Сестра делает шаг в комнату, становится у него за спиной и даже кладет руку на плечо, но Островский нервно ее стряхивает. Как могу, сдерживаю усмешку: Светлана правда думала, что стоит ей появиться — и Марат из куска дерьма превратиться в душистое сливочное маслице? А еще говорят, что это я слишком наивна. Но лучше сейчас держать чувства при себе, как и любые комментарии. Потому что нужно выжить любой ценой. Чтобы моему Рыжему Дьяволу было кого спасать. Глава 52: Анфиса — Для начала, — Островский кивает охраннику и мне протягивают очередной документ. — Ты подпишешь вот это. Иначе наш разговор закончиться не начавшись. Снова подписать себе смертельный приговор? Это даже не смешно. Но когда замечаю, что это — документы о разводе, руки начинают предательски дрожать, выдавая меня с головой. Развод? Вот так — без напутственного могильного камня где-то под березками? Или все так и задумано: снять с себя подозрения, чтобы, наконец, исполнить угрозу? — Я не буду это подписывать, пока не увижу дочь и ты не разорвешь мой от нее отказ. Это я сказала? Мысли путаются, как спугнутые птицы, но как-то очень быстро рассаживаются по местам, чтобы в открывшемся свободном пространстве, появилась та самая я, которая не побоялась выступить против Островского, не побоялась хотя бы попытаться его обыграть, не испугалась ничего, потому что хотела выжить и вырваться на свободу. Я всегда восхищалась той Анфисой. И даже как-то стыдно, что сыграла в эту машину времени и позволила вернуть себя на четыре года назад, когда шарахалась даже от собственной тени. — Ты это серьезно? — подается вперед Островский, и дорогой паркет подгибается под «пяткой» его трости. — Думаешь, раз ублюдок тявкнул на меня, имеешь право вести себя, как блядина с гонором? Что-то не так. Я прожила с этим человеком четыре года под одной крышей. По одной его интонации могу понять, когда, как и чем он будет меня бить. Сейчас Островской, хоть и корчит царя, но… даже почти вежлив. Насколько вежливость и Островский вообще могут быть совместимы. — Я серьезно, Марат, — стараясь выдержать ровный тон. — Что хочешь подпишу, только отдай мне дочь. Мне кажется, он даже готов подумать над моим предложением, но тут Светлана наклоняется к его уху и что-то шепчет, поглядывая в мою сторону как нарочно для того, чтобы у меня и мысли не было думать, что речь не обо мне. Островский снова от нее отмахивается. Светлана поджимает губы и скрещивает руки в явном выражении недовольства. Забыла ща годы вольной жизни, что тут у нас не южные страны, Европы и демократия. Это — другая реальность, где прав тот, у кого золотой МастерКард, счета в офшорах и застолья в компании «верхов». — Подписывай, Анфиса, и выйдешь отсюда прямо сейчас, даже на своих ногах. «Я заберу тебя, верь мне…» — как соломинка, за которую держусь из последних сил, слова Рэйна. — Сначала верни Александру, Марат. Он долго и пристально смотрит мне в глаза, пугает этим своим непроизнесённым: «Ты совсем страх потеряла?!» Не сдаюсь. До боли, до рези в ладонях сжимаю кулаки. Что-то точно поменялось. Марат «убивал» меня и за меньшее. Значит, теперь нужно стоять на смерть. — Приведиье мелкую, — наконец, поддается Островский, и я не знаю, кто в эту минуту удивлен больше — он сам, я или Светлана. У сестры совершенно белое от злости лицо. С чего бы? Какое ей дело до нас с Капитошкой, если сама же просила отодвинуться? Но все попытки понять ситуацию, гаснут, когда охранник приводит мою сонную малышку. Она трет глаза кулаками, осматривается и только когда понимает, что не спит, бросается ко мне, чтобы крепким вьюнком обхватить за ноги. Перебираю ее растрепанные ото сна волосы. Агата никогда не заплетает ей косички, а сегодня я не смогла этого сделать из-за выставки. — Теперь подписывай, Анфиса, — приказывает Марат. — У меня было еще одно условие. — Я помню, помню… — Он противно скалится и у него начинает дрожать веко. В последнее время такое часто. Сказывается сидящая в его башке болезнь. — Но либо ты подписываешь сейчас, либо я убью вас обоих. И начну вот с нее, — подбородком в сторону Алексы. А вот теперь он не шутит. Узнаю прежнего Марата. Я прошу дать мне ручку, ставлю пару росчерков. Конечно, это просто заявление для суда — отказ от материальных ценностей в обмен на быстрый процесс. Уверена, все остальное Островский устроит без моего участия. Быстро, чтобы потащить в постель Светлану. Что он собирается там с ней делать? Рассмеялась бы, но поджимаю губы от греха подальше. Островский приглядывается к моей подписи. Шамкает губами. И приказывает своим людям «вышвырнуть нас где-нибудь подальше». Машина, темная дорога в ливень и молнии. Мы с Капитошкой жмемся друг к другу, как котята, потому что даже сейчас я скорее поверю в то, что это — конец, а никакая не свобода. — Все холосо будет, — пытается успокоить меня Алекса, и мне становится стыдно, что она — такая маленькая, успокаивает большую меня, а не наоборот. — Лэйн обещал. Когда машина останавливается, сквозь густые потоки воды на стеклах, я вижу лишь лесополосу по обе стороны дороги. Дом Островского за городом, мы ехали не так долго, чтобы вернуться в столицу. Кажется, дорогу перегородил еще один черный «внедорожник». Тяжело дышу и что есть силы прижимаю к себе Капитошку. Это не свобода. Нет. Сажусь так, чтобы пнуть ногами первого же, кто сунется к нам через пассажирскую дверь. За стеклом — тонкая черная тень. Короткий обмен неясными фразами. Дверь открывается. — Привет, Единорожка, — слышу знакомый голос, и горло сводит от внезапно рухнувшего на плечи облегчения. Я вряд ли понимаю, как Рэйн берет Алексу на руки, как помогает мне выйти, как уверенно держит за руку и твердой походкой ведет к своему внедорожнику. Дождь на наши головы — просто как из ведра. За несколько метров пути между автомобилями, успеваем промокнуть с ног до головы. Внутри салона тихо. — Не уходи! — Как ненормальная, хватаю Рэйна за рукав пиджака, когда понимаю, что он собирается вернуться. — Не надо, пожалуйста! Он оглядывается, мягко, но уверенно снимает мою руку. Мне хочется, чтобы улыбнулся, сказал что-то теплое, ободряющее, но у него снова все тот же совершенно непроницаемый взгляд. Чтобы сказал хоть что-то.