— Я, это… Зарядку для телефона хотел попросить. Стучал-стучал, а ты чего-то не это… Я показала на наушники и пожала плечами, слегка извиняясь. В них Тейлор Свифт пела о том, что посыпав соль ей на рану, враг втёр ее посильнее, и, в общем, теперь у нас с тобой проблемы, детка. Мне бы ее проблемы. Я отыскала в ящике зарядку и протянула ее дяде Валере. Он отчего-то никак не уходил. Стоял, мялся, поглядывал на мои художества. — А ты, как сказать… срисовываешь откуда-то? Или из головы? — Что? А, это… — Я покосилась на разноцветных лис, которые сплелись в гигантский клубок. — Из головы. Он уважительно покивал. — Вот ты молодец. А я, знаешь, в юности чертил хорошо. Рука была твердая, как этот… циркуль. Но чтобы придумать чего — это не. Что покажут, перечерчу. А сам не могу. А у тебя, получается, фантазия богатая! Я опять пожала плечами. Чего тут богатого… — Это, пойду, — вдруг смутился дядя Валера. — Не буду мешать художественному процессу. Хлопнула входная дверь. — Почему меня никто не встречает? — шутливо-капризным тоном крикнула мать из прихожей. Дядя Валера вышел из моей комнаты. Снаружи наступила тишина. У меня не было никакого желания здороваться с матерью, да и она, я уверена, не обрадовалась бы моей физиономии («Видеть не хочу твою подлую рожу!»). Так что я нацепила наушники и вернулась к своему занятию. За спиной что-то происходило, но вникать я не собиралась. Меня сшибло с ног с такой силой, что наушники улетели под кровать. Мольберт, краски, все мои вещи — все смело визжащим вихрем. — Стерва! — орала мать. («Посмотри, что ты натворила», — пела из-под кровати Тейлор Свифт). — Сучья твоя душа! («Ведь ты будешь расплачиваться за то, что сделала»). Накупила себе!.. Где деньги взяла? Где? Он, скажешь, тебе дал? За ее спиной побледневший дядя Валера пытался что-то вставить. Глаза у него были такие же круглые, как у нашей психологини. До сих пор мать закатывала мне скандалы только в его отсутствие. Бамц! — моя голова мотнулась в сторону. Бамц! — в другую. Как теннисный мячик, который отбивают две ракетки. У моей матери отличная подача! — Лариса, ты что! Дядя Валера схватил мать за локти. — Спелся с этой воровкой! — взвизгнула она. — Ты еще куда лезешь! Она понесла какой-то грязный вздор про украденные у нее деньги, про дорогие краски, про змею, пригретую на груди…. — Дядя Валера, мы с вами одна шайка, значит! — Я не могла удержать кривой ухмылки. Мать кинулась бы на меня, если бы он ее не удержал. — Все, хорош! — рявкнул он. — Очумела ты, Лариса! Что у тебя за… — Он глянул на меня и проглотил ругательство: — … в башке! Ты иди промой ее хлоркой, что ли, и ершиком туалетным прочисти! С тебя станется заяву накатать! Слышь, чего говорю? — Он встряхнул ее за локти. — Зону топтать, говорю, не хочется ни за что ни про что! — Что ты, Валера, какую зону… — залепетала мать. Он брезгливо выпустил ее, будто стряхнул с рук липкую гадость. — Со своими тараканами сама разбирайся. А меня не втягивай. Он шмыгнул, посмотрел на меня. Хотел что-то сказать, но только махнул рукой. Собрался с невероятной скоростью, оделся и исчез. В коридоре мелькнула напоследок его оплывшая фигура с сумкой в одной руке и с гирей — в другой. Он, оказывается, вполне мог ее поднимать и даже тащить. Мать села на стул. Уронила руки на колени. Кажется, всхлипнула. Мне стало ее жалко. — Да вернется он, — грубовато сказала я. — Ма, ну ты чего… — Собирайся. — Что? — Собирай вещи, — сухо повторила она. Никаких слез в ее голосе и в помине не было. — Выметайся. ПОШЛА ВОН! Я вскочила, натянула первое, что попалось под руку, — старое утепленное трико, валявшееся в шкафу еще с зимней физкультуры… Свитер какой-то детский, тесный… Куртку… В прихожей замешкалась, ища ключи. Мать вышла за мной, сняла их с крючка и сунула в карман. — Они тебе больше не понадобятся. Не возвращайся. Я попятилась. Чуть не споткнулась на верхней ступеньке лестницы. Дверь не хлобыстнула с размаху перед моим лицом, а мягко закрылась, и это лучше всего остального убедило меня в том, что мать говорила серьезно. Я очень скоро продрогла в своем трико и осенней куртке. Когда переходила дорогу, нога сорвалась в лужу у бордюра. Ботинок мгновенно промок. — Что ты брызгаешься, как бегемот, — неприязненно сказала какая-то женщина. — Смотреть надо куда идешь! Куда я иду… А куда я иду? Я встала посреди проезжей части, развернулась и пошла обратно, не обращая внимания на злые автомобильные гудки. Фары, огни, реклама, фары… Теперь я утонула в луже другой ногой. В обоих ботинках хлюпала мартовская вода. Что меня ждет? Возвращаться некуда. Попытаться переночевать у друзей? Меня пустят на одну-две ночи, но что дальше? Я не сдам экзамены. Я — никто. На столбе белело объявление: телефон психологической помощи. «ЗВОНИ, ЕСЛИ БОЛЬНО». Я потянулась к сотовому, но вспомнила школьную психологиню и засмеялась вслух. Бабуленька, мы и правда хорошо посидели. Но я, кажется, засиделась. Пора и честь знать, как ты любила говорить, съев две дюжины масленичных блинов у соседки. Мысли мои текли как будто вне меня, пока я шла, не разбирая дороги. Тело, которое я тащила через лужи, через мокрый холодный воздух, через темноту, — мое собственное тело мне хотелось снять, как чулок, и отбросить в сторону. В нем было плохо. Самое простое — под машину. Но жалко водителя. А если у него дети на заднем сиденье? Подумав о детях, я остановилась, будто натолкнувшись на препятствие. Меня обругали сзади коровой и пихнули в плечо. Веревки у меня нет. Как и денег на таблетки. Да и могут откачать. Нет, нужно наверняка. Мост. Высокий. Крымский — идеально. Хорошо, что у меня с собой проездной — там от метро два шага. Меня охватила спокойная уверенность. Я наконец-то понимала, кто я, куда я иду и зачем. Я иду к мосту. Там будет сначала высоко и ветер, потом больно, а потом — все. Я сунула руку в карман, проверяя, точно ли захватила проездной, и наткнулась на смятую бумажку. Сотенная купюра! О, и еще одна! Дядя Валера гонял меня вчера за пивом, а я не вернула сдачу. Я вдруг ужасно обрадовалась этим двумстам рублям. Порадую себя напоследок! Кажется, заключенные в Америке сами выбирают себе ужин перед казнью… Напротив светились большие окна «Макдональдса». Я могу взять картошку, куриные кусочки, и еще останется на маленькую колу. Или не хватит? Я еще соображала, смогу ли заказать все, что хочу, а ноги уже несли меня к кафе. Внутри почти не было клиентов, только две семейные пары с детьми хохотали за большим столом. Я взяла свой заказ и забилась к окну. Господи, как же я замерзла! В последнюю минуту мне хватило ума заменить колу на чай. Я жевала, смотрела в окно и ни о чем не думала. В голове была пустота. На дорожке показалась мужская фигура. Человек прошел мимо меня, остановился, вернулся обратно. Я таращилась сквозь него, пока он не щелкнул по разделявшей нас преграде. Я вздрогнула, будто меня разбудили, и уставилась на Ясногородского. Он пошевелил губами за стеклом, улыбнулся, махнул в сторону входа. Через десять секунд Леонид Андреевич возник передо мной.