Чаще, чем того желала бы Вэл, он причинял ей боль, кусая, подминая под себя, подавляя, сдавливая горло, швыряя лицом в подушку, не задавая вопросов и не спрашивая мнения. Все это было частью Раза, и Вэл полагала, что частью его человеческой натуры. Похоже, она глубоко ошибалась. Далеко впереди фигура, за которой она неотступно следовала, свернула в узкий темный проулок. Вэл прибавила шагу, оглянулась, не желая невольных свидетелей, и нырнула в черноту низко нависающей арки. Чужие крепкие пальцы сжались на плече, рывком разворачивая. Вэл запнулась, ударилась лопатками о каменную стену, выбивая весь воздух из легких; зашипела от боли, вскидывая голову. Капюшон упал на спину, взъерошивая волосы. — Что это, Вэл? Хочешь неприятностей нам обоим? — Синие глаза раздраженно сузились, лицо, еле различимое в сумраке, казалось жестким, непривычно холодным. Сквозняк, гуляющий по узкому пустынному проулку, колыхнул длинные светлые волосы, рассыпанные по плечам. Вероятно, Вэл придумала себе это, но жар кожи волка ощущался даже сквозь одежду. Она ухмыльнулась и заметила, как удивленно распахиваются глаза напротив, отзываясь на ее едкую улыбку. Вэл повела плечом, резким движением стряхивая с плеча ладонь Шейна, схватила его за лацканы куртки и притянула, не обращая внимания на краткое неуверенное сопротивление. Без колебаний, без доли сомнений — прижалась губами к теплому рту. Плевать. На Раза, на наказание, на весь этот проклятый мир. Шейн дрогнул, замер, не отвечая на поцелуй, не дыша, не издавая ни звука. Прекрасная статуя, горячая, как живой человек. Вэл подалась вперед, прильнула к нему грудью, всем телом, будто стараясь залезть под теплую кожу, стать его частью, бедрами в его бедра, сильно, сладко, мучительно приятно. Голова бесповоротно съезжала, а сердце в ответ рвалось наружу, крича, требуя и умоляя. Обвивая бархатную шею руками, она потянулась вверх, спешно отодвигая мешающий воротник, зарылась пальцами в длинные волосы и тут же стиснула кулак, зажимая светлые пряди. Она, как губка, впитала в себя тихий стон волка, до боли, до разбитых о зубы губ вжалась в его рот, моля о пощаде, о прощении, с трудом подавляя нестерпимую жажду его вкуса. И — вот оно — то, ради чего она была готова дышать, рисковать и сказать черноволосому ублюдку да, стать его дорогой шлюхой, подстилкой и заодно всеобщим посмешищем. Язык скользнул в приоткрытый покоренный рот, влажный и невероятно горячий. Вэл судорожно стиснула пальцы, ощущая гладкость волос во вспотевшей руке. Это были ее долбаные мечты, ее скрытые от всех желания, которые исполнились, воплотились в жизнь, вернулись из забвения: язык столкнулся с языком, подавил, подмял под себя, овладел, очертил линию, изучил и отдался в ответ, как только может хорошая, умелая шлюха. От ощущения вкуса рта Шейна плавились мозги. — Что… ты… творишь? — раздался безумный хриплый шепот прямо в рот, будто единое дыхание, так близко, что невозможно было различить оттенков. — Ты знал, — прозвучал глупый ответ, не обвинение, но грань не видна, почти не ощутима. Чужое дыхание коснулось рта, и Вэл, не выдержав, вновь дотронулась до губ волка влажным языком. — Ты знал, что этот пес меня не отпустит. — Ты не понимаешь, — прозвучал вымученный стон, и волк сжал объятие, такое сильное, что, казалось, затрещали ребра. Ладони Шейна заскользили по спине Вэл, задирая плащ, трогая голую, покрытую мурашками поясницу. — Ты не хочешь понять. — Ты должен был уйти со мной. У нас бы получилось, — сдерживаться было невозможно, сердце грохотало в груди. Вэл почти бессознательно, дрожащими руками ласкала волосы волка, гладила острые скулы, невидимые в темноте, бережно трогая горячую, чуть колючую от щетины кожу подбородка, — у нас получилось бы, упрямый ты волчара. — Не получилось бы. Ты любишь его одного. И поцелуй. Снова. Безумный, растерявший в пути нежность. Вкус крови ощутился на языке, послышался тихий, пробирающий до мурашек рык, и сразу стало так больно внутри, что рука уперлась в каменную грудь, отстраняя, прерывая мучительную пытку. Вэл опустила голову, слушая собственное дыхание, глубокое, прерывистое, свистящее в легких, вытерла с подбородка кровь, чувствуя голову как чужую, ватную, без капли разума. А между ног проснулось давно забытое ощущение: стало влажно, почти больно и впервые за долгое время показалось, что предел достигнут. Хотелось сжать бедра, опустить руку, касаясь себя под бельем, — в кои-то веки повести себя как та самая шлюха, коей ей скоро предстояло стать. Вэл глухо засмеялась, поднимая голубые глаза, смотря на Шейна сквозь спутанные волосы. Взгляды, затуманенные, точно пьяные, сумасшедшие у обоих, встретились. Мгновение тишины, и тут же — незаметное, неразличимое в темноте движение навстречу друг другу, ощущаемое лишь колыханием воздуха. Полустон, совершенно щенячий скулеж сорвался с губ Вэл, когда тяжелая ладонь легла между бедер. Пальцы Шейна не церемонились, поглаживая, нетерпеливо дернули ремень, едва не вырывая его из штанов. Вэл прокусила губу, сознательно желая боли, желая заткнуть ею собственные стоны. Царапаясь, как одурелая кошка, она ладонями вцепилась в куртку на спине волка, смяла ее, потянула до судорог в пальцах. — Вэл… — собственное имя, сорвавшееся с губ Шейна, невозможно желанное и необходимое, опалило шею. Его зубы сомкнулись на коже неприятно и неожиданно. Но Вэл была готова умолять. Пусть волк оставляет следы, кусает, рвет, делает больно. Она давно привыкла к боли. Пусть волк покрывает ее тело своими знаками, забирает себе, пока оно еще принадлежит ей и она может им распоряжаться. Хотя бы раз, всего на один-единственный жалкий миг, но Вэл хотела принадлежать кому-то, кроме Раза. Влажный язык проник в приоткрытые губы, и она, не препятствуя, потянулась в ответ, желая ощутить, вобрать в себя этот поцелуй, запомнить, впечатать в память, выжечь клеймом на коже. Рука Шейна, давно поглаживающая нетерпеливыми движениями грудь под тканью туники, оставив возбужденные чувствительные соски, заскользила ниже по ребрам, животу, стремясь избавить от надоедливых, мешающих вещей, и уверенно справилась с кожаным ремнем, а затем ширинкой. Ладонь отвела тонкое белье, коснулась мокрых, истекающих влагой губ, один палец уверенно проник внутрь, и Вэл почти застонала в голос, запрокидывая голову, упираясь затылком в стену, ерзая волосами по щербатой поверхности, в беззвучном крике распахнув рот. Пальцы волка задвигались внутри ритмично, умело и вдруг издевательски замерли. Вэл задрожала, невменяемая, забывшая свое имя, потерявшаяся в окружающем ее мраке. Она задвигала бедрами, чуть расставляя ноги, не соображая, срываясь на стон. Металлический звук расстегиваемого ремня ворвался в уши, кровь заструилась по венам, закипая в предвкушении. Рука, дрожащая и слабая, потянулась и коснулась члена — и от ощущения чужого возбуждения вихрем снесло голову, окончательно лишив последнего зачатка сознания. Шейн разозлился, тихо зарычав. Вэл почувствовала кожей, каждым волоском на послушном чужой воле теле, как зверь почти берет в мужчине верх. Она не успела испугаться, как волк дернул ее штаны, спуская их вместе со сбившимся нижним бельем на бедра. Вэл запуталась в одежде, наклонилась, раздражаясь, и неистово рванула ненавистную шнуровку сапога. Не справилась. На мгновение она растерялась и тут же засмеялась безумным неконтролируемым смехом. Еще одна слепая попытка, шнурок затрещал в непослушных руках и наконец поддался — и вот прохладный осенний воздух захолодил голые ягодицы, а штаны бесполезной тряпкой повисли на одной ноге, глупо, некрасиво. Но кого это волновало? Шейн, не задумываясь и не церемонясь, толкнул два пальца в мокрый рот Вэл, по языку до самой глотки. Она подавилась, застонала, закашлялась, и пальцы великодушно покинули ее. Уверенная рука волка легла между ног, пальцы погладили, сводя с ума, вновь проникли внутрь без лишней деликатности, и тут же ладонь другой руки заткнула рот, предугадывая, в самый последний момент приглушая громкий стон. Челюсть свело от жестких неумолимых пальцев. Вэл замотала головой, стараясь сбросить руку, из последних сил проявляя волю, и тут же — само противоречие, послушная и покорная, позволила подтянуть себя за бедра, задирая колено. Сердце часто забилось в горле, отзываясь на утробное звериное рычание. Вэл, совершенно точно безумная, почти потеряла сознание, когда волк вошел в нее медленно, примеряясь, привычно больно, но совершенно по-другому, иначе, другой болью. — Ты… такая… — Голос Шейна сорвался. Одно нетерпеливое движение бедрами, толчок, еще один, и он в ней, стирая боль, превращая ее во что-то забытое. Рука не отпускала рот. Правильно. А иначе… Вэл хотела кричать, захлебываясь стонами, скулить, как щавка, не соображая, не думая о последствиях. Минуты счастья. Мгновения безумной, всепоглощающей, налетевшей, как смерч, нежности. За которые она была готова отдать свою жизнь, если потребуется, или жизнь Шейна, что было практически равноценно. Вэл не различала себя и его. Не сейчас. Волк входил в нее лицом к лицу, не сзади, не унижая, не покоряя, не превращаясь в неразличимый силуэт, смотря глаза в глаза, не отрывая взгляда. Невозможно, нет сил. Вэл прикрыла веки, темнота опустилась вокруг, плотная и густая. Руки сцепились на светловолосом затылке, запрокинутая голова заелозила по неровной стене в такт резким движениям, и Вэл, играя с собственной жизнью, почувствовала, что еще немного, и кончит от одной мысли, что ее трахают. Влажно, мокро. Потрясающе. Зубы поцарапали ухо, больно, явно до крови. Опять кровь.