Я на миг прикрываю глаза, вспоминаю ощущение выпуклых кривых шрамов под пальцами. Вспоминаю жадные дерзкие губы у себя на шее. — Что за херня? — шипит Марат, до боли сжимая мои пальцы. — Что не поняла? Показушно улыбаюсь до судорог за ушами, и прохожу глубже в зал. У меня просто фантомные воспоминания. Рэйна давно нет в стране. С чего бы ему здесь сидеть, если единственное, ради чего он приехал — возможное наследство — снова ему не светит? Но он все-таки здесь. Высокий, красивый, в дорогом костюме и рубашке с галстуком, но с растрепанными непослушными рыжими волосами. За руку с молодой красивой девицей. Ему как раз по возрасту, хоть воняет вульгарщиной, но, говорят, именно таких любят современные устроенные мужчины. Даже не знаю, как проговариваю вступительное слово без заминок. Голос не дрожит, но ладони горят так сильно, что едва сдерживаюсь, чтобы не сбежать в дамскую комнату. Провожу аукцион. Запрещаю себе смотреть на Рэйна, но чувствую его взгляд словно прибитый гвоздями. Марат его заметил? Господи, да как его можно не заметить?! Чего добивается мой Рыжий Дьявол? Хочет, чтобы Островский на моих глаза всадил в него пулю? Я чуть не теряю сознания, потому что слишком живо представляю эту картину. Ссылаюсь на нервы и чуть не на коленях выклянчиваю у Марата разрешение выйти на свежий воздух. По длинному коридору, где почти нет света, от спешки теряя туфли. Через черную дверь выхожу уже босиком, придерживаясь за стену, чтобы не упасть. Зачем ты пришел, Рэйн? Чего добиваешься? Я не вынесу, если с тобой что-нибудь случиться! Прижимаюсь лбом к холодной каменной стене, пытаясь восстановить дыхание. И тут же вздрагиваю, когда дверь распахивается. Рэйн? Я не понимаю, что происходит, когда он разворачивает меня, словно куклу, прижимает спиной к кирпичам и надавливает сверху своим телом. Закрывает рот ладонью. Грубо, жестко, без намека на нежность. — Я спрошу только раз, Монашка, и если мне не понравится твой ответ — ты об этом очень сильно пожалеешь. Что?! Даже головой мотать не могу — кажется, стена прогнулась под форму моего тела. — Зачем ты меня использовала? — Его синие глаза настолько дикие, что на ум просится страшная история про оборотней. — Зачем выдала мою дочь за дочь этой мерзкой твари? Почему все эти годы я думал, что медленно схожу с ума?! Почему даже сейчас, когда я приехал, не сказала мне правду, сраная ты лгунья?! Рэйн все знает. Не представляю, откуда. В голосе такая боль и надрыв, словно его режут по живому. — И последний вопрос, Монашка. Где. Моя. Дочь. Эхо его слов все еще висит в воздухе, а меня уже начинает трясти. Я очень боялась, что Марат отберет у меня дочь и боюсь до сих пор. Но то, что это может сделать Рэйн… — Ты же сам сказал… — пытаюсь найти хоть какое-то оправдание своему поступку. Хоть он ужасен, и я заслужила и эту злость, и эту ненависть в глазах. Абсолютно все. — Что мне оставалось делать, Рэйн? Он прищуривается — совсем немного, но в прорезях глаз синева растекается невыносимо ярким кислотным цветом. Хоть бы руками прикрыться, но они беспомощно и обессиленно болтаются вдоль тела. — Ты должна была сказать мне правду, — ни на каплю не смягчается мой Дьявол. — Должна была, Монашка. Я бы… что-то придумал. — Рэйн, тебе было двадцать лет! Ты бы правда согласился на ребенка от женщины, которую не считал за человека? Он сглатывает. Кажется, что хватка вот-кот ослабнет, но вместо этого Рэйн еще сильнее, практически размазывая меня по твердой холодной поверхности, налегает на меня всем телом. Это ужасно, что даже в такой момент я медленно загораюсь от его запаха. От воспоминаний об этих руках и этих губах, которые сейчас немного нервно дергаются, почти по-звериному обнажая крепкие белые зубы. — Теперь ни ты, ни я не узнаем, что было бы, — цедит сквозь зубы. — И я никогда, даже если небо упадет на землю, тебя не прощу. Потому что это ты позволила моей дочери родиться в семье морального урода. Ты виновата, что она не знала отцовской любви, что ее растил человек, который вызывал у Александры только страх. Я клянусь себе не плакать. Ни за что не реветь, не поддаваться слабости, потому что слабая Анфиса ни за что не переживет этот разговор. А я должна. Ради нас с Капитошкой, потому что больше мы никому не нужны. И даже вот этому злому молодому мужчине, хоть он наверняка думает иначе. — Наша дочь, — спокойно поправляю я. — Капитошка — наша дочь, Рэйн. Не твоя собственность и не прихоть. И если ты думаешь, что я позволю тебе хоть пальцем к ней прикоснуться — попробуй сделать это. И узнаешь, на что способна мать, у которой пытаются отнять ее единственное дитя. Не знаю, что именно в конечном итоге работает: моя уверенность или откровенная угроза, но Рэйн отступает. Убирает руки, но цепляет тонкий край платья, и ткань немного сползает вниз по руке: обнажает ключицу, плечо. Я не успеваю прикрыться. Рэйн выразительно приказывает взглядом не шевелиться. Не знаю, как у него это получается, но я действительно чувствую себя почти парализованной. Подчиняюсь. Смотри, кровь от крови Островского, как хорошо мне живется рядом с твоим отцом. На которого ты, хочешь того или нет, похож всеми повадками. Рэйн берет меня за локоть, подтягивает на себя, увлекает в сторону тусклого света фонаря. Я отворачиваюсь, чтобы не видеть его лицо в этот момент. Там отвращение, потому что в последний раз Марат… был злее, чем обычно. Сейчас он мало ходит и почти всегда передвигается в инвалидном кресле, но иногда все-таки ходит, поэтому не расстается с тростью. У его трости тяжелый бронзовый набалдашник в форме волчьей головы. «Блядина херова! Убить тебя суку надо было!» Я вздрагиваю. Если Марат узнает, что я провела с Рэйном хотя бы пару минут наедине — он меня убьет. И некому будет позаботиться о Капитошке. Нужно уходить. Вот только… надышаться бы Рэйном, еще хоть минутку. Глава 50: Рэйн У нее на плече не просто синяк. Так огромный рваный шрам, словно от удара чем-то тяжелым и острым.