— Уф! Ну и погода! — Он, смеясь, дергал молнию на куртке. — Прости, Дина, ты кого-то ждешь? Или я могу составить тебе компанию на пять минут? Я посмотрела на него. Ясногородский вдруг перестал улыбаться, оставил молнию в покое и сел напротив. — Ай-яй-яй, — медленно сказал он, подавшись вперед и вглядываясь в меня. Я молчала. — Рассказывай. Мой кусочек курицы размокал в соусе. — Дина, что случилось? — Все в порядке, — выдавила я. Мне нужно было, чтобы он ушел. У меня стыла курица. Пусть уходит. У меня все в порядке. Он покачал головой и сказал с жалостью: — Мышонок, мышонок… Мышонок — бабулино слово. Она называла меня так, пока годам к восьми я не выросла в рыбоньку. Где моя бабуля? Я зарыдала так, что мужчина, который нес свой заказ к столу, вздрогнул и уронил поднос. Картошка рассыпалась по полу, и чей-то ребенок вдруг тоже взвыл, заревел во все горло, а за ним подхватил и второй. — Ужин доешь в другой раз, Дина, — решительно сказал наш режиссер. — Пойдем. Какое там «пойдем»! Я в тот момент была не Дина Владимировна, учащаяся одиннадцатого класса, а воздушный шарик, который наполнили соленой водой. Когда в резиновый надутый бок ткнули иголкой, вода хлынула во все стороны, а шарик и вовсе лопнул. Осталась от него жалкая резиновая тряпочка. Леонид Андреевич все-таки вывел меня из кафе. Я шаталась, икала и всхлипывала. У него в руках откуда-то оказался снег, и холодное шершавое прикосновение привело меня в чувство. Ясногородский умывал меня снегом до тех пор, пока я не замотала головой. Тогда он протянул мне носовой платок размером с павловопосадскую шаль. — Пойдем в какое-нибудь другое заведение, Дина. Это у юношества желудки луженые, а в моем возрасте к фастфуду следует относиться с осторожностью. В кафе я в двух словах рассказала ему, что произошло. О мосте, конечно, ни слова. — И что же ты планируешь делать? — поинтересовался Ясногородский. Я пожала плечами и пробормотала что-то о знакомой, у которой вроде как есть свободная хата… — Ну вот что, — решительно сказал он, вставая, — пойдем, нужно привести тебя в порядок. У меня не было сил ни на возражения, ни на расспросы. Мы ехали в такси, обходили под дождем невысокий дом, затем поднялись по лестнице в квартиру, и там, в узком длинном темном коридоре, где нас никто не встречал, я внезапно испугалась до липкого пота. Где мы? Зачем он меня сюда привез? — Заколдованное место, ей-богу, — сердито сказал за моей спиной Ясногородский. — Миллион раз здесь бывал, а запомнить, где выключатель, не в силах. — Он посветил вокруг экраном телефона. — Дина, проходи в комнату. Не пугайся, если наткнешься на кошку, она добрейшей души человек, даром что с хвостом… Я стояла в промокших носках, обхватив себя за плечи, и вздрогнула, когда наконец-то зажегся свет. Вокруг была старая комната. Не такая, как у бабушек-пенсионерок, где помутневшая польская «стенка», трухлявый диван и телевизор под салфеточкой, а просторная, с круглым столом под низко свисающей лампой и высоченными, под потолок, шкафами, забитыми книгами. — Рина, мы приехали! — негромко позвал Ясногородский. Откуда-то возникла высокая худая старуха в длинном черном халате и очках на шнурке. — Леня, ради бога, я сплю, — сонно сказала она. — Устраивайтесь сами. Урсула, девочка, ты где? С подоконника бесшумно слетела дымчатая серая кошка, метнулась в ноги хозяйке. Старуха благосклонно кивнула и исчезла. — Октябрина Львовна — моя давняя подруга, — сказал Ясногородский, озабоченно выдвигая ящики комода. — Утром познакомитесь. Я оставлю тебя здесь, а дальше решим, что делать. — Здесь? Он выложил на стул стопку белья. — Кухня — направо, туалет и ванная комната — за ней. Вода долго нагревается, но если набраться терпения, можно получить горячий душ. Твой телефон заряжен? — Что? — Если мать будет звонить, ты должна быть на связи. — Кажется, да… — Я растерянно взглянула на маленький потрескавшийся экран. — Да. Три из четырех. — Хорошо. Пойдем. — Ясногородский распахнул дверь, прятавшуюся между книжными шкафами. — Вот твое временное пристанище. Если кошка будет проситься, гони ее в шею, иначе она горшки с подоконников посшибает, я ее знаю. Завтра позвоню около десяти, а теперь мне нужно бежать. Дина, все устроится! Спи, утро вечера мудренее. Затасканная поговорка прозвучала серьезно, весомо, будто до него никто ее никогда не произносил. Леонид Андреевич кивнул с улыбкой, ободряюще дрогнул бровью и исчез. В комнате была постель — широкая, на четырех кованых ножках, будто перенесенная прямиком из одного из тех спектаклей, которые мы ставили, — но я постелила себе на узкой тахте под окном. Из щелей дуло. Пятнадцать минут спустя в дверь поскреблась кошка; я открыла, начисто позабыв о наставлениях Ясногородского, и она ловко умостилась между мною и стеной, впитала своим горячим длинным тельцем все сквозняки. И правда, добрейшей души… Мне наконец-то стало тепло, и, не додумав мысль до конца, я провалилась в сон. Мать так и не позвонила. Ясногородский заявил, что мы можем доставить ей массу неприятностей, если я захочу… Но я не хотела. Меня начинало тошнить, стоило представить, как я возвращаюсь в нашу квартиру. Леонид Андреевич понимающе кивнул. — Тогда давай устроим так. Рине требуется, как бы это назвать, компаньонка. Она, как видишь, человек немолодой, одинокий… Сиделка стоит денег, лишних средств у нее нет, но если бы ты согласилась пожить у нее… Я слушала в недоумении. Получалось, что я окажу Октябрине Львовне и лично ему неоценимую услугу, если останусь в ее квартире хотя бы до лета. — Я уже говорил, она мой давний друг и очень мне дорога… — Леонид Андреевич, вы шутите, что ли? — довольно невежливо перебила я. — Подобрали меня как бездомного щенка, отмыли от блох, а сами такие: спасибо, что согласился конуру посторожить! Ясногородский рассмеялся. Погладил перстень, который постоянно носил на безымянном пальце, перехватил мой взгляд. Меня завораживала смена оттенков в кристалле. — Это александрит, — сказал он. — Главный хамелеон среди кристаллов. Ну что, будем считать, что мы договорились? И — нет, Дина, ты не бездомный щенок. Ты большая ценность. Намного ценнее этого перстня. Тогда я решила, что Леонид Андреевич иронизирует. В его тоне постоянно сквозила легкая насмешка — то ли над собой, то ли над собеседником, не разберешь. Но вообще-то у меня были нехорошие предчувствия насчет нашего дальнейшего общения. Я ведь не была совсем уж дурой. Если взрослый мужчина вдруг кинулся со всех ног устраивать судьбу знакомой школьницы, это что-нибудь да значит. Ничего хорошего, вот что. Тем более Ясногородский сразу взял быка за рога: заявил, что будет навещать нас каждый день, потому у него на меня есть виды. Я про себя решила: пока что обитаю у старушенции, но кручу головой по сторонам и изо всех сил подыскиваю запасной аэродром. Как только режиссер в первый раз распустит руки — двину ему в челюсть и свалю. Нашелся умник… Виды! Мне было страшно и немного противно. Однако день шел за днем, а наше общение с Ясногородским совершенно не походило на то, что я себе напридумывала. Он появлялся каждый день, выпивал на кухне с Октябриной чашку кофе, болтал — я слышала, как она смеялась дребезжащим смехом, словно тонкая фарфоровая чашка тряслась на блюдечке, — а потом звал меня: — Дина Владимировна, нас ждут великие дела! Это означало, что надо брать учебники и тащиться к нему за круглый стол, под лампу на длинном витом шнуре. Сперва я сопротивлялась. Я ныла. Я едва не плакала, совершенно искренне: — Леонид Андреевич, ну зачем мне эта учеба, я ничего не понимаю, клянусь, мне это все не нужно! Но он был терпелив и настойчив. — Дина, твоя задача — получить аттестат. Обучают вас из рук вон плохо, однако это не причина ставить на самой себе крест. И без тебя найдутся желающие. Прежде я не задумывалась, что наши учителя преподают нам… как-то не так. Ясногородский на скорую руку проэкзаменовал меня и выяснил, что по геометрии, физике и химии я не знаю половины пройденных тем. — Будем наверстывать, — спокойно сказал он. — Прямо сейчас и начнем. Я изумленно уставилась на него: — Вы со мной будете заниматься? По всем предметам? — Леонид Андреевич — специалист широкого профиля, — продребезжала Октябрина, шаркая мимо нас в свою комнату. Как выяснилось, она не шутила.