И в который раз за день вытолкать из головы мысли о наглом мальчишке и его губах, которые были слишком наглыми и слишком… горячими. Глава 5: Анфиса Церемония закончена и гости идут к выходу. Кажется, их организовывает специально нанятая женщина, которая, словно фантом, то и дело мелькает у меня перед глазами: что-то говорит, напоминает, согласовывает. Распорядитель на свадьбе, должно быть. Мне все равно. Я просто хочу, чтобы этот длинный-длинный день, наконец, закончился, хоть впереди самая тяжелая его часть — праздничное застолье. По такому случаю арендован элитный загородный клуб, куда мы и едем. В одной машине с Островским я чувствую себя абсолютно беспомощной, хоть он вообще не проявляет ко мне никакого интереса: говорит по телефону, отдает какие-то распоряжения. Ровно и четко, без намека на повышенный тон или раздражение. «Во всем нужно искать хорошие стороны», — звучит в моей голове голос старшей сестры. И дальше перечнем: Островский не был замечен в жестоком обращении с двумя своими предыдущими женами, хоть со второй очень долго судился за раздел имущества. Он все-таки не урод. У него красивые зубы и не воняет изо рта. Он озвучил сумму, которую я буду получать ежемесячно «на текущие расходы» и у меня нет ни малейшего представления, куда мне столько денег и что я буду с ними делать. И за все это от меня требуется лишь покорность, идеальное поведение и, конечно же, наследник, в котором сольются деньги и дворянская кровь. Стараюсь ухватиться за все эти далеко не последние вещи, но становится только хуже. — Почему ты до сих пор девственница? — неожиданно спрашивает Островский, когда впереди уже виден высокий каменный забор, за которым надежно спрятан ресторанный комплекс. Почему-то я была уверена, что он об этом спросит. Но еще в первую встречу. — Потому что ждала особенного человека. Когда репетировала, фраза казалась абсолютно логичной. А сейчас, когда слова сказаны и Марат слегка приподнимает бровь, понимаю, что загнала себя в ловушку. — Ну и как — дождалась? Мне кажется, что он впервые проявляет что-то похожее на эмоции — насмехается надо мной. Конечно, в наше время быть девственницей в двадцать шесть — все равно, что носить позорное клеймо. Но я никогда этого не стыдилась и не собираюсь стыдится теперь. — Нет, Марат. — Впервые набираюсь смелости назвать его по имени. — Не дождалась. Он пожимает плечами, но за миг до того, как отвернуться, я уверена, что замечаю искру раздражения в его глазах. Как описать свадьбу человека, у которого есть все и даже больше, чем «все»? Это не просто богато. Это неприлично роскошно. Вызывающе дорого. А на мой вкус — излишне пафосно и как-то… постановочно. Даже гости, хоть все они из высших слоев общества и вряд ли дали бы собой понукать, говорят словно по бумажке. Произносят слова поздравления, показательно дарят какие-то винтажные вещи, уникальные произведения искусства, старинные ружья. Под строгим взглядом матери я ни на секунду не забываю о своей роли: улыбаюсь, принимаю подарки, нахожу слова благодарности. Рано или поздно этот фарс закончится. Нужно просто перетерпеть. Когда на улице начинает темнеть, мне все-таки удается украсть минутку, чтобы сбежать ото всех на припорошенную снегом веранду. Видно, что здесь старались расчистить все для высоких гостей, но с природой не поспорить. В этом году, говорят, и так аномально темная зима, хоть вчера, когда я неслась прочь из церкви и ее странного «обитателя», мне казалось совсем иначе. Берусь пальцами за деревянные перила, немного наклоняюсь вперед и набираю полную грудь воздуха. Выдыхаю облачком раскаленного пара и, как мантру, повторяю в своей голове: «Все будет хорошо, все будет хорошо…» — Что, уже тошнит? — слышу откуда-то справа ироничный женский голос. Напрягаю зрение, но в темном углу есть лишь рассеянная тень. Впрочем, она не играет в прятки и медленно выходит на маленькую «арену», образованную желтым светом фонаря. Лиза, моя падчерица. С узкой сигаретой, зажатой между идеально ровными пальцами с длинными острыми ногтями. Не рука, а лапа хищной птицы. Даже смотреть неприятно, хоть, говорят, сейчас такое в моде. — Просто дышу воздухом, — отвечаю я, чуть сильнее кутая плечи в болеро из серебряного соболя. Она кривит губы и стряхивает пепел прямо под ноги, хоть протяни руку — и на маленьком столике справа стоит ряд бронзовых пепельниц. — Ты моложе, чем я думала. — Осматривает меня с ног до головы. — Нравится старое мясо? Это она так об отце? Я слышала, что в богатых семьях свои причуды, но даже мне, хоть меня никогда не баловали деньгами и вседозволенностью, не пришло бы в голову сказать что-то подобное о своих родителях. — Я вегетарианка, — мой ответ. — Серьезно?! — Лиза лениво смеется, затягивается и снова смеется. — Значит, мамочка права и ты действительно просто еще одна его овца. Имей ввиду, Долли: никто и никогда не встанет между мной и отцом. Потому что я его любимая единственная доченька, а ты только временная подстилка для известных нужд. В папочкином возрасте мужчин часто тянет делать глупости. Например, — кончиком зажженной сигареты она не очень аккуратно обводит мой контур, — заводить говорящий скот. Она проходит мимо и нарочно громко охает, как будто в самом деле «случайно» стряхнула пепел прямо на подол моего свадебного платья. Пожимает плечами, корча извинения, и ныряет в зал, оставив после себя вонь ментолового дыма и дурного воспитания. Помню, как однажды, пару недель назад, когда мы со Светой после примерки платья зашли посидеть в кафе, сестра вдруг начала рассказывать о том, что у Островского очень дурно воспитана дочь, и что она скорее придушит ее собственными руками, чем прогнется под «капризы мелкой засранки». Тогда эти ее слова показались мне довольно жестокими. Всем нужна семья и любящие родители — нам ли, двум сиротам при живых отце и матери, этого не знать? Даже попыталась вступиться за Лизу, хоть не знала о ней ничего, кроме имени. А Света посмотрела на меня, как на полоумную, и предложила избавляться от травоядного взгляда на мир, пока его хищники не пустили мне кровь. Только теперь я начинаю понимать, о чем она тогда говорила. Выждав еще пару минут, возвращаюсь в зал. Островский уже ищет меня взглядом и когда усаживаюсь на свое место, наклоняется, чтобы сказать на ухо: — Будь добра, больше не делай так, чтобы я искал тебя — и не мог найти. — Я просто вышла подышать воздухом, Марат, — инстинктивно пытаюсь защититься, в ответ на что он находит под столом мое колено и медленно, словно тиски, сжимает его до моего едва сдерживаемого вскрика. — Будь всегда на виду, Анфиса. Это понятно? Я хочу всегда знать, где ты, с кем и чем занимаешься. В любое время, когда мне захочется. Если я звоню посреди ночи — ты берешь трубку. Если я звоню, когда ты в душе — ты берешь трубку. Если я хочу, чтобы ты бросила все и приехала в ту точку, куда я скажу — ты собираешь вещи и выезжаешь. Или вылетаешь. Синий взгляд мгновение фиксируется на моем лице. Пальцы снова начинают выкручивать колено. Быстро киваю. Островский выжидает пару секунд и, наконец, убирает руку. Потом как ни в чем не бывало, поднимает бокал, встречая очередной тост за счастье новобрачных. Его вторая жена — мать Лизы — изменила ему с его младшим братом. Это слухи, которые я узнала от Светы, и даже когда мы были в своей комнате за закрытой дверью, сестра говорила об этом шепотом, как будто опасалась даже стен. Сказала, что подслушала это случайно, но не стала уточнять, от кого. А потом добавила, совсем еле слышно: «Его брат погиб — попал под колеса пьяному водителю грузовика». И посмотрела многозначительно, как будто эти два факта — измена и авария — могли быть как-то связаны между собой. Я запрещаю себе даже думать обо всем этом. Мой муж сидит слишком близко. И он очень похож на человека, который, если захочет, может проломить череп кому угодно ради того, чтобы удовлетворить свое любопытство содержимым его мыслей. Глава 6: Анфиса