Я никогда не представляла какой будет моя свадьба. Сколько себя помню, в жоме разговоры велись только о возможном замужестве старшей сестры, а я всегда была где-то на периферии, как человек, который послужит семье «другим образом»: нянькой детей Светы, сиделкой престарелым родителям или что-то в таком же духе. Может из-за этого мне все равно, что свадьба, которой у меня не должно было быть, проходит сквозь меня транзитом. Заканчиваются поздравления и подарки. Заканчивается день. Нас с женихом провожают до машины: мы уезжаем первыми, а у гостей продолжится веселье до последнего ушедшего. По дороге до дома Островский молчит: смотрит не в телефон, а куда-то перед собой, развязывая узел галстука и медленно, словно многофункциональный аксессуар, наматывая его на руку. Я вспоминаю хватку этих пальцев и потихоньку отодвигаюсь на максимально возможное расстояние. Муж это замечает. — Боишься меня? Интересно, какой ответ он желает услышать после того, как чуть не сломал мне ногу? Вряд ли правдивый. — Мне… нужно немного времени, чтобы привыкнуть к вам. Я не привыкла находиться наедине с мужчиной, которого едва знаю. Удивительно, но он даже одобрительно качает головой. Правда, в его словах совсем иный смысл: — Это хорошо, что ты не привыкла к мужчинам. Надеюсь, — бросает взгляд на роскошные золотые с бриллиантами часы, — тридцати минут тебе хватит, чтобы узнать меня поближе. — Тридцати минут? — не понимаю я. — Пока доедем до дома. Супружеский долг? — Уже откровенно издевается. — Тебе это о чем-то говорит? Мне снова не удается унять дрожь. От одной мысли о том, что этот огромный мужчина будет прикасаться ко мне своими огромными, покрытыми тонкими темными волосками руками, становится дурно до тошноты. Хочется покрыть кожу защитным слоем бетона, надежно зацементировать себя от всего, что может причинить вред, но больше всего — от Островского. — Хвати трястись, дура, — снова злится Марат. Мой взгляд автоматически находит его руки — не тянутся ли ко мне? Нет, вместо этого он занят запонками. Справившись с одной, вторую руку тычет мне, и я очень медленно, но все-таки достаю ее из петли. Протягиваю на раскрытой ладони. Марат поглядывает так, словно даю ему навозного червя, а не его собственное украшение, стоимостью больше, чем вся моя жизнь. Я даже не успеваю предугадать, что он собирается сделать, когда Островский вдруг резко хватает меня за лицо, сдавливает щеки и нависает надо мной злой и беспощадной тенью. — Слушай очень внимательно, девочка, потому что я привык к понимаю с первого раза. Второй раз не повторяю никогда — просто исполняю то, что пообещал. Ты — моя жена. Мне плевать на твои розовые фантазии и мечты, на принца из девичьих грез и всю эту херню. Ты принадлежишь мне. И так уж получилось, что я заплатил тебя гораздо больше, чем ты стоишь. Поэтому ты будешь раздвигать ноги всегда, когда я захочу. Будешь делать все, что я захочу. Говорить и даже дышать, когда я разрешу. И мне глубоко плевать, как эти правила отразятся на твоей хрупкой душевной организации. Если в течение полугода ты не забеременеешь… Он многозначительно щурится. Всевышний, помоги мне не сойти с ума от ужаса… — Я привык избавляться от бесполезных вещей, Анфиса. Включая бесполезных женщин. Так что в твоих же интересах не корчить из себя целку и дать мне обещанного наследника как можно скорее. Только теперь я понимаю, как люди сходят с ума от страха. Не медленно и по чуть-чуть, а мгновенно, потому что увиденное или услышанное на части рвет их душу. Хорошо, что Островский отпускает меня и брезгливо отряхивает руки, словно на них могли остаться частички моей кожи. Когда подъезжает к его особняку — за городом, на Рублевке — вокруг дома столько света, что можно рассмотреть даже цвет занавесок на окнах второго и третьего этажей. Но я не вижу ничего, кроме носков своих туфель, потому что Света была выше меня и, чтобы не упасть, мне приходится поднимать подол. Островский идет впереди, молча проходит через длинный ряд домашних работников, и мне приходиться чуть не бежать следом, чтобы не отстать от него. Кое-как успеваю хотя бы просто кивать всем этим людям. Захожу в дом вверх по мраморной лестнице. — Рэйн, какого хрена?! Мои ноги буквально врастают в пол от того, как яростно кричит Марат. Рэйн? Его пес? — Ты не пригласил меня на свадьбу, — негромкий ироничный голос. — А я приготовил подарок своей новой мамочке. Знакомый голос. Настолько, что, вспоминая, где я слышала его раньше, прячу губы за ладонью. Если мой муж узнает, что делал владелец этого голоса… Что он делает в доме Островского? — Кто впустил эту мразь?! — громыхает Марат. — Данилов, блядь?! За что я плачу тебе такие бабки?! Вокруг нас мгновенно поднимается суета. Дом, который минуту назад выглядел почти безжизненным, внезапно превращается в муравейник. И во всем этом хаосе бегающих людей я нахожу в себе силы сделать шаг в сторону, выйти из-за тени спины мужа. Может быть, мне показалось? Я целый день вспоминала рыжего Дьявола. Это может быть просто злая шутка моего подсознания. О чем еще думать накануне брачной ночи с человеком, от которого бросает в ужас, как не о мальчишке, чей дьявольский шепот до сих пор торчит в моих ушах? Я уже видела эту потертую кожаную куртку. И эти рыжие, словно обкромсанные тупыми ножницами волосы. И злые голубые глаза. Рэйн?! Так его зовут? Мальчишка замечает меня. Хмурится и открывает рот, чтобы что-то сказать. Но кулак Островского врезается ему в челюсть. Я никогда раньше не видела, как мужчины бьют друг друга. То есть, видела, но только по телевизору и обычно меня это зрелище настолько пугало, что старалась выходить из комнаты. Отец был и до сих пор есть заядлым любителем бокса и другого почти-законного красивого мордобоя, а как по мне — это все просто от избытка тестостерона. Нормальные здравомыслящие люди должны договариваться обо всем при помощи слов, ведь именно этим мы и отличаемся от животных. Но то, что происходит сейчас, совсем не похоже ни на бокс, ни на единоборства. И еще меньше это похоже на постановочную киношную драку. Звук от удара такой, словно два КАМАЗа встретились в лобовой на полном ходу: сильный, жесткий, со скрежетом. Я не успеваю заткнуть уши и встречаю его абсолютно «голой». В голове взрывается противная боль воспоминаний из прошлого. Нет. Нет, нет нет… Не сейчас и не здесь. Не перед человеком, который и так считает меня слабым и бесхребетным существом. Нужно просто вдохнуть и взять себя в руки. И сделать хоть что-нибудь, чтобы не быть безмозглой болванкой, которая просто стоит и смотрит, как на ее глазах здоровенный злой мужик избивает тощего пацана. Нужно вызвать «неотложку», пока Марат не превратил рыжего мальчишку в кусок отбитого мяса. Но, вопреки моим предположениям, Дьявол не падает. Он только с видимым усилием поворачивает голову, которую от удара запрокинул назад до противного хруста шейных позвонков. Поворачивает, смотрит на Островского затуманенным взглядом и тыльной стороной ладони медленно вытирает кровь с разбитой губы. — Какого хера?! — не понимает Островский, потому что, видимо сам того не осознавая, трясет рукой, словно хочет смахнуть боль от удара. — Ты снова напился? Обдолбился какой-то херотой и пришел насрать мне на порог?