слава бежит впереди него, и, если вы не хотите подвергнуться странным подозрениям или неуместным сплетням, лучше обойти его стороной. Но сегодня я, кажется, выше всяких подозрений и поэтому подхожу к ним. Мы обмениваемся несколькими вежливыми словами, и в тот момент, когда Помпи кажется мне достаточно отвлеченной, я набираюсь смелости и шепчу: – Благодарю вас. За то, что вы сделали для меня и моего отца. Сначала он удивляется, но потом душевное волнение исчезает за показной грубостью, которой он давно и широко известен. – Так было лучше всего, – ворчит он. – Для всех. Когда-нибудь я спрошу его о Джане. Помнит ли он ее, откуда она взялась, почему она у него работала и сколько ей, собственно говоря, было лет. Надеюсь, он поговорит со мной. Но на сегодня моя смелость исчерпана. Во время следующего танца я прогуливаюсь с Помпи по краю танцпола, и мы обсуждаем, не пора ли спасать Хелену от самой себя? Или она, как и в прошлый раз, залезет на бар с напитками, чтобы потом, сидя на нем, прислониться к незнакомцу и заснуть? В конце концов, я передаю ответственность за Хелену Помпи, когда меня приглашают на танец. – Я уже соскучилась по тебе, – сообщаю своему партнеру. – Я по тебе тоже, – отвечает он. – Я очень рад, что нам больше не придется жениться. Сегодня мне приходится держаться от тебя на таком большом расстоянии. Улыбаюсь ему: я думала о том же. Дома, наедине, мы гораздо ближе друг к другу.