Мне не хватает терпения дойти вместе с письмом до дома. Поэтому я иду в порт. Там, где летом мы с Помпи покупали мороженое из морских водорослей, дыни и перечной мяты, зимой всегда устраивают зал с небольшими угольными печами, чтобы люди могли отдохнуть и согреться. Есть люди, которым дома так холодно и неуютно, что они практически переезжают сюда зимой, поэтому представители более утонченного общества избегают этого зала. Если у меня было время, каждую зиму я останавливалась здесь, потому что через стеклянные окна можно смотреть на зимнее море, не замерзая, а еще послушать последние новости и сплетни и слухи. Впрочем, сегодня мне не до этого. Я вхожу в большой, но тесный из-за большого количества сидящих там людей зал и пробираюсь в темный, неприметный угол, где ставлю сундук себе на колени, вытаскиваю письмо и ломаю печать. «Моя дорогая Клэри», – написано на бумаге отцовским почерком. Глаза пробегают по строчкам, не вникая. Это так странно! Словно путешествие во времени в то место и день, когда отец писал для меня эти слова, и кажется, что, касаясь чернил, я касаюсь его руки. Конечно, это заблуждение. Отца больше нет, он ушел, хотя я отчетливо слышу его голос внутри себя, когда наконец заставляю себя читать дальше. Слышу звучание голоса, как если бы отец обращался ко мне напрямую. «Только что ты застала меня врасплох у могилы, моя девочка, и удивилась, увидев на надгробии свое имя. Я быстро убрал это имя, но, возможно, ты вспомнишь об этом и встревожишься. Поэтому я решил записать для тебя правду, чтобы однажды – а может быть, никогда – дать тебе ее прочесть. Я подожду, взвешу все «за» и «против». Решение о том, следует ли тебе знать о событиях ночи, когда ты родилась, принять непросто. Ты ничего не потеряешь, если я оставлю тебя в неведении относительно подлинных событий, но мне хочется излить душу, чтобы между нами не осталось недомолвок. Тебе известно, что я любил особенную женщину по имени Элви, которая похоронена в нашем саду, а она любила меня. Для полного счастья нам не хватало только ребенка. Мы долго ждали и уже почти отказались от надежды, но однажды случилось чудо: врач объявил, что мы станем родителями. Элви с самого начала была уверена, что у нас родится девочка. Мы хотели назвать ее Клэри. Об имени для мальчика даже не думали, Элви считала это излишним. Сначала нам едва удавалось сдерживать наше ожидание. Я устроил комнату для своего ребенка – твою комнату, – какой ты ее знаешь сегодня. Элви шила Клэри платья, разговаривала с ней, что-то напевала. Голос Элви наполнял дом, словно щебет птиц! Однако беременность стоила немалых сил, и я с возрастающим беспокойством наблюдал за происходящими изменениями. Объем ее талии увеличивался, но сама она, казалось, становилась все меньше и меньше. Я обсудил ее состояние с доктором, и тот подтвердил, что с Элви что-то не так. После тщательного обследования выяснилось, что она больна: ее сердце работало слишком нерегулярно и слишком напряженно, должно быть, нарушение имелось уже давно, но по-настоящему четко и серьезно проявилось из-за стресса, вызванного беременностью. Элви берегла себя. Все ее заботы были только о нашей Клэри. Она хотела родить любимую дочь здоровой, это было ее целью. Последние два месяца она провела в постели. Она боролась, потому что приступы слабости усиливались. Иногда я ужасался тому, каким серым становилось ее лицо, но потом она пыталась улыбнуться и ободрить меня: «Мы справимся!» – говорила она мне. – «Как только Клэри появится на свет, я смогу выздороветь. Она принесет мне столько радости, что я очень быстро восстановлю силы!» В ту ночь, моя дорогая Клэри, когда ты появилась на свет, судьба всадила мне в сердце ледяную стрелу. Кажется, я так и не оправился от этого как следует. Сердце заживает, но шрам остается. Время от времени он болит, не всегда, к счастью, но горе никогда не пройдет. Роды были тяжелыми! Я наблюдал за акушеркой, полночи следил за ее усилиями и помогал, когда мог и когда она позволяла это делать. Наконец свершилось: акушерка решительно, но нежно приняла нашего ребенка в этот мир и уставилась на него. Смотрела очень долго. Слишком серьезно. Чересчур уж бесповоротно. В нетерпении я протянул руки к своему ребенку. Женщина осторожно кивнула мне, и взгляд ее должен был стать предупреждением, когда она передала новорожденную мне в руки. Я понял это, как только увидел лицо младенца: моя любимая Клэри, счастье, которого мы так долго ждали, была мертва. «Она здорова?» – спросила Элви, скорее в бреду, чем в сознании, потому что роды потребовали от нее слишком много сил. «Да! – громко и отчетливо сказала акушерка. – Сильный, здоровый ребенок! Она доставит вам еще много радости». Я удивленно взглянул на акушерку, но та успокаивающе кивнула. «Покажите ей ребенка, чтобы она могла уснуть!» – попросила она. Я приблизился к постели, не подходя слишком близко, держа мертвого младенца на руках, и покачал девочку на руках на глазах у Элви. «Видишь, какая она красивая?» Элви была слишком измучена и слишком больна, чтобы увидеть правду. Она спокойно закрыла глаза и позволила акушерке сделать все остальное. После того как уложили мертвого ребенка в маленькую кроватку, которая уже была приготовлена для нашей Клэри, акушерка вывела меня за дверь. «Послушайте, – взмолилась она. – Вы должны скрыть от своей жены смерть ребенка. Делайте это до тех пор, пока будет возможно! Она тяжело больна и обессилена. Ее жизнь висит на волоске! Такого разочарования она не переживет, только не сейчас. Через несколько дней, когда силы к ней вернутся, она, возможно, справится – но сейчас вам придется лгать, чтобы спасти ее жизнь!» Все во мне сопротивлялось этому, но было ясно, что акушерка права. Я заглянул ей в глаза и уже хотел дать свое обещание – вот тогда это и случилось. Мы услышали крик Элви и бросились в спальню. Элви не спала: каким-то чудом она сумела встать и добраться до детской кроватки. Она взяла ребенка в руки и поняла, что он мертв. Теперь она смотрела на нас: не укоризненно и даже не горестно, а с тоской и решимостью в глазах. «Я пойду туда, где она! – сказала Элви. – Мой ребенок нуждается во мне!» И она бросилась в окно вместе с мертвой Клэри, прежде чем мы смогли это предотвратить. Я завопил как безумный и помчался в сад, чтобы обнаружить мою жену и ребенка, лежащих в траве, словно ангелы, и заснувших вечным сном. Акушерка, которая побежала за мной, испугалась за меня и принялась успокаивающе приговаривать: «Ваша жена была смертельно больна. Я никогда не верила в ее выздоровление! Я просто хотела, чтобы ее смерть была умиротворенной… Не убивайтесь так! Это судьба, а с судьбой ничего не поделаешь. Ее можно только принять». Я слышал ее, понимал значение слов, но утешение не проникало в мое сердце. Мне больше не хотелось жить, мне хотелось быть со своей семьей, а потому я пошел в город, прямо в пресловутый «Хвост Аллигатора», где заказал кувшин шнапса. Я собирался пить, пока не забудусь и не упаду замертво, и хозяин позволил мне выпить первый кувшин залпом. «Принеси мне еще, – приказал я хозяину. – Давай-давай!» «Ты получишь еще, – ответил хозяин. – Подожди только, я схожу в подвал и принесу новую бочку!» Я выругался, почти разозлившись из-за того, что не могу беспрерывно пить. Я еще ничего не забыл, мне нужно было пить больше и быстрее, чтобы достичь своей цели. И именно сейчас «Аллигатор», на которого обычно можно было положиться, заставлял меня ждать так долго! «Вот! – воскликнул хозяин, снова поднимаясь по лестнице. – Это поможет от горя даже лучше, чем выпивка, друг мой!» К моему изумлению, хозяин кабака держал в руках не бочонок и не бутылку, а одеяло. Прежде чем успел опомниться, одеяло и его содержимое лежали передо мной на столе. Я увидел младенца: маленького, миниатюрного, хрупкого и еще совсем красного. В растерянности я уставился на ребенка. «Появилась на свет сегодня ночью, – пояснил хозяин. – Это дочь одной из моих девочек, что обслуживают клиентов в задних комнатах, и она не может себе позволить оставить этого ребенка. Ты потерял свою дочь, это ужасно. Но крошечное существо перед тобой нуждается в ком-то, кто принял бы и воспитал его. С тобой ей будет хорошо – ты богатый человек и сможешь купить этому ребенку все что угодно! Какая разница, каково ее происхождение? Ты можешь сделать эту крошку счастливой, а это единственное, что имеет хоть какое-то значение. Ну, что думаешь?» Я изучал маленькую девочку в одеяле: она жила, сучила ручками и ножками, закрывала и открывала глазки, издавала странные кряхтящие звуки. Я влюбился в нее мгновенно. И вдруг совершенно протрезвел. «Это останется между нами?» – спросил я. «Кроме тебя, меня и ее матери никто ничего об этом не знает. Пусть так и остается». «Теперь это моя Клэри! – воскликнул я. – Я не буду воспитывать ее как свою дочь – я скажу всем, что она и есть моя дочь! Я никогда не забуду свою первую Клэри, но вторая должна сполна получить все счастье, в котором было отказано моему первому ребенку!» Я отнес тебя домой, моя дорогая девочка, и ничуть не преувеличу, если скажу, что ты спасла мне жизнь. Каждый день, когда ты смеялась или улыбалась мне, был благословенен и понемногу исцелял мое разбитое сердце. Я похоронил Элви и нашу дочь в саду. Попросил знакомого волшебника скрыть имя Клэри, чтобы я мог делать его видимым или заставлять исчезнуть, когда захочу. Все вокруг считали, что ты дочь Элви, несчастное создание, чья мать умерла вскоре после родов. Удивительно, но ты так похожа на нее, и это укрепляет мою веру, что тебя мне послали небеса. Помнишь девушку, которая всегда играла с тобой много лет подряд? Это была твоя настоящая мать. Выспавшись, она приходила днем, проводила с тобой несколько часов, учила тебя песням – были и довольно странные песнопения, – рассказывала истории. А вечером возвращалась в свой «Аллигатор». Она была веселой девушкой. Мне всегда было интересно, откуда она все это берет. Думаю, ты унаследовала это качество: способность во всем видеть что-то прекрасное. Она все время сильно кашляла; мне это не нравилось, но врач сказал, что она может с этим жить. Потом подошла зима, и следом из Хорнфолла пришел грипп. Твоя мать заразилась, как и многие другие. Акушерка от него умерла одной из первых. Я послал в «Хвост Аллигатора» лучшего доктора, которого только мог найти, но он уже ничего не мог сделать для твоей матери. Она была молода, когда родила тебя, и умерла такой же молодой. Я задаюсь вопросом, обернулось ли все иначе, если бы я вытащил ее из «Аллигатора» и поселил здесь, у себя дома. Но сделать этого мне не хватило смелости. Она была проституткой, а я – вдовцом, как это выглядело бы со стороны? Может, она вообще не захотела бы. Теперь уже слишком поздно и ничего не изменить. Вот и вся история, которую я хотел тебе рассказать, но, в конечном итоге, могу оставить и при себе. Ты – моя дочь, а все остальное неважно. Я всегда буду заботиться о тебе и всегда буду рядом с тобой, как ты находилась со мной, когда смерть была мне милее, чем жизнь. Нас с тобой свела судьба. Кого волнует, как и почему? В глубине души ты знаешь, что принадлежишь мне. И это единственное, что важно». Письмо не подписано. Думаю, отец, пока писал последнюю фразу, уже уверился, что никогда его не отдаст. Я складываю письмо и кладу обратно в сундук. Потом долго смотрю сквозь стекло на серый свет, через который едва заметно вырисовывается море. История печальна. Но в самом ли деле она плоха? Так плоха, что я ни за что не должна была о ней узнать? Да вроде нет. Я легко справлюсь с этим. Я и без того всегда подозревала, что женщина, которая похоронена в нашем саду, незнакомка, с которой меня мало что связывало. Но девушку, которая играла со мной, я помню хорошо. Я скучала по ней, когда она вдруг перестала приходить. – Она отправилась на корабле в далекую- далекую страну! – говорил отец, когда я спрашивала о ней. – Когда она вернется, обязательно навестит тебя и расскажет много- много интересных историй! И я ждала. Постоянно ждала этого визита. Я представляла, как она однажды войдет в садовую калитку, поманит меня рукой и мы сядем вместе на берегу реки. Она расскажет мне о том, что пережила в большом, необъятном мире, в той странной, по-своему красочной и темной манере, которая завораживала и пугала меня одновременно. Думаю, больше меня печалит в сегодняшнем зимнем дне то, что этого никогда не случится. Она никогда не вернется домой, потому что никуда не уезжала. С другой стороны, в этом есть что-то утешительное: она меня не бросила. Мое представление о том, что она села на корабль, чтобы уплыть от меня, как это делал мой отец, меняется. Она не подводила меня, она просто стала невидимой. И пока я сижу вот так и смотрю в окно, до меня вдруг доходит, я – дочь проститутки! Бог знает, кто мой отец, наверное, один из тех мужчин, что регулярно захаживают в «Хвост Аллигатора», а потом, истратив все деньги, рассказывают всем, насколько нравятся женщинам. Вот почему моя мачеха считала, что я должна уничтожить это письмо. Представляю, если об этом узнает король! А император! От этой мысли мне делается смешно. Я беззвучно смеюсь про себя, пока наконец не поднимаюсь с места и не покидаю зал. Как обычно, когда я встаю перед лицом правды, она оказывается не так ужасна, как мой страх перед ней. 18 Намело снега столько, что не пройти. Мы с Этци и Каниклой вот уже две недели сидим дома и не видим ни души. Когда снегопад наконец прекращается, кронпринц добирается до нашей усадьбы и остается пить чай в салоне на целый час. У меня не хватает духу выпроводить своих сестер из комнаты, и поэтому они получают возможность поближе познакомиться с Випом, а он – с ними. Они довольно смущены, а следовательно, менее болтливы, – из их уст исходит меньше глупостей, за что я благодарна, хотя и не должна чувствовать за них никакой ответственности. – Ты что-нибудь слышал о войне на востоке? – как можно небрежнее спрашиваю я. – Да, – отвечает Вип, – войска императора захвачены врагом. Я едва могу скрыть свой ужас. – Значит ли это… что война скоро кончится? Потому что император проигрывает? – Ну, по крайней мере, что-то сдвинулось с места. Но новый поворот не должен стать плохим знаком. Возможно, это стратегический ход сыновей императора, уловка, направленная на то, чтобы победить врага. На границе с Тайтулпаном тоже царит суровая зима. И сейчас все зависит не от солдат, а исключительно от стратегии магов, которые соревнуются друг с другом. – Всегда все зависит от волшебников! – говорит Каникла. – Мама считала, что они все решают. Больше, чем мы, обычные люди, можем осознать. – В этом что-то есть, – отвечает Вип. – К сожалению, в нашей стране магов нет. У нас есть несколько хороших фей, но на этом все. Если посмотреть на карту мира с этой точки зрения, то по собственной воле против Кинипетской Империи могут выступить только те страны, в которых правят очень могущественные волшебники. В Империи мирятся с существованием нашего королевства, но Фортинбрак, Тайтулпан и Горгинстер при нападении действительно могут дать отпор. Они будут противостоять императору гораздо дольше, чем мы. – Как можно кронпринцу говорить такое? – с легким упреком в голосе спрашивает Этци. – Звучит не очень-то воинственно! – Если император завтра решит напасть на наши земли и завладеть ими, послезавтра мы уже не будем независимым королевством. Мы с отцом договорились, что скорее уступим, чем устроим кровавую бойню, которая для нас в любом случае закончится поражением. Но до этого еще далеко. Границы обеспечиваются не только военным путем. До сих пор наши отношения с императорской семьей были хорошими. Мы никогда не провоцировали их, позволяем им извлекать выгоду от нашего выхода к морю и торговли с нами. Передаем знания, которые приобретаем через контакты с независимыми империями, и тем самым пытаемся доказать, что являемся ценными друзьями.