— Придется ввести тебя в курс дела. Я ведь рассказывал у экстрасенса, как на всех уроках литературы таращился на твой портрет. В смысле на портрет Гончаровой. Естественно, я и темой своего доклада избрал историю женитьбы Пушкина. Я тогда перерыл море книг, и доклад получился на уровне. И вот что я выяснил. Свадьба Пушкина и Натали состоялась в феврале тысяча восемьсот тридцать первого года. Ты помнишь, сколько раз откладывалось это событие? Я немного подумала и, боясь ошибиться, выдала ответ: — Раза два, кажется. — Намного больше. Он же добивался ее почти два года! А из-за чего откладывалась свадьба? — Из-за денег! — Это я помнила твердо. — Скорее из-за их отсутствия, — обломил меня Гоша. — Гончаровы были по уши в долгах. — А мне всегда казалось, что Гончаровы были людьми состоятельными и не шли на этот брак оттого, что Пушкин был недостаточно богат. — Естественно. Натали была младшей, мать даже не могла дать за ней приличного приданого. Поэтому-то и хотелось пристроить дочерей. Знаешь, что было в приданом Натали? — Откуда? — удивилась я. — Я ведь зубной врач, а не пушкинист. — Конечно, этого ты знать не обязана, но уж больно интересный факт я сейчас раскопал. Так вот, в приданое Гончаровы пытались дать, и, кажется, дали, бронзовую статую императрицы. Скульптура не имела никакой ценности, и предполагалось отправить ее в переплавку, чтобы получить деньги за металл. Статую пожалели, и Пушкин был готов сам дать приданое за невестой, лишь бы свадьба состоялась! Даже в день венчания свадьба могла сорваться. Вот, слушай. — Гоша вынул из стопки книг коричневый томик, — Ты, кстати, сама сделана тут закладку! Это «Жизнь Пушкина, рассказанная им самим и его современниками», том второй: «Наутро в день свадьбы Наталья Ивановна (мать невесты) прислала сказать, что все опять придется отложить — нет денег на карету. Кстати, на жениховский фрак Пушкин разоряться не стал — венчался во фраке Нащокина. Жених послал денег — свадьба состоялась». Я слушала Гошу и чувствовала, что рот мой самопроизвольно открывается все шире: — А как же тогда понять комментарии из школьных учебников о том, что бедный Пушкин был вынужден вкалывать, как каторжный, чтобы обеспечить жену нарядами и драгоценностями для выходов в свет? — Он и вкалывал, — подтвердил Гоша. — Только не из-за капризов жены, а потому что ему совесть не позволяла оставлять ее семью в бедственном положении. А насчет балов… Ты помнишь, сколько детей было у Пушкина? — Кажется, четверо. — А теперь прибавь сюда еще два выкидыша. Получается, шесть беременностей! — Подожди-ка, — задумалась я и начала считать: — Свадьба состоялась в феврале тридцать первого, а спустя шесть лет Пушкин погибает. За шесть лет шесть беременностей! В школе как-то не делали упор на эти факты из его биографии. — Еще бы! — засмеялся Игорь. — У нас в СССР и секса-то не было. А ты предлагаешь изучать интимную жизнь Пушкина! Теперь, Наташенька, подумай хорошенько и скажи мне даже не как врач, а как женщина: можно вести активную светскую жизнь, будучи постоянно в интересном положении? — В конце двадцатого века можно все. Я до самых родов плавала, а две мои сокурсницы родили чуть ли не на экзамене. — Это все так, но ты учти, что в прошлом-то веке женщине, ожидающей ребенка, и двигаться особо не разрешали! — Игорь, ты меня поражаешь. Откуда такие познания? Ты же не медик! В ответ Игорь снова открыл знакомый мне томик и прочел: — «Мне что-то страшно за тебя… Дома ты не усидишь, поедешь во дворец и, того и гляди, выкинешь на сто пятой ступени комендантской лестницы… Пишет ли Брюллов твой портрет?.. Ходишь ли ты по комнате… как мне обещала?» Это — письмо Пушкина к Натали, написанное восьмого декабря того же тысяча восемьсот тридцать первого года. — Постой-ка! — Я взяла альбом и стала внимательно вглядываться в портрет. — Выходит, в момент написания портрета она была беременна? Скажи мне, мистер Всезнайка, когда родился пушкинский первенец? — В мае тысяча восемьсот тридцать второго, — тотчас же, как будто только и ждал моего вопроса, ответил он. — То есть срок был уже приличный! А на портрете у нее такая тонкая талия! Чуть толще шеи! Неужели ее так утянули? — Вот еще! — ухмыльнулся Игорь. — Что она, своим детям враг? Но ты, Наташка, молодец, правильно соображаешь! В этом-то вся суть дела! — Гош, я, наверное, дура. Я ничегошеньки не понимаю. — Сейчас поймешь. Слушай дальше: «Письма твои меня не радуют. Что такое vertige[9]? обмороки или тошнота? виделась ли ты с бабкой?[10] Пустили ли тебе кровь? Все это ужас меня беспокоит. Чем больше думаю, тем яснее вижу, что глупо я сделал, что уехал от тебя. Без меня ты что-нибудь с собой да напроказишь. Того и гляди выкинешь… Бог знает, кончу ли здесь мои дела, но к празднику к тебе приеду. Голкондских алмазов[11] дожидаться не намерен и в новый год вывезу тебя в бусах». — Ну? — Я выжидающе смотрела на Гошу. Конечно, но ведь какие-то драгоценности у Гончаровой были! — Были, конечно, но этих серег не было и в помине, — улыбнулся он. — Знаешь, что получится, если собрать все, что мы с тобой тут нарыли, воедино? Художник рисует портрет беременной, отвратительно себя чувствующей молодой женщины. Ей, наверное, лежать-то было невмоготу, не то что часами позировать. — Пожалуй, ты прав. — Я знала на примере своих подруг, что многие переносят беременность нелегко. — Я знаю, что прав, — самодовольно сказал Игорь. — А теперь представь себе художника. Написать портрет — это ведь не снимок «Полароидом» сделать. Тут время нужно. А время, как ты понимаешь, — это деньги. Портрет — удовольствие не из дешевых, и каждый сеанс стоил немало. — Да, — согласилась я. — Брюллов — мастер известный. — Но дело-то в том, что речь идет не о знаменитом Карле, а об его менее популярном брате. Портрет Натали — именно его кисти. То ли Карл запросил много, то ли просто отказал Пушкину, но факт остается фактом. Портрет писал Александр Брюллов. И за свою работу он взял не очень дорого. Ведь чем меньше сеансов, тем дешевле. Вспомни знаменитый гоголевский «Портрет». Там классно рассказано о том, как рисовали заказные портреты. Думаю, Брюллов провел от силы два сеанса, тщательно выписав только лицо и плечи Натали. А фигуру, детали костюма и тем более украшения он писал или по памяти, или нарисовал серьги из своего реквизита художника. — То есть, — наконец дошло до меня, — и неправдоподобно узкая для такого срока беременности талия, и серьги — плод фантазии художника? — Именно! Еще вспомни фразу о голкондских алмазах, и все сразу станет на места. — Я что-то проворонила эти слова. — А в них-то вся суть! В силу того, что Пушкину пришлось расплачиваться по долгам Гончаровых, бриллианты Натальи Николаевны были заложены. И в момент написания портрета их у нее просто не было! Брюллов нарисовал серьги либо по описанию Натальи Николаевны, либо нафантазировал, а подлинные спокойно лежали в закладе. — Так что кто-то здорово обманул Светлану Иосифовну. Отдать такие бабки за пусть даже антикварные серьги с бриллиантами, но не принадлежащие Натали! — Вернемся домой, покажу их знакомому ювелиру. Он разберется, — ответил Игорь. — А почему не сделать это здесь? — Да поздно уже, и потом не нравится мне этот город, и все тут! Я долго молчала, а потом произнесла: — Слушай, Игорь! Что же это получается? Выходит, Славу вообще убили ни за что! — Выходит, что так! — ответил Игорь и начал собирать книги. ГЛАВА 23 Ранним утром в дверь постучали. — Девчонки, поднимайтесь! — услышали мы бодрый голос Тарховского. — Горы ждут! — Уже идем! Мы быстренько оделись и спустились вниз. У дверей гостиницы стоял синий милицейский «пазик», откуда нам приветливо замахал рукой полковник Чхеидзе. Следом за нами в сопровождении Гоши вышли Свенсоны. Мы уселись, и автобус покатил вдоль берега. День стоял ясный, небо было по-летнему синее и высокое. Вскоре автобус свернул с шоссе и начал петлять по узкой горной дороге. Я все время молча смотрела в окно, пытаясь прояснить свое отношение к Игорю. Полковник рассказывал о местах, где мы проезжали, а Татьяна с удовольствием играла роль переводчика. Автобус заехал на симпатичную лужайку, заросшую молодой изумрудной травой, и остановился. Место было просто создано для пикников. Аккуратные столы и скамеечки, навесы… Отсюда отлично была видна огромная алая надпись: «Вход воспрещен! Заповедная зона». — Это место называется Чертовы ворота, — сообщил полковник. — Вон там, за скалой, — самый настоящий водопад, образующий горную реку. — А что написано там, наверху? — Грета была по-журналистски дотошна. Танька, не задумываясь, перевела. Шведы недоуменно переглянулись. — Так туда же нельзя! — Улоф часто заморгал. — Но некоторым можно, — ответила Танька. — Вот с этого и начинается беззаконие, — покачал головой швед и посмотрел на наших спутников. — Не переводите этого, Таня! Мужчины вытащили плетеные кресла и пластиковые столики, собрали мангал и начали разводить костер. — Вы, девушки, отдыхайте. Шашлык — дело мужское, — сказал Чхеидзе. Мы с Танькой уселись в кресла, а Грета с отцом вооружились видеокамерой и отправились запечатлять окрестности. Костер разгорелся сразу. Толстые и тонкие ветки постепенно сгорали в жарких объятиях пламени. Неподвижно сидеть в кресле стало холодно, и я переместилась поближе к огню. — Ты сейчас вся дымом провоняешь, — предупредила Татьяна. — Спасибо за заботу, — отмахнулась я. — Уж лучше прокопчусь, но хоть согреюсь. Игорь неслышно подошел ко мне сзади и ласково обнял за плечи. «Боже, что ж он делает! Неужели не понимает, что в наших общих интересах нам лучше держаться подальше друг от друга?!» — подумала я, но была не в силах отстраниться. — Что, Наташка, замерзла?